Теперь, в восемнадцать лет, с Дашей произошло другое, она влюбилась, ей был приятен молодой Антон, и хотелось близости с ним. Боюсь, такие откровенные мысли молодой девушки настроят благовоспитанного читателя против нее. Не хотелось бы. Такой читатель не учитывает общий культурный фон жизни этой цивилизации. Когда даже книги о любви написаны довольно вульгарным и пошлым слогом (Николай сразу после освоения языка прочитал уже пару романов), стиль их напоминал нашего, безусловно одаренного писателя Эдуарда Лимонова, но еще и был изрядно подпорчен названиями и терминами из учебника анатомии для студентов-медиков, сами догадайтесь из какого раздела. И все же даже в таких условиях в Даше сохранились высокие душевные качества: мягкость, доброта, верность. Признаться себе, что она желает всего лишь отдаться понравившемуся ей молодому парню, согласитесь, в тех условиях совсем не порок. И читателю надо поснисходительней отнестись к дальнейшим ее действиям. Она понимала, что Антон тоже любит, но слишком обожествляет ее и сам никогда не решится, а прошел уже почти месяц с начала учебного года, и поэтому она решила взять инициативу в свои руки.
4
Вскоре представилась такая возможность. Однажды после занятий вечером Антон зашел к ней, как обычно, поболтать. Даша заканчивала мыться в душе. Услышав стук двери, и предположив, что это Антон, она, приоткрыв дверь, поинтересовалась, кто пришел. Антон ответил. Оставив дверь приоткрытой, Даша сказала:
– Раздевайся, Антон, я заканчиваю и скоро выйду, а ты завари пока чайку.
Она взяла полотенце и, встав вполоборота специально напротив неприкрытой двери, начала вытираться. Она хорошо была видна Антону. Ее небольшие груди лукаво и как-то кокетливо торчали вперед и немного в стороны. У Антона перехватило дыхание и кровь ударила в голову. Но побоявшись, что она застанет его за этим неприглядным занятием – подглядыванием, он заставил себя отойти от двери и занялся приготовлением чая. Боковым зрением Даша чувствовала, что Антон некоторое время наблюдал за ней, но потом все же отошел.
– Вот тюфяк, бесчувственный бука, – не разобравшись в его состоянии, надув губки, подумала она обиженно, – ну погоди же.
В доме было хорошо натоплено, Антон снял пиджак и остался в футболке. Он уже заканчивал с заваркой чая, когда Даша в одном легком, довольно открытом халатике вышла из душа. План обольщения действовал. Антон странным, возбужденным взглядом оглядывал ее едва прикрытое стройное молодое тело. Он и раньше иногда думал о ней как о женщине, не мог не думать, хотя бы в мечтах, несмотря на злополучное табу. Но такие мысленные телесные мечты были редки и всегда перебивались чувствами чистыми. Он был влюблен не в тело, а в интеллект, добрый характер. А Даша, продолжая игру, подошла ближе, при этом искусно незаметно повела плечиком, от чего халатик еще больше распахнулся.
– О… о… ты уже чай заварил, какой молодец, – произнесла она невинным голосом.
Антону стало не хватать воздуха, бешено заколотилось сердце, вот она – телесная мечта, протяни руку – и она твоя. Все-таки влюблен он был не только в интеллект, скорее его он уважал, а любил и хотел Дашу: ее руки, ее губы, ее грудь, ее тело, наконец.
Даша сделала еще шаг, положила руку ему на плечо, готовясь что-то сказать, но, посмотрев в глаза, полные огня, внезапно умолкла, огонь перекинулся на нее саму; как от искры вспыхивает пламя, в них загорелся мгновенный пожар, полностью поглотивший. Ее заготовленное интриганство сразу улетучилось – не получилось из Даши куртизанки. Затихнув, она поняла, что мучает его, что он тоже хочет ее. Жалость и вспыхнувшая страсть продолжили дело. Она за плечо потихоньку потянула его и дрожащим нежным голосом попросила: "Антоша, поцелуй меня!"
И все, Антон сразу забыл все мешавшие ему предрассудки, перед ним была только женщина, любимая и желанная. Они про все забыли, с ними оставалась лишь молодость и природа, она и направляла их действия. Губы их слились в долгом и страстном поцелуе, потом Антон приподнял ее, отнес в комнату и положил на постель. Халат совсем распахнулся и явил ему желанное, теперь доступное горячее и жаждущее ласк тело. Им овладело какое-то ранее неизведанное чувство счастья. Он склонился над ней, и она с восторгом, ожидая, что вот сейчас он возьмет ее все же (ведь все женщины – чистюли и аккуратистки) прерывистым голосом с нежной улыбкой, как бы невзначай напомнила:
– Антоша, а брюки?
