Разошлись в первом часу ночи. В галерее остались только Николай и Юра. Некоторое время они молча ходили взад и вперед, сунув руки в карманы и дымя сигаретами.
У двери сидел забытый, некормленый Рекс и тихонько скулил.
Юра остановился наконец, сунул окурок в переполненную пепельницу и сказал:
- Дай собаке что-нибудь поесть. Да и мне, пожалуй.
Николай принес из кухни хлеб, колбасу и банку баклажанной икры.
- Что теперь скажешь? - спросил Юра с полным ртом.
- Не знаю… Голова трещит. - Николай отрезал большой ломоть хлеба, выложил его кружками колбасы, откусил и снова заходил по галерее. - Когда я потрогал его палец, - сказал он, - то подумал: сон, бред, с ума схожу…
- Проницаемость, Колька! Мы открыли проницаемость. Знаешь, что будет теперь?
- Не знаю… Теперь - ничего не знаю.
- Бурение скважин!
- Не кричи, мать спит.
Юра снизил тон до заговорщического шепота:
- Колонна проницаемых труб сама пронзит землю до нефтяного пласта…
- А грунт внутри трубы? Как через него нефть пойдет?
- Неуязвимость от пуль! Полный переворот в военном деле!
- Романтика…
Некоторое время они молча ели. Потом Николай снял с вешалки плащ:
- Пойдем на улицу. Все равно спать не смогу.
Долго бродили они в эту ночь по пустынным улицам, и сонный Рекс плелся за ними, не понимая, что стряслось с его хозяевами.
С моря дул свежий ветер, пахнущий солью и водорослями.
- Юрка, не будем заноситься. Не дети же мы… Нет, серьезно. Спокойнее надо… Узкая практическая задача - трубопровод. Больше ничего. Согласен?
Николай крепко потряс руку другу, круто повернулся и пошел домой.
Двор в Бондарном переулке отличался музыкальностью.
По вечерам из всех окон неслись звуки радиол и пианино, лилась протяжная восточная музыка.
Гражданка Тер-Авакян, известная под прозвищем Тараканши, жаловалась, что общий шум мешает ей слушать собственный приемник. Особенно допекал ее ближайший сосед, Вова: каждый вечер он проигрывал по нескольку раз любимую пластинку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка".
Инженер Потапкин раньше не был замечен в музыкальных излишествах. Но теперь он восстановил против себя весь двор: несколько вечеров подряд из окон его галереи доносилась одна и та же надоедливая песенка, сопровождаемая лихим топотом и гитарными переборами:
Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня,
Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня!
А сотрудники одного академического института с удивлением заметили, что Бахтияр Халилович Багбанлы, известный как большой любитель восточной музыки, часто напевает себе под нос слова, даже отдаленно не напоминающие восточный стиль:
Сербияночку мою работать не заставлю,
Сам и печку растоплю и самовар поставлю!
Тщательно составленное описание установки было послано в Академию наук вместе с подробным докладом и магнитофонными лентами. Молодым инженерам было велено до поры держать все в секрете и прекратить опасные эксперименты.
- Довольно кустарщины, - сказал Колтухов. - Вторгаться в строение вещества - это вам не на гитаре сыграть. Вот, помню, в двадцать седьмом году был со мной такой случай в городе Борисоглебске…
Глава седьмая,
в которой Бенедиктов уходит из дому
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
А.Пушкин. Медный всадник
Рита вернулась из школы раньше обычного. Отперев дверь своим ключом, она вошла в переднюю, сняла пальто - и вдруг замерла, прислушиваясь. Из спальни доносились шорохи и скрип. Скрипела, несомненно, дверца платяного шкафа.
Анатолий Петрович никогда в такое время дома не бывал. Неужели забрался вор?
Рита на цыпочках подошла к двери в спальню. Затаила дыхание. Да, там явно орудует вор. Закрыть дверь на ключ и кинуться к телефону…
Знакомое покашливание за дверью. Рита влетела в спальню:
- Господи, как ты меня напугал!
Бенедиктов, в домашней коричневой куртке, стоял перед раскрытым шкафом и рылся в Ритиных полках - это она сразу заметила. Он не обернулся, услышав ее восклицание. Быстро захлопнул дверцу шкафа и, прихрамывая, отошел к окну.
- Что случилось? - спросила она встревоженно. - Почему ты дома?
- Нездоровится немного.
- Что-нибудь с ногой?
- Да нет, ничего, - нехотя ответил Бенедиктов. - Я тут носовой платок искал. Дай мне, пожалуйста.
Рита подошла к шкафу и достала носовой платок.
- Правда, ты плохо выглядишь, Толя. Измерь температуру.
Он отмахнулся и ушел к себе в кабинет.
Рита переоделась и пошла в кухню готовить обед. Надев резиновые перчатки, принялась старательно чистить картошку.
