- Ради всего святого, - передразнивая, фыркаю я. - Где ты нашла здесь что-то святое, дрянь? Ты сделала заказ?
- Простите, мисс Голдман, я решила, что мне стоит сначала подойти к вам.
Миринда резко отпускает мое пальто, хотя я его уже надела, и отстраняется. Я оборачиваюсь и готовлюсь прошипеть еще что-нибудь ядовитое, но служанка съеживается и повинно опускает глаза - неужели ловит себя на мысли, что я могу ее ударить? Не стану трогать эту…
- Кара? - сокрушительно разносится из дверей - словно режет металл своим голосом - и появляется мать. - Я слышала твои крики с улицы. Никогда не хотела податься в хористки?
Я испускаю подобие смешка, а женщина проскальзывает мимо меня - бедра дергаются в такт шагам, в такт словам, в такт дыханию - того и гляди оторвет голову. Не стройная - отнюдь - невероятно худая: худые длинные руки с худыми запястьями торчат как иглы, а ребра и кости бедер выпирают через платье. Движения ее резки: их трудно предугадать.
Хористки… как смешно! Раньше эти святоши выползали из Острога и утверждали, что они посланницы бога, а мы должны принять их. Но Боги мы, Создатели мы, и решать тоже нам.
- Миринда? - Мать глядит на горничную - я удивляюсь, как худая шея держит ее голову; живой манекен. - Миринда, ты забыла, где находится дверь или как она открывается? Почему ты не встретила меня?
Она скидывает свое болотного цвета пальто по щиколотки на пол и перешагивает через него. Теперь можно отправить в стирку и на глажку, для носки оно более непригодно. Шпильки аккуратно выскальзывают из ткани, разрезая воздух, на худых лодыжках, словно мосты на Золотом Кольце, разбегаются вены.
- Знаешь, не отвечай, - парирует она. - Сомневаюсь, что ты сможешь сказать хоть что-нибудь внятное, - ее миндалевидные глаза переносятся на меня. - А ты, Кара, куда собралась?
- Карамель, - пытаюсь прошипеть в ответ я.
Имя Карамель звучало лучше, чем Кара. Кара - вечные мучения, Кара - постоянное наказание. Матери нравилось называть меня Кара.
- Кара, я задала вопрос. - Она не сердится, ей плевать на то, что происходит рядом, но ей хочется, чтобы все подчинялось исключительно правилам Голдман старшей.
- Гулять с Ирис, - отвечаю я и еще раз постукиваю каблуком, отчего грязи прибавляется. - Черт бы тебя подрал, Миринда! ГРЯЗЬ! Твоя пустая голова способна запомнить хоть что-нибудь? Я велела убрать грязь и заказать мне ужин! Почему ты стоишь?
- Миринда, сделай мне ванну из молока. - Мать останавливается в арке и прижимается к ней: силуэт вписывается в изгибы.
Миринда теряется и дергается не единожды в разные стороны словно сломанная кукла.
- Ужин! - настаиваю я. - И вычисти это…
- Набери ванну, Миринда, - перебивает мать, обращаясь к женщине, но смотря на меня.
Другие смотрели в глаза, чтобы выказать уважение, она же смотрела в глаза, чтобы раздавить, чтобы убить. Зеленый богомол… ее клешни сомкнулись на статуэтках рядом с аркой и случайно скинули одну из них.
Звон приводит служанку в чувства: она кидается собирать осколки.
- Вышвырнуть, Миринда, - будто подытоживая, скрипит мать. - Вот так…
Она протягивает это и широко улыбается, как вдруг ноздри ее раздуваются. Хрупкий тонкий нос морщится в тот момент, когда я собираюсь прикрикнуть на Миринду, но вовремя-не вовремя закрываю рот.
- Старый пьяница и молодая пьянчуга! - вскрикивает мать и, резко повернувшись на своих шпильках, мчится в сторону лестницы.
Я проклинаю запах алкоголя и ликую от его привкуса на языке одновременно. Не сдерживаюсь и начинаю смеяться, пока Миринда собирает разбитую статуэтку - она искоса глядит на меня, и тогда я топаю ногой, оставив под толстым каблуком очередной кусок грязи.
- Убери это немедленно, - стерев все промелькнувшие эмоции, говорю я и присматриваюсь к женщине.
Та кланяется, собирает осколки в руку, отчего режет пальцы, и кидается к кладовке за тряпками. На голубой ткани остаются два маленьких красных пятна, а мусор летит в пластиковое ведро.
- Из-за тебя люди будущего больше не продвигаются в развитии, - слышу я материнский вопль на отца.
У нас был с ним договор: если он угощает меня выпивкой - я не рассказываю матери об этом. Теперь подумает, что я сдала его… мало налил, папочка.
- Мы стоим на одном месте, - продолжает мать. - Жалкие пьяницы! Никакого развития!
Откровенно говоря, я не понимала причину этих истерик, ведь сейчас мы все жили в свое удовольствие. Мы - люди с поверхности.
- Из-за вас все эти недостойные поднимают бунты и пытаются вырваться из своих горелых нор! Твое отношение погубит нас!
