Вставленная в примитивный подсвечник из обожженной глины, она колебалась в такт державшей ее руке. Короткие и толстые, словно сосиски, пальцы другой руки прикрывали пламя.
Когда свет упал на меня, обладатель свечи остановился и что–то пробурчал.
Толстая лапища больше не заслоняла огонек – она протянулась и схватила меня за плечо.
– Ну–ка, пошли!
В голосе звучала угроза.
Свеча дернулась, и я наконец увидел лицо – лицо кузена Филарета.
Я пробормотал его имя, но он не ответил.
Угрюмо таращась на меня, он еще сильнее сжал мое плечо и с силой подтолкнул.
Меня овеяло нежным ледяным дыханием, и я ощутил себя почти невесомым.
Но грубая враждебная сила по–прежнему владела мной, казалось, меня неумолимой хваткой сдавил мощный борец, затем будто змея обвила руки и ноги, спускаясь к запястьям и щиколоткам.
И я словно погрузился в глубокую и очень холодную воду.
– Ты будешь все видеть и слышать, но даю слово, мучений ты избежишь.
Приятная легкость не исчезла, но я оцепенел в полной неподвижности, исключающей малейшую возможность движения, – признаться, я и не пытался пошевелиться, боясь спугнуть сладостное ощущение покоя.
– Я простой пожилой человек и зла ни на кого не держу; хоть и мог бы обидеться на тебя; помнишь, как ты отказался добыть мне коростеля (вот славное было бы чучело!), и вообще – нет чтобы поймать одного из маленьких злых бесов с чердака, так ты еще и ловушку потерял, на которую столько времени и труда положено.
Я плашмя лежал на очень холодном столе, надо мной висела люстра с множеством рожков – в каждом по массивной свече витого воска, и все они горели ровным высоким пламенем, разливая мягкое золотистое сияние.
Голос кузена Филарета удалось признать сразу, но самого его я не видел: в поле зрения оказался лишь потолок с глубокой лепниной, где притаились бархатные тени, да еще самый дальний угол комнаты.
– Голову повернуть ты не можешь, а потому не видишь компанию, куда в скорости попадешь. Небось порадуешься встрече с ними; ладно уж, коли сам неподвижен, так и быть, покажу их тебе.
Послышалось пыхтение, будто кто–то изо всех сил раздувал тлеющую головешку, затем несколько раз что–то мягко ударилось о потолок.
Пламя свечей затрепетало.
Три тощие фигуры прибились к потолочным балкам; премного довольный кузен Филарет расхохотался и хлопнул себя по ляжкам.
– Вот они, голубчики… Узнаешь, не правда ли? Жаль только, не в моих силах сейчас заставить их повыкаблучивать кое–что, а не просто плясать по потолку этакими надутыми пузырями – впрочем, они и есть пузыри.
В его голосе звучало сожаление.
– И впрямь жалость берет. Я–то не из их числа… Лампернисс так мне прямо и заявил при оказии. Ах, чтоб его… К сожалению, не имею права отправить его в вашу компанию – у него, видите ли, привилегии! Ну, а с тобой…
Он замолчал, и его молчание длилось вечность.
– Насчет тебя мне толком не сказано… честно говоря, и сейчас не знаю – я, видишь ли, Кассаву был верный слуга, а доверенностью своей он меня не почтил; представляешь, уже несколько недель без дела сижу – ты–то понимаешь мои мучения. За тебя никто отчета не потребует, милый мой малыш, ведь поручили же мне толстого Чиика – а его–то случай не так прост, если верить перепуганным Грибуанам. Ладно, ладно… добрые времена вернулись к славному кузену Филарету, наконец–то поработаем – заживем вовсю и насладимся радостями бытия.
Я услышал серебристый перезвон инструментов и склянок.
– Гм, гм… – бурчал он, – надо бы поспешить, а то опять вмешается эта… тварь, она–таки хапнула у меня тетушку Сильвию!
Отличный был материал, да попробуй поработай со статуей, настоящей такой – твердокаменной!
Вновь звяканье склянок и стальных инструментов.
– А бедняга Самбюк, подумать только… Я–то любил его и хотел было законсервировать навечно. Какое там! Только пепел остался, вот ведь незадача; грубо сработано, по–моему!
– Ну, пора и за дело… Вроде как табаком потянуло, видно, опять где–то близко этот бездельник аббат шныряет. Не надейся – он не за тобой здесь шастает, я–то знаю, чего ему надо – только не дождется. Скоро уже и ночь на Сретение.
Тут я, наконец, увидел кузена Филарета.
Он облачился в халат из перекрашенной ткани и то размахивал длинным отточенным скальпелем, то пробовал его на ногте большого пальца.
– Скоро и ты к ним отправишься, – продолжал он, тыкая в сторону плясунов, толкущихся под потолком. – Вот только, увы, оставить тебе голос, как Матиасу Крооку, не удастся. Не я решаю… а вот он, видать, тоже в привилегированных ходил, хоть мне его и уступили… И вообще не мое дело решать всякие загадки, я человек простой.
Рука со скальпелем зависла над моим горлом и на мгновение замерла. Страха не было, напротив, меня охватило блаженное предчувствие спокойствия, великой безграничной безмятежности.
