В траве лежал скелет, одетый в полосатую пижаму. Малыш сердито пнул его, и череп откатился в сторону. А я вдруг представил себе фермера, вышедшего из дома, чтобы проверить, как там его драгоценные коровы. Стемнело. Он собирается ложиться спать, но знает, что где-то поблизости объявились хлебные бандиты. Жена умоляет его не выходить, но ему необходимо убедиться, что с животными ничего не случилось. И вот тут, в поле, на беднягу набрасываются несколько шершней и забивают его до смерти, а потом оставляют лежать в промокшей от крови дурацкой полосатой пижаме.
И вот теперь, спустя десять месяцев, какой-то мальчишка пинает его череп, как футбольный мяч. Чудной мир, согласны?
Малыш собирал веточки с проворством насекомого.
- Не забудь про забор, - напомнил он. Не глядя на меня. - Набери побольше штакетин.
Я отбил несколько штук ударом ноги, но поднять их все мешало сползавшее с плеча ружье. Наконец, запасшись дровами, мы повернули к амбару.
- Помнишь ту штуку в пустом доме?
Мальчик не ответил. Только насупился и еще крепче обхватил охапку хвороста.
- Страшно, да? - сказал я, стараясь разговорить своего неожиданно умолкшего спутника.
Малыш как будто сжался.
- Ты сказал, что это был улей. А раньше тебе такие улья не попадались?
- Да, попадались. Много раз. - Ему явно не хотелось вдаваться в подробности.
- А ты знаешь, что они такое?
- Да.
- Что?
- Они - беда. Большая Беда. Держись от них подальше. Однажды… давно… я видел, как они высосали девочку. Мы со Сьюзен зашли в один дом и открыли дверь в ванную. Как и ты в той комнате. - Глаза у него заблестели и повлажнели. Из-за нежелания говорить слова вылетали изо рта так, словно он их выплевывал, словно у них был гадкий привкус. - Мы зашли туда, потому что думали найти какую-нибудь еду. Мы ничего не ели несколько дней. Те ублюдки подчистую вымели все, но Сью кое-что нашла в холодильнике. Возле стенки, маленький кусочек шоколада. Она его разломила пополам, и мы его не ели. А положили под язык - вот вкусно было! Да, по-настоящему вкусно. - Малыш облизнулся. - Я и сейчас чувствую этот вкус на губах. Потом мы поднялись наверх посмотреть, нет ли там чего стоящего. Сью было двадцать лет. У нее из дома осталась только одна золотая медаль. Она быстро бегала. Говорила, что только поэтому и спаслась. Шершни просто не могли ее догнать. Потом она открыла дверь в ванную. И там была вся эта розовая дрянь. Сью ничего не боялась, она просто посмотрела… ну, как в лужу, понимаешь? Сказала, что видит там руки, ноги и что-то еще. А потом как закричит. Эта штука схватила ее, вцепилась в лицо. Как будто приклеилась. Я попробовал ее оторвать. Но не смог, сил не хватило. И убежать тоже не мог. Не знаю почему. Стоял и смотрел. Думал, что оно ее отпустит. А потом увидел, как все, что было в этом желе, поплыло к ней. Я стоял там долго. Наверное, несколько часов. Видел все: как ее высосали, как она сморщилась, как будто воздушный шарик, если его проколоть. Только все это шло медленно. Эта штука высосала ее! Выпила из нее все! До последней капли! Вот что делают ульи! Они и меня высосут, если поймают!
- Ты хочешь сказать, что улей высосал из нее всю кровь?
В его глазах сверкнула ярость.
- Почему ты спрашиваешь? Тебе интересно? Я не помню. Я не хочу ничего помнить! Ты просто паршивый ублюдок! Вот пойду к Микаэле и расскажу, что ты со мной сделал!
Он повернулся и побежал к амбару, прижимая к груди охапку хвороста, как заблудившийся ребенок прижимал бы к себе плюшевого мишку.
23
- Зачем ты набросился на ребенка? Что тебе от него надо? - Лысая голова Зака порозовела от злости. В лишенных бровей глазах полыхало возмущение. Безволосый, он чем-то напоминал змею, а когда наши взгляды встретились, мне показалось, что я и впрямь вижу готовую к броску гремучую змею.
- Да ничего я не набрасывался. Просто разговаривал с ним.
- О чем?
- Спросил, знает ли он что-нибудь об ульях.
- Ты устроил ему настоящий допрос. Ради чего? Почему не спросил у меня или у Тони? Почему не поговорил с Микаэлой? Зачем мучить мальчишку?
Разговор проходил в амбаре, Микаэла стояла поодаль, обняв Малыша, спрятавшего лицо у нее на груди. Не знаю, может быть, он плакал.
- Ладно, извини, - бросил я, скорее, с раздражением, чем с раскаянием.
- Да уж, тебе есть, за что извиняться. - Девушка посмотрела на меня откровенно враждебно. - Боже, Валдива, неужели непонятно, через что нам всем пришлось пройти? Мы же висим над пропастью буквально на волоске, едва держимся. И нам не нравится, когда кто-то начинает задавать такие вопросы.
- Но вы же сказали, что если я принесу продукты, то…
- То мы расскажем тебе об ульях? Да, я это сделаю, но только когда буду готова. И спасибо за все, - добавила она, переходя на официальный тон. - Это чтобы ты не подумал, что мы такие уж неблагодарные.
