Не зная, как поступить, я счел за лучшее посидеть еще на рогатине, послушать бормотание "коллег" Антония Петровича. А в комнате стояла гробовая тишина. Я испугался даже, не убежали ли мафиози искать меня, но, заглянув внутрь, увидел - они на месте, сидят вокруг стола и осторожно, словно неразорвавшуюся гранату, рассматривают какой-то предмет, передавая его друг другу. Что это у них? Я вгляделся и обомлел. По рукам деловых людей ходила моя тапочка. Да, да, дядюшка, та самая тапочка, которую я потерял, спасаясь от преследователей недавним вечером. Так, значит, не зря я волновался? Так, значит, нашел-таки ее Антоний Петрович? Так, значит, разгадал мои инициалы? О-хо-хо, вот откуда он знает все, вот зачем превращался в Рэма… Чтобы выследить меня… А я-то, глупец, распорхался перед Сонечкой, а я-то крылья распустил… Безумец, какой же я безумец!
Обойдя вокруг стола, тапочка снова вернулась к Сонечкиному папе, и он, осмотрев ее еще разок, положил перед собой. Мафиози зачарованно глядели на Антония Петровича, как на фокусника.
- А теперь, - обратился он к Любопытнову, - скажите мне, что прокричали вы тем вечером, когда упустили мы вора и когда, - он показал на бинт, - я так нелепо пострадал?
- Я? - переспросил Любопытнов. - Прокричал?
- Да, да, вы… Что вы проголосили, как оглашенный?
- Я? - Любопытнов смутился. - Неужто? Я никогда не кричу…
- Да не тяни ты! - толкнул его в бок Ашот Араратович. - У нас времени в обрез. Говори, чего орал? Ну!
- Во-первых, я не орал. - Любопытнов и в сей трудный миг оставался уравновешенным десантником. - Я никогда не ору. Я не баба. А во-вторых, если попробовать вспомнить, то… - Он потер лоб. - Я сказал… Мне показалось… Он улетел… Точно. Ведь так, Иван Андреевич? Я сказал: "Он улетел, Быгаев…" А?
- Я это помню, - закивал увесистой башкой Быгаев.
- И я это слышал… - сжав субтильные плечики, тихо молвил Бухтин.
- Я тоже что-то припоминаю… - пошевелил рыжими бровями Ашот Араратович.
- Вот там-то я и нашел данную тапочку… - многозначительно произнес Антоний Петрович, обведя испытующим взглядом сидящих за столом. И мафиози не возразили ему, всем своим видом показывая, что теперь они верят. Выждав несколько мгновений, Антоний Петрович продолжил: - Так что же? Поручим учителю передачу денег?
- А долетит? - робко поинтересовался элегантный Бухтин.
- Долетит, - уверенно кивнул головой Антоний Петрович, быть может, вспомнив в сей миг про коробку с пенициллином. - Он туда уже летал…
- А не упрет? - передернулось лицо у Любопытнова. - Ведь пятьдесят тыщ… Деньги немалые… А?
- Этот вопрос я тоже продумал, - мгновенно рассеял сомнения Антоний Петрович. - Во-первых, он не узнает, что в пакете, деньги или бумаги, а мы ему тыщонку по возвращении посулим, он и радешенек будет… А во-вторых, и это главное, у него здесь поинтересней приманка имеется…
- Какая? - пошевелил квадратной челюстью Быгаев.
- Дочка моя… Он ведь влюблен в нее, как идиот. Пообещаю, что выдам за него Соньку, так уж будьте спокойны…
- Я не согласен! Нет! - вдруг поднялся со своего стула Любопытнов. - Я не согласен, чтобы она за него замуж выходила! Вы обещали мне! Вы…
- Заткнись, дубина! - дернул Любопытнова за рукав Быгаев. - Тут дело решеткой пахнет, а он, вишь ты, любови захотел! Сиди! Ну! Эй, Казбек, помоги!
Под мощным напором двух богатырей Любопытнов изогнулся, как борец, но все равно продолжал дергаться и возражать. Антоний Петрович не говорил ни слова, молча наблюдая за экзекуцией. Когда же утихомиренный Юрочка присел, промолвил с шипением:
- Я же сказал - "пообещаю"… Вам что, не ясно? Я не совсем ведь рехнулся, чтобы выдавать дочь за этого крылатого придурка… А теперь голосуем: кто за то, чтобы поручить учителю передачу суммы в область?
Одиннадцать рук взметнулись вверх, как сигнальные флажки. Один только Любопытнов медлил, но вскоре и он под грозным взглядом Быгаева поднял покорную ладонь.
- Единогласно, - подвел жирную черту под голосованием Антоний Петрович. - А теперь обсудим план наших действий. Я предлагаю…
Я играю ва-банк
Антоний Петрович предлагал… Однако об этом чуть позже, мой дядюшка. Сейчас я хочу рассказать вам, что испытал при виде описанной сцены. Хотя вы и сами догадались… Гнев, гнев, гнев! Меня обмануть хотели, провести, использовать, как курьера, как мальчика на побегушках, как почтового голубя, а потом осмеять. Меня самым дорогим на свете хотели подкупить, Сонечкой, а после отдать голубушку кретину Любопытнову. Меня оскорбляли, насмехались надо мной и так далее и тому подобное. Короче, от всего услышанного я был свиреп, аки раненый тигр, и рвать хотел и метать, зубами грызть клетку. И уже несколько раз порывался вломиться через окно, вскочить на стол и растоптать фарфоровые чашки, и испинать кислые физиономии, и еще не знаю, что я хотел сделать, - человек на страшное способен в таких состояниях. Но, уже наклоняясь, чтобы вшагнуть в комнату, я всякий раз удерживался, всякий раз сжимал руками рогатину, всякий раз говорил себе: "Погоди, послушай еще, войти ты всегда успеешь…" И я слушал и слушал, и чем больше узнавал о компании Антония Петровича, тем меньше хотелось мне топтать чашки и тем сильнее хотелось мстить по-иному, зло и серьезно, так, чтобы всю жизнь помнили они эту ночь. И когда деловые люди проголосовали единогласно за мой обман, за мое унижение, и когда я убедился, что ни у кого не нашлось и капли совести, чтобы пожалеть меня, тогда-то и созрел окончательно мой рискованный план.