Третьего дня она заметила, что в шкафчике под трюмо ее вещи лежат не так, как обычно. Она не придала этому особого значения. Но теперь она поняла, что он ищет. Ее возмутила его настойчивость: ведь она ясно сказала, что нож утонул. Проклятый нож! Из-за него все беды последних месяцев, из-за него ужасная раздражительность Анатолия и эта возрастающая отчужденность… Сегодня она поговорит с Анатолием. Так дальше продолжаться не может.
Она крупными кружками нарезала картошку над шипящей сковородой. Муж любил жареную картошку.
С грустью и тревогой думала Рита о том, что Анатолий в последнее время почти не разговаривает с ней. Когда она рассказала ему о неожиданном визите двух молодых людей, он страшно взволновался. "Надо быть совсем безмозглой, чтобы выбросить ящичек с матвеевской рукописью! - кричал он. - Подарить его каким-то мальчишкам!" Но откуда ей было знать, что в грязном ржавом бруске, который лежал под комодом вместо недостающей ножки, может храниться древняя рукопись? Ничего она не знала и о третьем ящичке, о котором спрашивали "мальчишки"…
После этого неприятного разговора Анатолий еще больше замкнулся и совершенно перестал рассказывать ей о своей работе.
Теперь они работают вдвоем с Опрятиным. Рита давно потеряла веру в успех. Но, может быть, вдвоем они все-таки добьются?.. Может быть, действительно они не могут обойтись без ножа?..
Была еще одна причина для сомнений и тревоги. Этот молодой инженер, "спаситель на море и на суше", Потапкин - теперь она знала его фамилию, - сделал у них в школе доклад. Он говорил о близкой возможности создать такой нефтепровод, в котором струя нефти свободно пройдет сквозь море. Это поразило Риту. Значит, проницаемость - не такая уж фантастически далекая идея?..
Потапкин… Эта фамилия ни о чем не говорила Рите. Но было в лице молодого инженера, в его повадке что-то давно знакомое. Смутное и далекое воспоминание мелькнуло у Риты в голове еще в тот вечер, когда он со своим другом пришел справляться относительно ящичков. А слушая его доклад в школе, пристально глядя на него, она, Рита, уже почти догадалась… Сама не зная почему, она гнала прочь эту догадку…
Рита позвала мужа обедать. Бенедиктов отказался. Он лежал в кабинете на диване, глаза у него были воспаленные, лицо красное и мокрое от пота.
- Ты болен! - сказала Рита. - Я вызову врача.
- Никаких врачей. Достань мне пенициллин из аптечки.
Только поздним вечером, когда температура подскочила почти до сорока, он разрешил сделать ему компресс: оказалось, у него на правом бедре огромный нарыв. Но о враче не хотел и слышать.
Вечером следующего дня пришел Опрятин. Он посидел немного у постели Бенедиктова, поговорил с ним о разных делах. Он был чрезвычайно любезен, сказал Рите, что работа хорошо подвигается, хвалил эрудицию Анатолия Петровича.
А через день рано утром заявился здоровенный щекастый малый - уже не в первый раз приходил он со всякими поручениями - и принес пакетик с лекарством для Бенедиктова. Хриплым басом сказал, что должен отдать лекарство больному лично. Анатолий Петрович спал Рита отказалась будить его.
Закрыв дверь за несимпатичным посетителем, она развернула пакетик. Там оказалась коробочка с ампулами для подкожного вспрыскивания. Лекарство, которое выдают только по рецепту с печатью…
Рита поняла - и ахнула. Долго сидела в оцепенении у постели мужа. Не плакала, а внутренне сжалась как-то.
Проснулся Анатолий Петрович. Она молча протянула ему коробочку. Он нахмурился, засопел…
Был неприятный разговор.
- Да, да, я понимаю, - говорила она, стискивая руки, и руки были холодные как лед. - Ты хотел увеличить работоспособность и постепенно втянулся в это ужасное дело. Я не понимала раньше, почему у тебя…
- Уйди, - устало сказал он.
Она умоляла:
- Толя, не надо больше! Ты не будешь тайком вспрыскивать себе наркотики, ведь и нарыв у тебя от этого, от грязной иглы… Ты больше не будешь, правда? Ты отвыкнешь, и нам опять будет хорошо…
- Довольно! - крикнул Бенедиктов.
- Я требую, наконец! - сказала она решительно. - Слышишь? Я возьму тебя в руки, если у тебя самого не хватает воли. А про этого толстомордого я сообщу в милицию, так и знай!
Бенедиктов стал подниматься с постели. Рита кинулась к нему, он оттолкнул ее. Молча оделся, молча пошел к двери - страшный, лохматый, неприкаянный. Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка.
Рита долго стояла, прижав ладони к щекам. Не плакала, нет. Но что-то в ней надломилось.
Анатолий Петрович не вернулся. А через день пришел Вова с запиской за его вещами. Рита подняла с рычага телефонную трубку.
- В милицию? - усмехнулся Вова. - Не советую, Маргарита Павловна. Я "лекарство" не для себя - для него доставал, по его сильным просьбам. Неприятность ему сделаете.