Я слышу звон, и представляю, как бутылка с виски летит на пол и вдребезги разбивается, алкоголь льется по полу и между щелей половиц, обрызгивает каплями отцовские книги, и тогда вспыхивает он.
- Миринда, ужин! - кидаю я и выхожу из дома, не позволив женщине приблизиться ко мне и открыть дверь.
И это ей тоже еще вернется.
Мраморная дорожка ведет меня к посадочному месту для автомобилей; вижу, как из прозрачного гаража выглядывают два носа машин - отца и матери.
Выйти с улицы Голдман можно либо на воздушном транспорте, либо по уже давно заросшей тропинке с обратной стороны дома. Сухая зелень с трудом пробивается из-под камней - раньше весь наш участок был застелен газоном, но, когда содержание его начало отнимать много времени и средств для обеспечения сего мероприятия, отец посодействовал решению о том, чтобы все обложили камнями и мраморными плитами.
Подхожу к посадочному месту - носки соскальзывают, и я гляжу вниз. Из-под моей ноги вылетает маленький камень - он парит вниз, и я хочу ощутить этот полет вместе с ним. Почему я смотрю туда? - не положено: по уровню, по статусу, по принадлежности к людям с поверхности. Мой взор должен быть обращен впереди себя или на небо, к которому мы так приближены.
Я осматриваю здания вокруг нас, мысленно путаюсь в паутине мостов и за решеткой из многочисленных высоток поодаль. Я рада, что мы живем в Северном районе на замыкающей улице - никто из соседей не смел наблюдать за нами так же, как я сейчас наблюдала за чужаками в других домах просто потому, что они находились ниже. Весь Северный район построен на вышках небоскребов.
- Карамелька! - слышу я вопль со стороны сада. - Карамелька! Карамелька!
Карамелька. Я ощущаю вмиг подступившую рвоту и оборачиваюсь. Ко мне навстречу бежит мальчишка - он пересекает каменную дорожку и вот-вот ступит на мраморные плиты: ко мне.
Карамелька.
- Кара! - голос матери разрывает тонкую нить между мной и мальчиком.
Он растворяется в воздухе, как будто никогда не навещал наш сад, а я в припадке дергаюсь, смотря на крыльцо нашего дома.
- Надеюсь, ты не собираешься покончить с собой? - кривится мать, выглядывая из дверей. - Тебе еще интервью давать на следующей неделе.
В саду всплывает новый силуэт - выше того мальчишки. Признаться, я теряюсь - оглядываюсь между ними и хмурюсь; глотаю слюни с горьким привкусом алкоголя и собственной ущемленностью в данной ситуации. Принимаю боевую позу - готовая отбить любой из предначертанных мне ударов.
- Почему ты приходишь из школы позже меня? - нагло кидаю я, обращаясь к меньшему силуэту.
Ему двенадцать, он - она и уроков у нас всегда одинаковое количество. Я хочу увечить ее за проступком и сдать матери.
- А почему я посещаю факультативы, а ты их прогуливаешь? - не менее нагло отзывается девчонка.
Между деревьями-коротышками выныривает светловолосая голова, затем появляется все тело и передо мной предстает младшая сестра. Иногда я желала, чтобы она пропала. Ее характер был напрямую списан с материнского, и внешность их была идентична - я удивлялась тому, как они еще друг друга не сгрызли. Ничего… я убеждена, что маленький богомол подрастет и точно устроит борьбу за территорию со старцем - они перекусят друг другу глотки.
- О чем сегодня с Ромео в холле шептались? - сестра хитро улыбается мне, и маленькие каблучки ее туфель соприкасаются с мраморной плитой, издавая соответствующий звук.
- Надо же! - наигранно восторгаюсь я. - Ты смогла дотянуться до кнопки лифта?
Для своего возраста сестра была очень высокой; тогда как ее однокашники с трудом доставали до ячейки в раздевалке и даже до кнопки лифта, из-за чего между этажами на уроки ездили с кем-либо из старших. Она передвигалась по школе сама и частенько комплексовала из-за этого - скрыто.
- Готовились к побегу влюбленных? - она разрывается от хохота.
- Золото, хватит довольствоваться унижениями сестры, - отвечает ей мать и раскрывает свои удушливые объятия для любимой дочери.
Золото… Ничего хуже придумать они уже не могли. В фамилии Голдман итак присутствовала часть от "золото", а в нас самих текла кровь людей - выходцев из Америки на территорию России; но родители решили изощрятся на всю доступную и одну дочь обозвали Карамелью, а другую Золотом.
- Где здесь унижения, если она сама показывает свое бескультурье, упоминая это странное слово "любовь"? - спокойно проговариваю я.
- Знаешь, Кара, я хотела предложить тебе заказать транспорт, но, наверное, ты хочешь прогуляться по мосту, - обрывает меня мать, бросает как копье острый быстрый взгляд и отворачивается.
Они с Золото заходят в дом, и я опять остаюсь одна.
Золото, Золотце всегда была на первом месте для родителей. Должно быть, они вовремя поняли, что я не лучший вариант в качестве ребенка, и, пока возраст для деторождения не истек, решили завести еще одного отпрыска.