Один из первых моих визитов был к Мошинскому.
Запертую дверь в переднюю отворила приземистая, плотная, поразительно походившая на бульдога дама в коричневом старомодном платье; бурые волосы ее были собраны на затылке в виде скрученного жгута, руки сжаты в кулаки и как бы изготовлены к боксу. Вид у нее был самый энергичный.
- Вам кого?.. - спросила она угрожающим тоном.
Я назвал имя своего приятеля и себя и добавил, что уезжал и пришел его проведать.
- А, приезжий!.. - милостивей произнесла дама и отступила от двери. - Входите! А то все какие-то старьевщики лезут! Вот уж знакомства позавел себе дядюшка!
- Так вы племянница Никодима Павловича? - осведомился я.
- Да. Марьей Игнатьевной зовут меня!… Пожалуйте, милости прошу!
Она сразу преобразилась в добродушную хлопотунью и повела меня за собой.
Мы вошли в знакомую гостиную; я спросил о Никодиме Павловиче и в ответ увидал удивленный взгляд.
- Так вы ничего не знаете?! - воскликнула Марья Игнатьевна.
- Ровно ничего! Вы меня пугаете?., что же случилось?..
- С ума сошел дядя!!..
- Да вы шутите, конечно?!
- И не думаю: аппарат какой-то он все изобретал, так вот от этого! Доктора говорят, что изобретатели все полусумасшедшие!
- Где же он?
- Здесь, конечно: не отдала я его в больницу! Во второй этаж пришлось перевести - все бежать пытался из нижнего. Ведь что он натворил-то: взрыв страшный, пожар; едва успели загасить и его самого вытащить. Почему-то особенно боится столовой - с трудом приходится проводить его через нее в ванную!..
- Но, надеюсь, ненормальность у него временная, есть надежда на его излечение?
Марья Игнатьевна махнула рукой.
- Да уж изверились мы!.. Сначала буйный он был, бросался драться на людей, потом прятаться стал - мания преследование у него развилась! Ужас, что мы пережили: один раз из петли его вынули - удавиться хотел! И все умолял аппарат его уничтожить, а от него и щепки не осталось - в порошок разнесло! Теперь тихий стал, смирный, только все разговаривает с кем-то; хохочет иногда…
- Можно повидать его?
- Можно, конечно, но сейчас не советую: он будет нести такую чепуху, что ничего не понять! А вы приходите проведать его в среду - послезавтра, значит!
- Почему в среду?
- Да уж так! Доктора и те диву даются: по средам он просыпается совсем здоровым; часов с шести утра и до полудня он в полном сознании, а потом опять помутится… Каждую среду так!..
Мы побеседовали еще немного, я простился с Марьей Игнатьевной и запел.
В среду я запоздал и лишь в начале двенадцатого часа вошел в гостиную Мошинского. Он был там же и с очками на лбу что то делал, нагнувшись над столом с альбомами.
Услыхав шаги, он опустил очки и оглянулся.
- А, гость милый?!.. - возгласил он и заспешил мне навстречу. - Как я рад, как кстати вы пришли!.. пойдем, пойдемте ко мне!
Он потащил меня за рукав наверх и мы очутились в небольшой, уютной спальне с маленьким синим диваном и письменным столиком.
- Знаете, ведь я с ума сошел?.. - начал он, понизив голос и заперев дверь на ключ. Я сел на диван, он подвернул ногу и боком поместился на кровати.
- Да, да!! так думают все, между тем в действительности - я только сделался нормальным человеком, а раз в неделю кругозор мой суживается, тускнеет, я возвращаюсь в клетку! Конечно, от обычных житейских норм это далеко, по-своему люди правы!
Я незаметно всматривался в Мошинского, но никаких признаков душевного расстройства в лице его не находил: на мой взгляд, он сделался несколько нервнее, суетливее, торопливее стал говорить - и только.
- Что же случилось с вами?.. - спросил я.
Он схватился за виски и стиснул их.
- Ужас!.. Помните, я вам говорил о стене, отделяющей нас от потустороннего мира? Мои лучи по моему недосмотру внезапно вырвались и пробили ее! Я увидал все!!., доктора болтают о галлюцинациях - нет, это только скрытая от людей действительность!..
- Да что же произошло?!.. - продолжал я допытываться.
