– Абсолютный, – иронично поддакнула Анна, с удовольствием прихлёбывая терпкий напиток. У неё чай никогда не получался таким вкусным. – Если уж у тебя заканчивается чай в шкафу, это верный Армагеддон.
– Ты ещё можешь шутить? – Юлия отстранилась от подруги, изумлённо разглядывая её, точно невиданное насекомое. – Продавцы отказываются работать. Почти все магазины закрыты. Которые открыты, стоят пустые, потому что в город ничего не завозится. Вот-вот голод начнётся!
– Не ори ты, – Синявская нахмурилась. – Я всё прекрасно понимаю. Я как-то, знаешь ли, в центре событий нахожусь.
– Как тебе сказать, – неприязненно зыркнула Юлька. – Ты в своём бункере сидишь. Тебе по первому слову всё привозят. Нашей жизни не нюхаешь.
– Ничего себе, заявки! – Синявская была потрясена. – А тебе не кажется, что я там не бока себе наедаю, а пытаюсь что-то сделать, чтобы у вас тут начинало налаживаться?!
Анна подчеркнула слово "вас", чтобы Юлия поняла всю несправедливость своего деления на "вас" и "нас". И та поняла.
– Прости, я вся на нервах. Кидаюсь, как собака. Петруха в одной комнате со мной находиться не может, бесится. Ругаемся, слушай… чуть не до драки.
– Ничего. Это просто твой Пётр не привык дома сидеть.
Юля отмахнулась.
– За бизнес переживает, идиот. Какой тут бизнес!
– Ну, да… – Анна опустила глаза. Разрушенные деловые связи и убытки в сегодняшних условиях, пожалуй, наименьшее из зол. – А чего он чай с нами пить не идёт?
– Дуется, – фыркнула Юлька. – Не трожь его. Он на весь свет сейчас дуется.
– Нет, пойду позову. Глядишь, может, и помирю вас. – Синявская подмигнула. – Двадцать лет вы из меня парламентёра делаете!
Юлька засопела и улыбнулась. Она давно поджидала, когда подруга, в очередной раз осуществит дипломатическую миссию.
Муж Юлии Пётр всегда вызывал у Синявской двойственное чувство: умён, но чрезвычайно авторитарен. Спорить с ним было интересно, но не безопасно. Довольно часто совместные посиделки перерастали сначала в диспут, потом в громогласные баталии, а заканчивалось всё хлопаньем дверями того, кто на этот раз был гостем. Юлька предпочитала в их дискуссии не ввязываться. Признаться, темы, поднимаемые подругой и мужем, были ей часто скучны, а то и вовсе непонятны. И всё же Анна и Пётр испытывали друг к другу тягу, примерно такую, какую ребёнок испытывает к розетке – опасно, но уж больно любопытно.
– Петька, ты чего такой гордый? – Синявская сунула голову в чисто убранную, провонявшую хлоркой комнату. – Иди к нам.
Пётр поднял голову от книги, мрачно осмотрел исхудавшее и побледневшее лицо своей вечной оппонентки.
– Юлька зверствует, – коротко пожаловался он.
– Сейчас многие зверствуют. Это от страха. Ты замечал, что страх и злоба всегда вместе. Странно, да? Вы-то чего, как пауки в банке? Мало вам проблем? Друг другу хоть нервы не треплите.
– Страх и злоба… – он помрачнел. – Иду.
Малопьющий обычно Пётр налил себе уже четвёртую стопку водки из подаренной Синявской бутылки.
– Не понимаю, – он махнул залпом рюмку и стукнул кулаком по столу, чашки жалобно звякнули. – Отказываюсь понимать! Мы же все по краю сейчас ходим. Все в одной лодке! Какие сейчас могут быть счёты?!
– Человеческая природа. – Анна смотрела на капельку пролитого на стол чая. Рассказанное Петром придавило её чёрной монолитной глыбой. Теперь она была готова согласиться с Юлией, что "не нюхает их жизни". Такого поворота Синявская, действительно, не ожидала.
– Один звонок, понимаешь? – Пётр попытался заглянуть ей в глаза. – Это хуже, чем в 37-ом! Один звонок! Без всяких СИЗО!
– Их же должны осматривать. – Анна судорожно хваталась за ускользающую соломинку. Пётр страшно расхохотался.
– В группах быстрого реагирования простые солдаты, да менты! Чистильщиками их называют. Что они смыслят в медицине? Им дан приказ. Исходят из того, что лучше укокошить сто "невиновных", чем упустить одного "виноватого". Сначала ещё пытались разбираться. Осматривали. Так те, которые на пунктах осмотры проводили, заболевать стали. Ну, и плюнули на это дело: есть сигнал – хватай и в зону. По первости, конечно, остерегались звонить, если внешних проявлений болезни не видно было. А потом… Разойдись комар и муха! Там, видишь, новый пункт появился, доносить и на тех, кого видели в контакте с больным. А это уже фиг проверишь. Видел с подозрительным, да и баста. И кто там проверять будет? Некогда. Число заболевших растёт, в "чистильщики" никто не идёт. Так что конвейер работает по полной.
– Ну, здесь один, как ты выражаешься, "виноватый" грозит заражением сотням и тысячам. Вероятно, такой ход где-то оправдан.