- Я предлагаю, - говорил Антоний Петрович, - послать кого-нибудь к учителю, чтобы вызвать его сюда…
Едва лишь промолвил Антоний Петрович сии слова, я понял - настал миг действия. Сейчас, Костюха! И ни минутой позже! И, оттолкнувшись от стены, я, словно засидевшийся голубь, сделал круг над садом Сонечки и, набрав приличную скорость, прицелился и со всего маху влетел в раскрытое окно. Чудом не запутавшись в тюлевых занавесках, я водрузился на столе, растоптав-таки нечаянно пару чашек.
Эффект от моего вторжения, дядюшка, был потрясающ! Я полагаю, не хуже, чем от явления разбойникам бременских музыкантов. Мафиози с перепугу попадали со стульев и застыли в самых разнообразных уродливых позах. Признаюсь, я испытал удовольствие от их шока и, чтобы довершить эффект, стряхнул ногой со стола осколки разбитой посуды и произнес чеканно, как в школе:
- Не надо меня звать. Я - здесь. Итак, чего же вы от меня хотите?
Ответом была гробовая тишина, нарушаемая лишь робкими шорохами с трудом опоминающихся людей.
- Ну что же вы, уважаемые? - спрыгнул я со стола. - Чего перепугались? Вы желали меня видеть - я явился. К тому же я слышал, у вас мало времени, давайте же не будем его терять… - Я сделал короткую паузу и, увидав свободный стул, уселся и закинул ногу на ногу. - Но только хочу предупредить: я все знаю… Осталось обговорить условия.
- Что вы знаете? - пришел в себя и конвульсивно задергал плечом Антоний Петрович.
- Все, - хлопнул я по столу ладонью.
- Ах, сука! - очухался в этот миг лежащий рядом Быгаев и потянул ко мне железную длань. - Подслушивал?
- Так точно, - усмехнулся я и слегка пнул носком его руку. - Прошу учесть: любое прикосновение ко мне грозит повреждением невидимых крыльев…
- Да я тебя! - Уже и Любопытнов был на ногах, замахивался пустою чашкой. - Да я тебе череп размозжу!
Рука его готова была пульнуть в мою голову хрупкий снаряд, но тут Антоний Петрович подскочил к Юрочке:
- Стоп! Я кому сказал! По местам!
Голос его, еще секунду назад ломкий и неуверенный, звучал уже зычно и напористо, как голос старшины перед строем. И мафиози подчинились, расселись вокруг стола, хотя все еще косились на меня и скалили клыки, как львы перед укротителем. А я, понимая, что нельзя упускать момента, нельзя терять куража, взял с подноса чью-то нетронутую чашку и, отхлебнув глоток, сказал развязно, как булгаковский кот:
- Хорош кофеек… Надеюсь, без валерьяночки… Давненько такого не пивал… - Затем, сделав паузу, добавил решительно: - Итак, ваши условия, мессиры?
Антоний Петрович, сцепив пальцы перед лицом, хрустел ими, словно ломал сухарики. Он, видно, не знал, с чего начать, и я, желая быстрее прекратить рискованный разговор, помог ему:
- Что касается меня, то я гарантирую возвращение к утру. Мои летные способности не составляют труда это исполнить. Слово за вами…
- Что касается нас, - Антоний Петрович опять похрустел суставами, - то, если вы, как вы сами признались, все слышали, я позволю себе назвать ту же самую сумму, которую называл раньше…
Тут Антоний Петрович умолк, по лицу его проскользнула едва заметная усмешка. Сначала я не понял ее смысла, но тут же сообразил, в чем дело. Он меня проверяет, действительно ли я что знаю. Я улыбнулся его убогой хитрости.
- Ну что вы, Антоний Петрович. На тыщу я не согласен… Тысяча - это, простите, издевательство. Я и крылом не шевельну из-за такой суммы. Не на мальчика напали… Ха-ха-ха…
Смех получился, конечно же, деланным, но Антоний Петрович с компанией не заметил этого. Я слышал, что среди мертвой тишины раздался скрип зубов и едва сдерживаемое рычание. Мне стало жутко от сиих злобных звуков, но, вспомнив, как совсем недавно посмеивались мафиози надо мной, я опять обозлился, и злость прибавила мне мужества.
- Не на мальчика, Антоний Петрович… - куражась, хихикал я. - Так что называйте-ка сумму посолидней…
Я поставил чашку на стол, скрестил руки на груди и притворно-высокомерно откинул голову.
- Да какую же посолиднее? - все еще пытался улыбаться Антоний Петрович. Я даже позавидовал его выдержке. - Может быть, сами, Константин Иннокентьевич, назовете, сколько хотите…