Она сказала это деликатным тоном, поэтому ничуть не смутила, и он быстро избавился от брюк, заодно и от футболки. И тут уж они отдались полному взаимному наслаждению. Он целовал и ласкал ее груди, нежно поглаживал живот и еще ниже, и одновременно нашептывал слова не раз произносимые в мечтах: "Родная моя, любимая, наконец, я ощущаю и твои груди, и всю тебя, это все мое?.. и это мое?.. теплое, мягкое, живое… мое? Она охотно и с радостью принимала эти чувственные прикосновения, изнемогала от ласк, и хоть не была уже девушкой, но еще ни разу не испытывала такого острого наслаждения и желания. Вожделенно прикрыв глаза, как в бреду, бессвязно, иногда со стоном отвечала: "Да, да, Антоша, милый, твое… все твое… возьми это… о-ей!.. хорошо!.. и это тоже возьми!.. Возьми меня всю!.."
Не сговариваясь, они сделали некоторые движения – и он оказался над ней, губы их снова слились, и наконец он вошел в ее трепещущее горячее и от ожидания влажное лоно.
Через некоторое время, довольные и утомленные, они лежали прямо поверх покрывала. Антон, опершись на локоть, смотрел на нее, гладил по волосам и благодарно и нежно целовал – и в губы, и в нос, и в щеки. Даша, теперь стесняясь, запахнула халатик, который так и не был снят. В ней каким-то удивительным образом сочеталась первоначальная девственная стыдливость Евы, еще не вкусившей запретного яблока, с недавними ухищрениями, когда она пыталась обольстить Антона. Изредка, бросая на него взгляд, спешно отводила глаза и ругала себя за свою неудержимость во время оргазма, когда, не в силах совладать с собой, проделывала невероятные телодвижения нижней частью тела, при этом в экстазе стонала и охала. "Что он теперь подумает обо мне? – говорила она себе. – Я такая развратница". Антон, несмотря на свой вековой крестьянский род, все-таки обладал утонченной натурой, сразу понял причину стыдливости и, продолжая ее целовать, с улыбкой успокоительно прошептал: "Глупенькая моя, сладкая, Дашенька, я люблю тебя"…
Потом они пили чай и разговаривали. Даша считала, что теперь они будут жить вместе.
Вообще-то эта новая, далеко ушедшая и, так сказать, продвинутая цивилизация не признавала семью в нашем отсталом понимании, полном пережитков и предрассудков. В городах ни у простых людей, ни у интеллигенции официальных браков не было, они нигде не регистрировались, так же и в деревне. Муж, жена – эти слова не исчезли совсем, они еще употреблялись иногда, но потеряли свой первоначальный смысл. В отношении семьи была абсолютная свобода выбора и полное равенство полов. Хочешь жить с одним, живи хоть год, хоть десять лет, хоть всю жизнь. Хочешь растить детей, пожалуйста, расти, воспитывай. Считаешь, что это ненужная обуза, – сдай в детский дом, каждая республика с удовольствием брала заботу о них на себя и воспитывала очень правильно. Детские дома были отдельно для интеллигенции и для простого народа. Естественно, обучение и воспитание в них проводилось соответственно рангу. Такие дома существовали только в городах, в деревне все жили семьями.
Значительная часть населения городов вообще не знала слов "папа" и "мама", но не считалось, что они чем-то обделены. Это были такие же полноценные члены общества. Но многие как-то по привычке предпочитали тоже жить по старинке, в семьях.
Такой была и Дашина семья. Ее родители счастливо, в ладу, прожили двадцать лет, воспитывали троих детей, Даша даже не думала о каком-то ином устройстве своей жизни. И теперь в радужных красках рисовала любимому человеку их будущую совместную жизнь. Мечтала о детях, говорила, что их должно быть не меньше трех, и строила другие разные планы. Антону очень хотелось, чтобы эти мечты осуществились, но он не был столь наивен и не разделял ее оптимизма. Чтобы не огорчать Дашу, свои сомнения он держал в голове, а ее, так неосторожно взлетевшую в мечтах на еще неокрепших, не испытанных жизнью крыльях, старался потихоньку приземлить на грешную землю. Он осторожно спрашивал: "А где же мы будет жить?" Даша отвечала, что в городе Нашем, хоть есть еще двое братишек, но там же большущая квартира, целых двенадцать комнат, всем места хватит. Тогда Антон неуверенно сказал, что, наверное, твои родители будут против, ведь еще не было такого, чтобы девушка из интеллигентов жила с парнем из простонародья.
– Ну и что, значит, просто не случалось, что они знакомились и близко узнавали друг друга, поэтому и не влюблялись.
– Да нет, Дашенька, я думаю, что не так все просто, – пробовал он ее образумить, – ведь не может быть, что проживая в одном городе, молодежи не приходилось встречаться и общаться. Возможно, есть какой-то закон, запрещающий вам, интеллигентам, жить с нами.
– Не слышала я ни про какие такие законы, – сказала Даша и категорично добавила: – В крайнем случае, брошу город и останусь у вас в деревне, буду учить детей.
Антону начинала нравиться такая безапелляционность ее рассуждений. Постепенно попадая под их влияние, ему стало казаться, что он действительно все слишком усложняет и ничего особенного нет в том, что они с Дашей хотят жить вместе. Где такой закон, ведь даже по телевизору об этом ничего не говорили, и кто может запретить им любить друг друга?