* * *
- Да не может этого статься?!.. - вдруг воскликнул совсем рядом с нами чей-то неведомый басистый голос.
Я повернул в его сторону голову - кроме нас двоих да леса, никого кругом не было; о. Паисий не оглянулся, только наклонил ухо, как бы прислушиваясь.
- Фома ты неверный! - ответил второй, тоже невидимый и неизвестный мужчина. - Уж коли я сказываю, стало быть, не зря; действуй и никаких!
Голос исходил с пустой, ровной как ладонь плешинки, находившейся на расстоянии руки между мной и о. Паисием. Я с изумлением глядел на таинственное место; все стихло.
- Кто это говорит?! - спросил я.
На лице моего спутника показалась улыбка.
- Прохожие на дороге беседовали! - отозвался он. - Они в версте либо в полуторе отсюда. Мы ведь в разбойном логу с вами!
- Да оттуда и выстрела не услышишь!! - воскликнул я.
О. Паисий качнул головой.
- Еще как услышите!.. Всякое слово, которое на дороге под нашим бережком скажется - здесь повторится. И наоборот - вот мы с вами беседуем тут - а там все отзывается!
- Но отчего же? По какой причине?
- Чудо какое-то Господом явлено… - проговорил о. Паисий, - земле здесь власть дана с человеком разговаривать! А по какому случаю - не открыто нам!
Мне вспомнился знаменитый круглый храм Сивиллы в Байях под Неаполем, где всякое слово, произнесенное даже шепотом, явственно слышится в любом месте, если приникнуть к стене; такое же свойство и у хор под куполом собора св. Павла в Лондоне…
- Опасается народ этого лога! - продолжал монах. - Издавна про него худая слава идет. Жутко, конечно, мирскому человеку; не вникает он ни во что: идет себе в тишине, в спокойствии, кругом ни души - и вдруг голоса рядом!… За колдовство это почитается! А я полагаю - от Господа оно.
- А зимой голоса слышатся?
- Нет… зимой спит земля!..
Я встал и внимательно осмотрел ближайшую часть обрыва; пласты почвы нигде нарушены не были, следов какой бы то ни было работы рук человеческих не примечалось.
Я вернулся к своему спутнику и мы продолжали обед.
- Хлопчиком махоньким я еще был… - заговорил опять о. Паисий. - сказывала, помню, бабка моя, старуха - стан разбойный при Екатерине-царице где-то здесь в логу находился. Жили разбойники в пещерах в подземельных, - много ведь их по нашим горам! На несколько верст будто они под землей тянулись. В них же и богатства свои сохраняли; коврами все у них было украшено, мебелью, зеркалами; золото, серебро грудами лежали. А на дороге избушка стояла, старуха постоялый двор в ней держала. И как только объявлялись богатые проезжие или обозы ценные - сходила старуха в овраг и говорила земле что было надо. Земля передавала: разбойники налетали и делали свое дело.
До того дошло, что решило наконец начальство унять их и послало в наши края несколько полков солдат.
И теперь здесь леса глухие, а тогда окончательно дебри дремучие были! Охватили солдаты леса кольцом и стали загоном идти. Проведала об этом от проезжих старуха и упредила разбойников, чтобы в подземелье схоронились. А оно кроме двери дубовой еще и скалой закрывалось - устройство имелось такое особенное: нажмешь снаружи пружину, скала сама как человек на пяте поворачивалась.
Спрятала старуха своих молодцов, прикрыла как следует вход и домой воротилась.
Через день-два нагрянули войска; ищут, шарят везде - нет никого.
За старуху взялись: где разбойники? Ты, мол, спокон века тут сидишь, знаешь, где соколы прячутся!
Старуха отнекиваться давай. Ну, тогда долго не разговаривали - пытать ее начали! Крепка была старуха, сильная - звука не проронила. Уперлась - знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю!.. так на тот свет и ушла под кнутом.
Обыскали солдаты весь лес, облазили кручи и овраги - пусто везде, побились-побились несколько дней и назад ушли. Избушку сожгли, а разбойники больше уж и не увидали Божьего света - все до одного кончились от голода в подземелье. С той поры и стихли разбои в наших краях!
- Что же, искал кто-нибудь это подземелье, или нет?.. - полюбопытствовал я.
- Как же, многие пытались!.. - ответил о. Паисий. - Ну да где же найти? Примет ведь никаких не имеется! Гудит в иных местах земля, если постучать в нее - только и всего. Пробовали копать - ничего не обнаруживалось: ведь сплошь гору не разроешь! А может, и сказка это простая старыми людьми про клад пущена!..
- А может быть и то, что мы с вами сейчас над самым кладом сидим… - заметил я.
- Все может статься!.. - задумчиво отозвался монах.
* * *
Крепко запомнился мне этот овраг и разговор про разбойников.
И вот много лет спустя, уже за рубежом России, я встретился с одним из белгородцев, участвовавших в бою с красными как раз в районе оврага, известного своей изумительной акустикой.
