* * *
За длинным столом "Серебряного дракона" - великолепной таверны на Ричмонд Роуд, где мистер Баттеркап рассказал свою историю, - возобновилась игра в карты, кости и шашки.
- Это называется суггестией или автосуггестией, - важно заключил мистер Чикенбред, - владелец солидного магазина музыкальных инструментов.
- Галлюцинацией, - рискнул дополнить пустяковый Биттерстоун, который случайно затесался в столь приличную компанию.
Мистер Баттеркап в замешательстве потер веснушчатую щеку.
- Галлюцинация - это не тема разговора с человеком, который…носит фамилию Баттеркап.
И поскольку он, как ему показалось, услышал нечто уничижительное для достоинства рода Баттеркапов, то глубокомысленно прибавил:
- …и который является владельцем отеля "Королева океана".
Кости разметались по столу, черные кружочки на медовом фоне издевались над опытом и фортуной.
На шашечной доске белые уступали мрачному напору черных - дубль опасно застрял на нейтральном поле. Общий азарт не заразил только старого доктора Хеллермонда.
- Я знаю, - проговорил он скорее для себя, нежели для уязвленного Баттеркапа, - знаю эти шаги…
Несколько лет я работал терапевтом в госпитале. Я часто слышал их в тягостные, отравленные формалином ночи, среди стонов смертельно больных.
Они осторожно обходили рыжеватые тени дымоуловителей, ступали плотно, без малейшего резонанса, по длинным коридорам в тусклом мерцании скудных ночников.
Они предшествовали… За стуком этих шагов всегда появлялись носилки, которые санитары в туфлях на войлочной подошве доставляли в больничный морг, - там беспрерывно журчала вода и сквозило жутким холодом.
Мы все - и врачи, и персонал - слышали шаги, но, словно связанные тайной клятвой, никогда не говорили об ЭТОМ. Иногда новичок громко прошепчет молитву, и только… Но каждый раз, когда звучали ЭТИ шаги, мы знали, что произойдет потом, в тишине.
Когда надзиратели Ньюгетской тюрьмы доставали для утренней церемонии черный флаг, пересеченный крупным "N", ЭТИ шаги торжественной, свинцовой поступью направлялись к самой страшной камере.
Доктор Хеллермонд замолчал и вскоре заинтересовался шашками; в бурном океане каждую минуту терпели крушение простые - белые и черные - круглые плоскодонки и шхуны-дамки…
Мистер Глесс Меняет Курс
В день своего пятидесятилетия Дэвид Глесс отдался воспоминаниям о людях и событиях, так сказать, возвратился в прошлое.
Это нельзя было назвать праздником в прямом смысле: никто ему не подарил ни цветка, ни торта, ни комплимента, да и сам он не позволил себе даже лишнего глотка пива. Недолгие воспоминания резюмировались одной фразой: "Какое все-таки свинство - жизнь!"
Тут в лавку влетела мисс Троссет и напустилась на мистера Глесса: зачем он ей продал красную фасоль, которая никак не желает поджариваться?
Обычно Дэвид Глесс не имел ничего против мисс Троссет - покупательницы скаредной и вечно недовольной, но в этот день, да, как раз в этот среди стольких других, она ему не понравилась. Между тем, вздорная злобная трещотка и не собиралась останавливаться.
- Мне надо купить полфунта риса, но ведь ясно, что он будет весь заплесневелый и в мышином помете! А уж как вы меня обжулите на унции перца!
Бакалейная лавка Дэвида Глесса располагалась между Лавендер Хилл и Клапхэм Коммон на углу кривой улочки, уходящей в мрачный захламленный пустырь. По необъяснимой причине "смог" - этот тяжелый, черный туман Лондона - оседал именно в здешних краях.
И в данный момент безобразная рваная пелена цвета сажи развернулась перед окном: стены старой транспортной конторы на той стороне померкли и пропали из поля зрения.
Дэвид Глесс мягко вступил в монолог:
- Анабелла Троссет, подите вы к дьяволу.
- Что?… Как?… Вы сказали…
Мисс Троссет закрыла руками живот, словно ожидая немедленного удара.
- Мало вам еще? Хотите слушать дальше, пожалуйста: вы грязная потаскуха… любовница старого ножовщика, прогнившего от блуда и экземы, вы, любезная… воруете в больших магазинах!
- Праведный Боже! - взвыла мисс Троссет, которая в свое время была одной из самых ярых прозелиток Армии Спасения. - Небо, защити меня… Пьяница… Сумасшедший…
- Фасоль в моей лавке первосортная, и я в жизни никого не обвесил, - змеиным шепотом продолжал Дэвид, - и должен вам сказать, балованное дитятко сточной канавы…
Он заговорил совсем тихо, прислушиваясь к шуму, который пробивался сквозь плотную завесу тумана…
- Должен вам сказать…
- Не желаю ничего слушать, - завопила мисс Троссет и заткнула уши.