Я покачал головой.
- Откуда мне было знать, что он так расстроится? Я только хотел поговорить.
Взгляд Зака стал вдруг другим, острым и проницательным.
- А почему тебе так интересуют ульи?
- Не знаю. Просто любопытно. Ничего подобного я еще не видел. - Едва сказав это, я почувствовал, как по моей спине будто пробежал паук с ледяными лапками. Не видел ничего подобного. Почему это предложение прозвучало так странно? Словно я произнес лживые слова. И почему меня так тянет к ульям? Да, они необычные. Странные, чужие. Абсолютно враждебные. Но когда я думаю о них, то уже не могу думать ни о чем другом. Так бывает с заживающей раной - ты знаешь, что ее нельзя расчесывать, а пальцы сами тянутся к зудящему месту. Не знаю почему, но мне хотелось выяснить о них больше. Может, еще одна навязчивая идея? Тогда я просто больной. Маньяк. Одержимый.
Вся эта сцена разворачивалась на глазах у Бена, стоявшего в другом конце амбара, у трактора. Руки у него дрожали, а лицо выражало полное отчаяние. Сразу было видно, что ему совсем не улыбалось находиться здесь с какими-то враждебно настроенными чужаками. Ему не нравились их спутанные волосы, их поношенная, грязная одежда, их изнуренные голодом и ежедневной борьбой за выживание лица. Старина Бен, бывший моим другом последние девять месяцев ненавидел все это и боялся всего этого. И отчаянно желал вернуться домой, в Салливан.
Микаэла посмотрела на меня. Похоже, она успокоилась.
- Ладно, потолкуем об ульях, когда обустроишься, ладно? Ребятам надо поесть и отдохнуть. Тебе придется ко многому привыкнуть… Эй, Грег, что ты делаешь? Куда ты?
Я был сыт по горло, но кем или чем? Ими? Или мальчишкой, побежавшим жаловаться "мамочке", что с ним обошлись слишком грубо? Или я был зол на самого себя из-за собственной бесчувственности и бестактности? Может, я думал, что, как только принесу им продукты, они тут же сядут на землю и начнут объяснять мне, что такое ульи? Значит, меня злило то, что я не получил ответов на свои вопросы? Вероятно. В ульях было что-то. Да, они вызывали ужас и отвращение.
Но было и что-то еще. Что-то, не поддающееся объяснению. Иногда замечаешь в толпе лицо, которое не видел прежде. Но потом начинаешь думать, думать и думать о нем. Где-то оно тебе встречалось. Пытаешься напрячь память. Вспомнить имя. Тебя это раздражает, злит, но не отпускает.
О, черт, Валдива, или и сделай что-нибудь полезное.
Я зашагал вверх по склону, прочь от амбара, навстречу слепящему солнцу. Прошел мимо скелета в полосатой пижаме. Выбил из забора с полдюжины штакетин. Запас дровишек не повредит. Я говорил себе это, понимая, что лгу. Мне просто требовалось выплеснуть злость, раздражение, огорчение, тревогу. И они уходили с каждым ударом, разряжаясь через стальной носок ботинка. Бац! Штакетина - в щепки. Хрусть! Столбик - пополам. Трах! Целый пролет - к чертовой матери.
Злость гудела в крови. Почему салливанские ублюдки, милые и вежливые горожане, убили Линн? Откуда у них такая жестокость? Почему в этом пожелал участвовать весь город? Почему они прячут свои тупые головы в песок? Почему так упрямо притворяются, что смогут прожить в этой изоляции бесконечно долго? Неужели не отдают себе отчета в том, что лет через десять иди двадцать бензин кончится? Что кончится или сгниет тушенка? Эти ублюдки напоминали мне Адольфа Гитлера, укрывавшегося в последние дни войны в бункере и рассылавшего приказы несуществующим армиям, когда в Берлин уже входили русские. Салливан не хотел видеть неизбежное. Он закрылся, отвернулся, отгородился от остального мира. Как смертельно больные раком продолжают откладывать на старость, до которой им никогда не дожить, так и салливанцы предпочитали не заглядывать в далекое будущее, теряющееся в сумерках неопределенности.
Я так сильно ударил по забору, что из-под стального носка, угодившего в гвоздь, полетели искры.
И еще я злился на себя за то, что втянул во все это Бена. Сейчас бы он сидел у себя дома. Писал статейку для газеты и слушал Джимми Хендрикса.
- Собираешься сокрушать все заборы или остановишься, когда дойдешь до Вайоминга?
Я повернулся и увидел Зака с засунутым за пояс пистолетом.
- Послушай, Валдива, я бы не советовал уходить из лагеря без оружия.
- А я бы не советовал засовывать пистолет за пояс. Так и отстрелить кое-что можно.
- Пока еще ничего не отстрелил.
- Пока.
Он посмотрел на меня и покачал сияющей как бильярдный шар головой
- Ты злишься на нас сильнее, чем мы думали.
- Я не злюсь. Я собираю дрова.
- Зачем? Собираешься поджарить быка?
- Запас не помешает.
- Запомни правило номер один: всему свое время. Не делай то, без чего можно обойтись.
- Не беспокойся. Я быстро учусь.