Но поблескивающее лезвие не опустилось.
Внезапно оно судорожно дернулось раз и другой, будто руку, нацеленную на мое горло, вдруг поразил испуг или паника.
Затем рука неожиданно исчезла из моего поля зрения и появилась физиономия Филарета.
Он был изжелта–бледен, в выпученных глазах застыло выражение гнусного страха. Кривящийся, сведенный испугом рот вперемежку с икотой выбросил умоляющие слова:
– Нет, нет – не хочу! У них нет такого права…
Где–то слегка скрипнули петли открывающейся двери.
Филарет успел пролепетать:
– Я человек простой… Дядюшка Кассав сказал…
Челюсть у него щелкнула, словно с силой захлопнули крышку кастрюли, и черты лица удивительным образом начали меняться.
В один миг жизнь словно вытекла из глаз, и в них отчетливо отразилось желтое пламя восковых свечей, глубокие морщины избороздили щеки, в них залегли тени, лоб заблестел, как полированный мрамор.
Он покачнулся и исчез с моих глаз.
Послышалось тяжелое падение и оглушительный грохот расколовшегося камня.
Рядом со мной раздался голос:
– Не смотри! Закрой глаза!
Нежные, словно шелк, пальцы легли на мое лицо и закрыли веки.
Снова заскрипела дверь: легкие удаляющиеся шаги.
Чары, приковавшие меня к столу чучельщика, рассеялись. Я приподнялся, дружеская рука помогла мне встать.
Я узнал эту руку…
– Айзенготт!
Он стоял рядом, в своем знакомом обличье – зеленый сюртук, ниспадающая на грудь борода – и пристально смотрел мне в глаза.
Но привычная суровость сменилась странным волнением: мне показалось даже, что в его глазах блеснули слезы.
– Ты спасен! – воскликнул он.
А я, в отчаянии перебивая себя, заспешил:
– Зачем меня вернули сюда, в этот проклятый дом? Ведь я вас узнал там, у моря, – это вы доктор Мандрикс, вы велели мне вернуться…
Он по–прежнему смотрел на меня бесконечно печальными огромными глазами, и с губ его сорвалось одно лишь непонятное слово:
– Мойра!
Я с мольбой протянул к нему руки.
– Кто вы, Айзенготт?… Вы внушаете страх, а ведь вы не злой, как многие из живших здесь.
Он тяжело вздохнул, и на краткий миг волнение, даже отчаяние проскользнуло по бесстрастному, точно восковая маска, лицу.
– Я не могу тебе открыть… Еще не истек срок, мое несчастное дитя.
– Я хочу уехать, – разрыдался я. Он тихонько кивнул.
– Ты уедешь… Ты покинешь Мальпертюи, но, увы, Мальпертюи будет преследовать тебя всю жизнь, такова воля…
Он замолк, но его прекрасные сильные руки дрожали.
– Чья же воля, Айзенготт?
Во второй раз я услышал это загадочное слово:
– Мойры!
И он склонил голову, словно согбенный неодолимой силой.
– Я хочу поскорее уйти! – нарушил я молчание.
– Хорошо, только дай мне руку, позволь вести тебя, и не открывай глаза, если хочешь избегнуть воистину страшной участи.
Я подчинился, и мы переступили порог: по лестнице я спустился, держась за своего загадочного покровителя; под нашими шагами гулко отзывались каменные плиты.
Внезапно мы остановились, и я почувствовал, что сам Айзенготт вибрирует всем телом.
Издалека, откуда–то из глубины ночи, доносилось мрачное и грозное песнопение.
– Барбускины! – в ужасе воскликнул Айзенготт. – Они идут! Они все ближе! Они вышли из смерти!
Он трепетал, как хрупкое деревце на ветру.
– Неужели вы боитесь их? – спросил я, понизив голос.
Ответом мне был вздох.
– Нет, не их, – пояснил он, – а того, что они несут мне… небытия!
Свежий ветер пахнул мне в лицо, звуки гимна внезапно затихли.
– Мы выбрались на улицу! – обрадовался я.
– Да, только не открывай глаза!
Еще долго мы шли молча рядом, пока Айзенготт не разрешил осмотреться.
Я стоял у таверны Бетс: за шторой в окне слабо светился огарок свечи.
– Иди, дитя мое, мир вернулся к тебе, – сказал Айзенготт, выпуская мою руку.
Я удержал его:
– Там, на берегу моря, я видел отца и… Слова застряли у меня в горле.
– И глаза Нэнси, – с трудом пробормотал я. Он яростно потряс головой.
– Замолчи!… Замолчи! Ты видел лишь призраки, отражения сокрытого. Если бы великие силы, правящие миром, так и оставили их призраками для тебя, дитя мое!
Он покинул меня столь быстро, что в сумерках я даже не заметил, куда он направился.
Я толкнул дверь в таверну: Бетс встретила меня с четками в руках, спокойно улыбаясь.
– Ты ждала меня?
– Разумеется, – сказала она просто, – я знала – ты скоро вернешься, и надо ждать; все это время я молилась.
Я бросился в ее объятия.
– Хочу уехать подальше отсюда, с тобой! – рыдал я.