Мошинский снял очки и положил их на столик.
- Я кончил свой аппарат. Днем, в три часа, он был готов, заряжен и поставлен в кабинете на стол. Я достал из шкапа книгу и стал отыскивать нужную справку; в это время услыхал слабый треск, но не обратил на него внимания - между тем, теперь для меня это несомненно - отчего-то соединились провода в аппарате! Продолжаю читать и чувствую, что из-под локтя у меня растет что-то огромное, серое… повел глазами - у самого лица моего громадная морда чудовища - пещерного медведя с разинутой пастью! Я хотел крикнуть, броситься прочь - и не мог - замер! Потом очнулся, рванулся вбок и наступил на связанного человека в средневековом платье - он лежал весь залитый кровью; диван исчез - вместо него вижу бревно на ножках - кобылу; к ней с заткнутым ртом прикручен полуголый человек: два палача вырезывали у него ремни из спины! Я весь потом облился и назад - там в кресле сидят мощи человеческие - высокий, изможденный старик в сутане… глаза мертвые, впалые… Торквемада!… Что развернулось передо мной - не передать! Был хаос; мчались всадники, погони, охоты, резали людей, пировали, веселились, гремели крики, подходил с гривой дыбом лев, только что растерзавший негра!… Я ринулся бежать - и чуть не угодил под топор: чернобородый мужик в синей рубахе взмахнул и ударил им по голове полного барина в пестром шлафроке… я прочь!.. Аппарат попался мне под руку - я его об землю!.. Сверкнула молния, меня отшвырнуло… помню стопушечный удар грома… и я потерял сознание!..
- Аппарат, значит, погиб?
- Да, слава Богу, я бы его все равно уничтожил: нельзя человеку заглядывать за стену!..
- И больше подобных видений у вас не бывает?
- Бывает, только в тысячной доле: лучи ушли, но пробили в моем зрении брешь в потустороннее! Я теперь человек, стоящий у щелки и видящий самую малую часть океана видений и звуков. Например, вижу, что из-за спины у вас подымается черная кобра - она живет в этом диванчике…
Я в испуге сорвался с места и огляделся - так убедительно были произнесены эти слова. На диване ничего не было и я опустился обратно; внизу, в столовой башенные часы глухо и важно пробили двенадцать.
Мошинский как бы не заметил моего порывистого движения.
- Со мной говорят люди разных эпох, - я отвечаю!.. - продолжал он: - не могу же я быть невежливым? Слепые уверяют, что это мои галлюцинации… вздор чистейший!..
Он делался все возбужденнее; темно-серые глаза его стали излучать тусклое сияние, близкое к лунному; речь сделалась бессвязной. Он вскочил и быстро заходил по спальне.
В дверь к нам постучали.
Мошинский разом остановился и приложил палец ко рту в знак молчания.
- Тссс!!.. - прошептал он, - не уходите!.. бойтесь коридора - там ждут!.. это злое место!!..
Я отпер дверь; за нею с улыбкой на лице стояла Марья Игнатьевна.
- За вами прислали!.. - сказала она, явно с целью выручить меня от больного.
Я стал прощаться; Мошинский крепко потряс мне руку и проводил до лестницы; дальше он не пошел, вдруг сделался угрюмым, озабоченным и повернул обратно.
Побывать вторично у своего приятеля мне не удалось: я опять должен был уехать из Киева.
Месяца через три, будучи в Одессе, я купил "Киевскую мысль" и, вопреки своему обычаю, начал чтение с отдела происшествий. Меня хватило точно обухом и я, не веря глазам, вторично пробежал довольно длинную заметку. Она гласила, что в ночь на среду домовладелец и собиратель древностей Н. П. Мошинский и его племянница были найдены у себя в квартире у входа в коридор с разрубленными головами; грабители влезли в окно из сада и еще не найдены; судя по оставленным следам, один из них прятался за большим диваном, а другой за дверью в столовой.
Париж, 1925
Хотинская крепость
Крутит ручку кобзы сивоусый дед, тренькают струны, дребезжит голос, в небо смотрят незрячие глаза.
На траве лежит мальчуган-поводырь; около него рваная шапка деда с двумя грошами на днище. Кругом - кто сидя, кто стоя, - слушают люди. Степная даль вечереет. Поет старый быль о Хотинской крепости…