Шуршащим вихрем врывается в кухню Нэнси; вафлям она предпочитает блины и раздирает их хищными белыми зубами - блины повисают в руке лоскутьями дымящейся кожи, сорванной с живой плоти.
- Доктор Самбюк, - интересуется она, - когда же умрет дядюшка Кассав? Вы-то должны знать.
- О цвет моих мечтаний, - отвечает старый врач, - кому адресован ваш вопрос - Эскулапу или Тиресиасу? Лекарю или прорицателю?
- Все равно, лишь бы ответил.
Самбюк рисует в воздухе восковым пальцем, это у него называется "припомнить небесную планисферу".
- Полярная звезда, как всегда, на месте - единственная постоянная особа в бесконечности пространства… Чуть пониже Плеяд, на правом борту, зажег огонь Альдебаран. Ядовитым светом заливает горизонт Сатурн.
Теперь повернемся… Да, сегодня Юг разговорчивей Севера: Пегас учуял конюшню Геликона; Лебедь поет, будто в зените вознесения предчувствует гибель; в зрачках Орла горит Альтаир, и Орел ищет гнездо поближе к богу пространства; Водолей весь замызгался, а Козерог…
- Короче, вы, как всегда, ничего не знаете, - негодует сестра.
- В мое время, - неожиданно меняет тему доктор, - вафли кропили ароматной померанцевой водой - сами боги не вкушали яства более изысканного. Ах да, моя роза, речь шла о нашем славном Кассаве, - он протянет еще с неделю. Впрочем, сказано неточно: его прекрасной душе потребуется ровно семь дней, дабы устремиться к божественно сияющим звездам.
- Дурак, - говорит сестра, - хватит и трех дней.
И она оказалась права.
В кухню заглядывает служанка Грибуан.
- Мамзель Нэнси, прибыли госпожи Кормелон…
- Проводите их в желтую гостиную.
- Но, мамзель, там не топлено!
- Именно поэтому!
- И мадам Сильвия с дочерью пожаловали, они господина Шарля ищут.
- В желтую гостиную! Тут я протестую.
- Ведь тетя Сильвия не одна, она с Эуриалией!
- Да ладно, сам знаешь: жарко или холодно, буря или штиль - Эуриалии все нипочем. Послушайте, Грибуан, а кузен Филарет явился?
- Сидит в нашей малой кухне, мамзель Нэнси, и чуток выпивает с Грибуаном, говорит, чтоб не застудить внутренности.
- Он закончил работу для дяди Кассава? Если нет, выставить его за дверь.
- Мышиное чучело - да, да, мамзель, принес, очень даже славно получилось.
Доктор Самбюк смеется каким-то булькающим бутылочным смехом - точь-в-точь бутылка булькает горлышком.
- Последний трофей в списке охотничьих побед бравого Кассава! Поймал на своей перине мышку и нежненько придушил ее двумя пальцами. А ведь тому сорок лет и веретенников стрелял!
Буль-буль!
- Всех в желтую гостиную, - командует Нэнси, - я хочу кое-что сообщить.
Мамаша Грибуан удаляется, шаркая старыми шлепанцами.
- Мне тоже идти? - с тоской вопрошает маленький доктор.
- Да, и хватит пожирать вафли.
- Тогда я прихвачу с собой чашечку кофе с ромом и побольше сахара. В мои годы посидеть в желтой гостиной - все равно, что соснуть после обеда в погребе, - ворчит Самбюк.
Из всех мрачных и мерзлых комнат Мальпертюи желтая гостиная самая гнусная, обшарпанная, зловещая и промозглая.
Сумрак едва рассеивают два канделябра о семи свечах каждый, только я больше чем уверен: Нэнси распорядится зажечь три, от силы четыре свечи витого воска.
Там, в полутьме, сидя на высоких стульях с прямыми спинками, люди превращаются в неясные тени, голоса шелестят, словно шорохи в пустыне, слышны лишь слова скорби, ненависти или отчаяния.
Нэнси берет из кухни лампу с фитилем, чтоб пройти по коридорам, где уже царит непроглядная темень. Потом лампа будет гореть в прихожей, на постаменте статуи бога Терма - Нэнси вовсе не намерена дополнительно освещать предстоящее сборище.
- Я оставлю тебе свечку, Элоди.
- На четки да на молитву хватит, - соглашается наша няня.
В желтой гостиной, как я и ожидал, - смутно чернеющие силуэты.
Устраиваюсь на единственном низеньком стуле, напоминающем скорее церковную скамеечку для молитвы, и стараюсь распознать присутствующих.
Обитую черным репсом софу оккупируют три сестры Кормелон в своих неизменных траурных вуалях: три богомола вечерком подстерегают какого-нибудь беспечного инсекта, ненароком попавшего в пределы их досягаемости.
В своей стылой неподвижности они словно не замечают никого, но я чувствую, как их взгляд с холодной злобой фиксирует наше появление.
Неотесанный, дурно одетый кузен Филарет, едва завидев нас на пороге, кричит:
- Привет! Не хотите взглянуть на мою мышку? И размахивает дощечкой, на которой распято что-то серо-розовое.
- Сначала я хотел ее усадить в позу белочки, да вышло не больно-то удачно, совсем даже не здорово, - жизнерадостно поясняет он в своей обычной простоватой манере.
Семейство Диделоо расположилось поближе к свету канделябров.
