Эпилог. Бог трепещет
О тех богах, которые глухи, хоть и имеют уши…
Ж. Де Лафонтен
Вы поведаете мне последнюю тайну Укебрехта;
поможете мне выйти отсель,
избавите от зловония мерзостной геенны!
Герман Эссвейн
Я разыскал этот город!
Прибыл вечером, пользуясь весьма современными средствами передвижения.
Было уже поздно, городские здания дремали в лунном свете.
И, однако, общая атмосфера была странно знакома: сквозь мелкую изморось едва светились блеклые огни, прохожие попадались редко; несколько новых застроек дисгармонировало с древним городским ансамблем, угрюмо преданным прошлому.
В домах закрывались последние двери, а ставни, уже плотно прикрытые, охраняли крепкий провинциальный сон обитателей.
Я все же нашел кабачок с освещенными розовым окнами и приоткрытой входной калиткой; утешительно пахло жарким.
Из помещения доносились смех, обрывки песен и притягательный звон посуды.
Поверив в добродушие по ту сторону двери, я вошел.
Развеселая компания пировала вовсю и радушно встретила незнакомца.
В мою честь из кухни вернули некоторые блюда, а меня заставили отпробовать выдержанного вина прославленных сортов.
Время от времени служанка наведывалась в угол зала и ставила на маленький подсобный столик то миску с остатками еды, то недопитое вино на дне бутылки - за столиком сидели двое стариков и жадно поглощали скудные подачки.
Мои ночные сотрапезники, изрядно предававшиеся возлияниям, совсем отупели, так что разговор замедлялся и возобновлялся рывками, напоминая спуск отвеса с большой высоты; от нечего делать я обратил внимание на парочку старых чревоугодников в углу.
Старик, наверное, был когда-то настоящим исполином, а теперь плечи его ссутулились, спина отвратительно сгорбилась, что же касается женщины, то ее безобразие просто коробило взгляд.
Она только что разостлала на столе неописуемо грязный носовой платок и складывала в него объедки.
- Не делай этого… - брюзжал старик. Его спутница сердито затрясла головой.
- Лупке-то надо поесть… Ты ведь никогда о нем не позаботишься… Да и о чем ты вообще думаешь, старый негодяй!
- Заткнись! - пригрозил старик.
- Спокойно, красавчик, - ощерилась старая мегера, - хватит уж кого-то из себя корчить!
Я окликнул служанку и спросил, что за курьезную парочку она прикармливает.
Славная девушка сострадательно пожала плечами:
- Это старый бродячий часовщик, перебирается с ярмарки на ярмарку, неплохо смыслит в своем деле - недавно вот починил здесь настенные часы, да и карманные чинит, ежели у кого надобность; люди и дают им на несколько дней крышу над головой да кусок хлеба. Тем временем старуха продолжала:
- Хе-хе… Ты, небось, о той жеманной красотке с черными глазами мечтаешь? Ха! Я выдавила у нее глаза и сунула их в дешевую склянку за шесть су.
- Да заткнись ты! - тоскливо повторил старик.
- Ага! - вдруг завопила злобная фурия. - В давние времена… ага… она бы коровой обернулась! Ио! Помнишь… Ио!
Прозвенела пощечина, резкая и хлесткая, следом раздался яростный крик боли. Но тут рассвирепела и служанка.
- Нет, подумать только, ежели каждый нищий вздумает тут ссориться и драться! А ну вон отсюда, чтоб вас больше здесь не видели!
Старик покорно поднялся, увлекая за собой трясущуюся от страха спутницу.
Уже с улицы донеслась ее последняя реплика:
- А там еще баранина с репой осталась!
Через три дня я разыскал и Мальпертюи.
Мне помогли старые суровые гравюры, о которых упоминал Жан-Жак Грандсир.
Черный и зловещий, высился Мальпертюи, закрытые двери и окна так и точили злобу.
Замок оказался несложный и не заставил долго себя упрашивать.
Большой вестибюль, желтая гостиная и другие помещения соответствовали описанию. На своем месте стоял и бог Терм - поначалу без всякого дурного умысла я решил осмотреть его повнимательней.
Тысяча чертей!… Даже умершие боги не перестают вводить бедных смертных во искушение!
Поистине редкостная вещица - а уж я-то знаю в них толк, - происхождением не уступающая калеке с Милоса.
На мне был просторный хавлок, верой и правдой послуживший мне на моем многотрудном жизненном пути. И теперь он как раз сгодился, чтобы уютно завернуть покинутое божество, символ деревенской порядочности великого прошлого.