– Где-то! – Пётр с омерзением посмотрел на Анну. – Где-то, говоришь ты! А ты знаешь, сколько людей попали в зону просто потому, что когда-то наступили на пятку какой-нибудь Марьиванне или Сидрсидрчу?! Счёты сводят, понимаешь? – прохрипел Пётр. – У меня шоферюга был Ренат, вот такой парень! – Пётр сунул под нос Синявской оттопыренный большой палец. – Всё смеялся, соседка его по коммуналке простить не может, что они с женой вторую комнату выкупили! Один звонок! Один звонок по этому номеру – и обе комнаты в полном распоряжении той суки! И смерти они не боятся. И мошна у них не треснет. Пир во время чумы. Это ты мне объяснить можешь?!
Анна тяжело подняла глаза на Петра.
– Не могу, Петя.
– И я не могу! – Подвёл итог Пётр и опрокинул пятую рюмку.
Юлька молчала.
– Мрут люди, а мы туда ещё народу подсыпаем. Всё шкурные интересы свои празднуем. О каких комнатах, прошлых обидках или делёжке чего бы то ни было может идти сейчас речь? – Пётр сник. Свои вопросы он, похоже, задавал в никуда. – Неужели это всегда гнездилось в нас? Не сейчас же выросло, а?
– Думаю, не сейчас, – тихо сказала Анна. – Ты уже вспоминал 37-ой.
Теперь карантинные зоны встали перед её мысленным взором в полный рост. Карантинные. Карательные.
На кухню забежали по каким-то своим надобностям разгорячённые игрой Василь и Колька. Василь по-хозяйски забрался на стул и полез пухлой лапкой в вазу с печением. Анна ухватила его мягкое тельце и молча прижала к себе. Неужели те, кто делает эти звонки, тоже когда-то были вот такими тёплыми, маленькими комочками? Чего не хватает в их организме, что теперь они могут набрать тот номер и заселиться потом в опустевшие комнаты? Должно же тут быть какое-то объяснение!
Василь пытался выбраться из ограничивающих его личное пространство объятий и привычно ныл: "Ну, ма-а-ам!".
Четырёхлетний шимпанзе Моня 16 смотрел на Анну чёрными очами и просительно протягивал сморщенную стариковскую ладонь. Синявская взяла его на руки. Моня нежно приник лицом к её плечу и затих. Анна всеми силами старалась не привязываться к этим антропоморфным животным, так похожим на доверчивых маленьких детей. Она даже называла их подчёркнуто обезличенно: Моня 1, Моня 2 и так далее. Но невольно именовала их тёмные ловкие лапы руками, а живые и подвижные морды – лицами. Сквозь порядковые 1, 2, 3 всё равно проскальзывали конкретные черты. Моня 1 – у него был скверный характер, он вечно швырял в неё кожуру от бананов. Моня 2 был поэтом – мог часами задумчиво сидеть в углу вольеры, уставив печальные глаза в потолок. Моня 3…
Синявская отогнала опасные мысли. Когда она начинала думать о подопытных зверях в таком ключе, руки протестовали и отказывались вводить в обезьяньи организмы вибрионы. Сантименты на работе отражаться не должны.
Моня 16 стал первопроходцем. В его заражённой крови курсировали те самые антитела, которые надёжно защищали саму Анну от неоинфекции. Очередную гипотезу, какие условия позволяют существовать активным антителам в крови Синявской, выдвинул никому неизвестный аспирантом Кутиков. И вдруг она дала долгожданные всходы. Когда Синявская оповестила об этом своих коллег, с которыми держала связь, повисла тишина. Интернет-конференция пребывала в шоке. Лучшие умы со всего мира подавали свои теории и вдруг какой-то мальчишка… Потом шок прошёл и начались поздравления. Синявская ясно слышала в них всю гамму человеческих чувств, от запредельного неразумного восторга до сцеживаемой по капле зависти. Всё же люди намного смешнее её Моней. Поздравления Анна принимала сдержанно и тревожно. Она была суеверна. Крохотный шажок вперёд ещё не означал победы. Антитела были привиты заражённому неоинфекцией шимпанзе Моне 16 и, действительно, почти тут же начали действовать. Белкам присвоили название Мо16 (чтобы не было обидно пролетевшим с открытием академикам).
Анна не ошиблась. Почивать на лаврах не пришлось. Первые дни антитела, активно боролись с вибрионами, затем с молекулами иммуноглобулинов стало происходить что-то неладное. Складывалось впечатление, что они стали относиться к врагам индифферентно. Те, правда, тоже какое-то время держали нейтралитет, но погибать категорически отказывались. Таким образом, Моня 16 был носителем смертельной инфекции, но яркой симптоматики не выдавал. Зато подсаженный к нему четыре дня назад Моня 17 моментально подхватил заразу и вчера скончался.
Синявская записала в своём журнале: "С введением Мо16 наблюдается непродолжительная ремиссия, однако интенсивность инфицирования от носителя вибриона остаётся прежней". Анализ крови Мони 16, сделанный сегодня, подтвердил предположение. Вибрионы начали медленно, но верно действовать. Антитела безмолвствовали. Всё это означало только одно, животное очень скоро погибнет. И всё же это был первый случай, когда организм продержался, имея в себе смертельного возбудителя заболевания, более двух недель. Работа двигалась.