- Отлично, - усмехнулся бакалейщик, - это лучшее, что вы могли придумать.
Шум постепенно определялся: грр… грр…
Покупательница настежь распахнула дверь и несколько помедлила перед черной рыхлой стеной.
Дэвиду Глессу нарастающий шум был хорошо знаком.
- Ступайте к дьяволу, Анабелла Троссет! Если не ошибаюсь, вы сейчас туда попадете.
И он сильно толкнул ее в спину.
Мисс Троссет поневоле ускорила шаг и растянулась на мостовой в ту секунду, когда из тумана появился… грр… грр… огромный грузовик, забитый тюками с хлопком для завода компании "Бразилиа".
* * *
Возможно, в мире и есть места, где о мертвых говорят хорошо. Лавка Дэвида Глесса к ним, безусловно, не относилась, особенно когда собирались окрестные кумушки.
На улице "смог" рассеялся после внезапного утреннего ливня и проглянуло смутное солнышко; дождевая вода смыла очерченный мелом контур, где лежал труп мисс Троссет.
Отпуская муку, маринованную лососину и патоку, Дэвид внимал поучительной беседе добросердечных покупательниц.
- Упокой Господь ее бедную душу!… Однако, представьте, эта тварь носила шляпу и кастрюлю святых дам из Армии Спасения и в то же время служила… подстилкой этому старому подонку - лудильщику Слайку.
- Так, - соображал мистер Глесс. - Это не ножовщик, а лудильщик. Ладно.
- У нее нашли кучу вещей, пропавших из магазина бижутерии миссис Хук, куда она устроилась якобы подметать полы.
- Еще лучше, - прикидывал бакалейщик. - Правда, магазин миссис Хук нельзя назвать большим, но мерзавка воровала… воровала!
- В конце концов, - добавила очередная мегера, - тело досталось земле, а душа дьяволу!
Последнее замечание насторожило мистера Глесса:
"Дьявол? А ведь я сам ее отправил к дьяволу. Надо бы все это обмозговать".
Размышления не привели ни к чему, однако ночью Дэвид был побеспокоен весьма неожиданным образом.
Ему не приснилась мисс Троссет, но зато привиделись странные, кошмарные, надоедливые люди и события, так что он с радостью пробудился… в полной темноте. Ночник, похоже, давно погас.
Неопределенный силуэт, источающий бледный свет, недвижно стоит у окна.
Мебель принялась визжать и скрипеть, хотя раньше ничего подобного не замечалось. Застонав почти человеческим голосом, открылась дверь зеркального шкапа, хотя аккуратный Дэвид запер ее накануне на ключ.
Раздались три удара в стену, потом, чуть позже, три удара в потолок.
Освещенный силуэт медленно потемнел и пропал.
Перед тем как снова заснуть, Дэвид додумался до следующей мысли:
"Анабелла Троссет… Выходит, я сделал дьяволу подарок… В таком случае, он, возможно, меня отблагодарит…"
* * *
Утром, когда он распахнул ставни, то получил прямо в физиономию порцию хорошо разжеванной chewing-gum. Озорной голос издевательски пропел:
- Вот тебе подарок, старая сосиска… дожуй…
Хэнк Хоппер - мальчишка-рассыльный компании "Бразилиа" - никогда не забывал преподнести сюрприз мистеру Глессу, равно как всегда удостаивал благосклонным своим вниманием мешок орехов, стоявший в лавке на полу возле входной двери. Обычно этот оголец обзывал Дэвида "ногастой сосиской". Сие нелестное сравнение отличалось, однако, правдоподобием.
- Ладно, сынок, - проворчал Дэвид, - все уладится, вот увидишь.
Попивая чай с поджаренным хлебом, он проглядывал полицейскую хронику в газете. О несчастном случае с мисс Троссет - всего две строчки: три четверти страницы посвящалось последнему преступлению "нового Джека-Потрошителя".
В течение месяца ночной убийца орудовал в основном в портовых кварталах, но время от времени оставлял след - кровавый след - в менее пустынных районах столицы.
В первый раз в жизни Дэвид Глесс читал эти сжатые, тревожные новости - ранее он ограничивался лишь политической и театральной хроникой.
Правда, здесь не было специального умысла - он ощущал только некоторое изменение атмосферы. Еще смутно все это было, проплывало намеком, неопределенным очертанием, словно тот силуэт, что ему привиделся в ночи.