Один из тяжелых артиллерийских снарядов попал в стену его как раз у того места, где мы отдыхали с о. Паисием и разворотил громадную выбоину. Из середины ее круглым окошком глянуло темное отверстие; за ним влево и вправо уходил в глубь земли коридор; на полу белесили скелеты людей.
Расширить пробоину и осмотреть хотя бы ближайшее подземелье было некогда - начиналось отступление…
Нет сомнения в том, что местные крестьяне уже побывали в этом загадочном тайнике и узнали, быль - или легенда старинный сказ о кладе и о заживо погребенных разбойниках.
г. Рига, 1926 г.
Овраги
(Из воспоминаний)
Я только что был произведен в офицеры и решил съездить в Шемякине, проведать и показаться своей любимой тетушке, баронессе Дольст.
Имение ее находилось в самой глуши Болховского уезда, в шестидесяти верстах от Орла; телеграммы о высылке мне лошадей послать было нельзя и я решил проехать по железной дороге не до Орла, как всегда, а до первой станции за ним и там нанять подводу: оттуда до Шемякино считалось всего сорок верст.
В полночь я высадился из московского поезда и очутился с чемоданом в руках в полутемном и душном зальце этой станции; меня окружила гурьба возчиков-крестьян человек в пятнадцать и все наперебой предлагали свои услуги.
Шемякино из толпы их знал только один- невысокий, вертлявый разбитной мужиченко; я договорился с ним о цёне, вручил ему свой чемодан и мы вышли на крыльцо.
Пара понурых крестьянских коньков в веревочной сбруе и простая телега с грядкой поперек нее ожидали нас; я уселся на деревянную доску, изображавшую сиденье, возница замахал кнутом, задергал вожжами, и телега загремела по мощеному станционному дворику.
Ездить тем путем мне не доводилось; за станцией начался лесок, за ним дорога спустилась в дымившую туманом лощину и пошла нырять из оврага в овраг. Полей почти не встречалось; по обе стороны тянулись высокие, черные стены леса; нет-нет и они заливами отходили прочь.
Ночь стояла светлая, месячная; только стук колес нарушал безмолвие.
Мужиченко сидел полуоборотясь ко мне, курил трубку и вел со мной беседу. Я кратко отвечал и любовался ночью.
Прошло с час времени; мы въехали на крутой взгорок и с вершины его мне послышалось, будто где-то позади глухо простучали колеса другой телеги.
Необычайного в том ничего не было, и я стал устраиваться поудобнее и полуулегся на сене. Телега, судя по приближавшемуся стуку, нагоняла нас быстро.
Мы спустились опять в овраг и, когда стали подыматься на противоположную сторону его, я различил на осеребренном скате горы пару коней и телегу с людьми. Она как салазки скатилась вниз и исчезла, словно нырнула в черную тень на дне оврага.
Мы перевалили через гребень и оказались на ровном плоскогорье; чужая телега нагоняла и была всего саженях в двадцати от нас; мой возница затянул вожжи и остановился.
Остановились и ехавшие сзади.
- Дозволь, барин, к землякам сбегать, трубочку прикурить? - сказал он.
- Сбегай! - ответил я, вытягиваясь поудобнее.
Мужичок соскочил с облучка, оставил мне вожжи и пошел к землякам. От нечего делать я обежал глазами небо, бесконечный лес впереди и перевел их на чужую телегу; в ней сидели четверо; возница мой стоял около них и, указывая на меня головой, вел о чем-то вполголоса беседу…
Не отдаю себя отчета почему, но мне вдруг почудилось что-то недоброе: вспомнились разбои, часто происходившие тогда в нашей Орловской губернии и жуткая струйка пробежала по сердцу.
Я достал из кармана свой новый никелированный револьвер, сунул его за борт кителя и насторожился.
Минут через пять мужиченко вернулся, взобрался на свое место и мы затрусили дальше. За нами, медленно нагоняя, двинулись и неизвестные.
Я вынул засверкавший револьвер и, как бы хвастаясь, показал его вознице.
- Смотри, какие штучки теперь делают: шесть человек уложить можно!
Тот встрепенулся и протянул руку.
- А ну-ка, покажь, барин? - произнес он.
- Нет, брат, не дам! - ответил я. - Еще подстрелишь себя, потом ответ за тебя держи!
И я положил револьвер опять за борт кителя. Несколько минут мы ехали в молчании.
- Штучка хороша!.. - проронил возница. - Эх, а трубочка-то моя опять погасла?! - воскликнул он. - Дозволь, барин, прикурить сбегать?
Трубочка его еще дымилась, но я не возражал и наша телега остановилась: стала и следовавшая за нами.
Мужиченко подошел к ней; я не сводил с него глаз и видел, что он нагнулся и что-то шепотом стал говорить сидевшим.
Я каждую секунду ждал нападения и крепко держался рукой за рукоятку револьвера. Но никто с облучка не соскакивал и ко мне вернулся только один мой возница.
- Ну, теперича едем! - решительно заявил он, садясь на свое место и забирая вожжи.
Мы покатили дальше.