Неожиданная удача вполне удовлетворила мою любознательность; я уже решил было проявить великодушие и, ограничившись роскошной находкой, оставить Мальпертюи с его тайнами в покое, как вдруг уловил звук осторожных шагов.
Карьера потребовала от меня тщательно изучить все оттенки шагов, какие только приходится слышать в тишине уснувшего дома, - подобно тому, как сыщики ломают голову над всеми свойствами пепла из трубки или от сигары.
Шаги человека настороженного, готового к неожиданностям, всегда отличаются от поступи человека, ничего не подозревающего.
Сейчас, однако, я не сумел классифицировать шаги, плавно приближающиеся в сером войлоке сумерек.
Мое ремесло… Ну что ж! Я вынужден упомянуть о нем - так вот, ремесло поневоле заставило меня до некоторой степени сделаться никтолопом.
Мне нипочем самая темная ночь; тем более сумерки, царившие в Мальпертюи, отнюдь не лишили меня способности защищаться или спасаться бегством.
И я, ставши тенью среди теней, направил свои стопы к входной двери.
Шаги спускались по лестнице, в них слышалась непринужденность величественной поступи.
Вдруг я застыл на месте в полной растерянности.
Звук шагов доносился слева, однако лестница совсем неожиданно открылась справа от меня.
Но тут же я понял, в чем дело: внушительные массивные перила лестницы отражались в огромном зеркале, вделанном в стену по правую руку от меня.
И в этом зеркале явился ужас.
По перилам скользнул коготь, отсвечивающий сталью, за ним другой, затем раскрылись два гигантских серебристых крыла.
Я увидел существо бесконечно прекрасное, но устрашающее неземной красотой; существо склонилось в мою сторону и застыло.
Внезапно загорелись глаза, зеленые, словно чудовищное фосфоресцирующее пламя.
Нечеловеческая боль пронзила тело, конечности мои оледенели… налились свинцом.
Хотя я все еще передвигался, скользил вдоль стены, глаза мои были прикованы к двум страшным лунам, светящимся в зеркале.
Наконец медленно, очень медленно смертельные чары начали ослабевать, в пылающих глазах угасла завораживающая ярость, и я увидел в них слезы, подобные крупным каплям лунного света.
Я добрался до двери и бежал из этого склепа.
За статую бога Терма мне удалось выручить состояние… да, целое состояние.
Четверти премии хватило, чтобы выкупить пергаменты, инкунабулы и псалтири, похищенные у досточтимых Белых Отцов.
Завтра я отошлю им все их добро и попрошу молиться… не только за меня.
А воспоминание останется со мной до конца.
Воспоминаний меня никто не лишит.
Рассказы
Майенская Псалтирь
Обреченные редко заботятся о красоте слога: подводя итог своей жизни, они силятся говорить сжато и точно.
Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна "Норд-Капер" из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно-красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда-нибудь раскрывали серию "Патерностер Роу", вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Поэтому не удивляйтесь несколько стилизованной записи монолога смертельно раненного моряка. Это вина Рейнса - литератора никудышного, как вы понимаете. Одно я могу утверждать точно: все факты, изложенные Баллистером, были выслушаны четырьмя членами экипажа "Норд-Капера": капитаном Бенджаменом Кормоном, его помощником Джоном Коперлендом, механиком Эфраимом Розом - вашим покорным слугой - и вышеупомянутым Арчибальдом Рейнсом.
Баллистер рассказывал:
- Я встретил школьного учителя в таверне "Лихие ребята". Там мы заключили сделку, там я получил инструкции.
Надо сказать, настоящие моряки не часто швартуются в "Лихих ребятах" - больше лодочники и разные бродяги. Обшарпанный фасад этой таверны отражается в воде ливерпульского арьердока, где постоянно торчит парочка баржей или одномачтовых суденышек.
Я внимательно рассматривал отлично вычерченный план маленькой шхуны. Потом сказал:
- Это почти яхта. Скорость, должно быть, приличная. Корма широкая, хорошо: при попутном ветре это обеспечит ловкий маневр.
- Есть еще вспомогательный мотор, - добавил школьный учитель.
Я поморщился, так как беспредельно любил море и признавал только парусную навигацию. Потом снова принялся рассматривать план.
- Так. Верфи Галетт и Галетт, Глазго, спуск на воду 1909 года. Что ж, оснастка продумана толково. Шести человек хватит за глаза. Эти шестьдесят тонн будут держаться на воде не хуже пакетбота.
Школьный учитель довольно улыбнулся и заказал выпивку.