Дядя Шарль сосредоточенно разглядывает свои надраенные до блеска ботинки. Тусклая и невзрачная тетя Сильвия - персонаж в стиле гризайль - адресует в нашу сторону улыбку безвольного рта; отчетливо слышно, как при малейшем движении у нее на шее постукивают друг о друга гагатовые пластинки украшения.
А я глаз не могу отвести от дочери Диделоо, моей кузины Эуриалии. Даже в платье, сшитом по фасону исправительных заведений для распутниц, она превосходит красотой Нэнси: в роскошной рыжей гриве то и дело пробегают искорки, и глаза - нефритовые.
Сейчас они прикрыты веками, о чем я очень сожалею - с ними хочется играть, как с драгоценными камнями, перебирать их пальцами, ловить прихотливые зеленоватые отблески, оживлять своим дыханием.
Неожиданно раздается скрежет, схожий с вокалом птицы-сорокопута:
- Мы желаем видеть дядю Кассава!
Это взяла слово Элеонора, старшая из сестер Кормелон.
- Через три дня вы все его увидите, все вместе и в последний раз. Он собирается что-то объявить. Будут присутствовать нотариус Шамп и отец Айзенготт в качестве свидетеля. Такова воля дяди Кассава.
Все это Нэнси выговорила залпом и молча уставилась на пламя свечи.
- Речь пойдет о завещании, полагаю? - осведомляется Элеонора Кормелон.
Нэнси не отвечает.
- Я охотно с ним повидался бы, - подключается кузен Филарет, - уж он-то наверняка похвалил бы мою мышку. Но его воля - закон, я возражать не собираюсь.
- Теперь, когда нас объединяет… - начинает дядя Шарль.
- Нас? Только не надо говорить насчет единения, и вообще о нас вместе! - взрывается моя сестра. - Если мы и собрались, то вовсе не для разговоров. Я сообщила все, что положено, можете расходиться.
- Мадмуазель, мы сюда добирались больше получаса! - возмущается Розалия, средняя сестра Кормелон.
- По мне, так добирайтесь хоть с того конца света, да туда и возвращайтесь, - с трудом сдерживая ярость, отвечает Нэнси.
Внезапно воцаряется молчание, тревожное беспокойство сковывает лица - всех, кроме Эуриалии. Эхо тяжелых шагов доносится из прихожей, словно под плитами разверзлась пустота, пронзительно скрипят петли открываемой двери.
Жалобно звучит чей-то голос:
- Кто же прячется в доме и постоянно гасит лампы?
- Боже мой! Лампы опять гаснут… - стонет тетя Сильвия.
- У статуи бога Терма горел свет, я только собрался подойти, порадоваться огоньку, как он затушил фитиль.
- Кто же это? - жалобно вопрошает тетя Сильвия.
- Неизвестно. Я боюсь его, он, верно, черный и страшный. И всегда гасит свет. Помните лампу на площадке, розовую с зеленым, так красиво освещающую лестницу? При мне чья-то рука загасила фитиль, и ночь словно хлынула из адского колодца и поглотила лестницу. Вот уже пять, может, десять лет - а может, и всю жизнь - я ищу встречи с ним, и все безуспешно. Я сказал "ищу"? Нет, нет, встреча мне вовсе не нужна. А он все гасит лампы - задувает или тушит фитиль…
В комнату только что вошел новый странный гость пугающей худобы и огромного роста - выпрямившись, он превысил бы шесть футов. Все лицо этого скелетоподобного существа заросло отвратительной грубой щетиной, ржавого цвета балахон свисает с плеч.
Он радостно устремляется к зажженным свечам.
- Хоть здесь еще горят… Как прекрасно видеть свет, куда важнее, чем пить и есть.
- Лампернисс, ночной жук, тебе чего тут надо? - восклицает доктор Самбюк.
- Имеет полное право, - мгновенно парирует Нэнси, - он тоже будет на общем собрании.
- Там зажгут много свечей и ламп, - ликует старое чудище. - В моей лавке горит яркий свет, прекрасный, как заря, но мне туда нет доступа, так повелела высшая сила.
- Лампернисс… - начинает дядя Диделоо, унимая испуганно-брезгливую дрожь.
- Лампернисс?… Да, правильно, меня так зовут… "Лампернисс. Лаки и краски" было написано над дверью красивыми трехцветными буквами. Я продавал любые краски, всех оттенков… и серные фитили, и сиккативы, и сланцевое масло, серую и белую мастику, охру, лак светлый и темный, цинковые и свинцовые белила - мягкие и жирные, как сметана, и тальк, и закрепители для красок. Я - Лампернисс, я любил все цветное, а теперь живу в черной тьме. Я продавал черный костяной уголь и черную голландскую сажу и никогда никому не предлагал черную ночь. Я - Лампернисс, я хороший, меня упрятали в ночь, а в ночи тот, кто гасит лампы!
Плача и смеясь, страшилище тянется паучьими лапами к свечам, обжигает ногти, в убогом ликовании нечувствительный к укусам пламени.
Меня Лампернисс не пугает. Он обретается по заброшенным углам дома; раз в день где-нибудь в глухом переходе Грибуаны ставят миску варева, которое он иногда съедает.
А все присутствующие как-то съежились, словно инстинктивно опасаясь чего-то неизвестного. Невозмутимы только Нэнси и Эуриалия.