Время превратилось в кусок льда, и секунды, оттаивая, падали тяжелыми скупыми каплями.
Мы в шлюзовой… Оба они тут, живые. Не волнуйтесь… - сказал Димка.
Из больничного блока две каталки! Быстрее! - услышали мы голос Павла. - И стерильных салфеток!.. И любопытных из коридора уберите…
Страницы сожженного дневника 2
2:22 ночи. Уже час почти пытаюсь закрыть глаза. Ну, что тут остается? Только встать, зажечь свет и начать черкать по бумаге. Когда намаешься за день, то не успеет голова подушки коснуться, как уже спишь. А бывает, что от чрезмерной усталости заснуть совсем не можешь, вот как сегодня. Не припомню я такого жуткого денечка, ну, не считая Того Самого, конечно… Но даже в Тот Самый не было столько боли, и мне не приходилось вонзать иголку в человеческую плоть, а потом соединять, стягивать, зашивать края ран…
Страшно дотрагиваться до мяса, сочащегося скользкой кровью, теплоту которой я ощущаю через резиновые перчатки… Еще страшнее ее сладкий металлический запах, который пробивается через марлевую маску… Но еще хуже скрип нити, которую я протаскиваю через сопротивляющуюся кожу. А самое ужасное это глубокая рваная дыра на бедре Мартина, где, кажется не хватает куска, выдранного чьими-то клыками.
– Катрин, ты что, черт возьми, никогда ничего не шила? Ровней стежки клади! Как этот кривой шов будет выглядеть, подумала? - Павел жутко злится на мою неумелость. - Ох, только в обморок вот падать не надо! Нашатыря понюхай! Да подмените ее кто-нибудь…
Глеб забирает у меня иголку и баночку, где в стерильном растворе плавает свернутая нить, и я на ватных ногах отхожу к стене. Я виновато смотрю на Мишаню и Димона. Они вон, орудуют иголками, как заправские медбратья-портные! Алекс, тихонько постанывает в беспамятстве, но уже полностью заштопан их руками. Каталки, пол в операционной, мы сами - все густо заляпано алым.
Холодная вода гораздо лучше нашатыря. Что за мерзкий запах! В зеркале над умывальником я вижу Детлефа. У него сердечный приступ и возле суетится Керстин нитроглицерин, кислород… Надо подойти, помочь ей, что ли.
- Катрин, довольно прохлаждаться, иди сюда! Следи за пульсом!
Тут есть пара стоек, на которых укреплено с десяток экранов, а к ним тянется куча шлангов, трубочек, проводов с насадками. Наверное, один из этих приборов может точно измерить давление, глубину дыхания, да и все остальное, но никто не может это добро подключить, вот и приходится среди всего великолепия новейшей медтехники работать примитивным приборчиком, жужжалкой для домашнего пользования. Давление она завышает, но хотя бы пульс показывает правильно. Я застегиваю браслет с липучкой на запястьи безвольно лежащей руки. Погодите, погодите… всего 55 ударов в минуту?!
А потом, пульс 52, что уже критически низко, стал замедляться: 50, 48, 45, 42…
- Черт! Мы его теряем… - прошептал Павел, продавливая содержимое очередного шприца в руку Мартина, набухшую голубыми венами.
В тот момент мне припомнилась сцена из медицинского сериала - тысячу лет назад его смотрела мама - где актер, играющий доктора, с печальной важностью высокопарно произносил: мы его теряем! Тогда эта фраза казалась тупой до смешного: живые люди так не говорят. Но что же случилось там после? Потеряли? Спасли? Понятия не имею, я не смотрела эту 333-серийную муть…
"Господи, помоги нам! Помоги нам, Господи…"
Моя смена дежурить возле раненных выпала с 8 вечера до 12 ночи. Алекс очнулся часа три назад, но узнать что же случилось на поверхности, и вообще, как там, не удалось. Павел запретил любые расспросы. Мальчишку напоили свекольным соком, вкололи анальгетик, и он спит с блаженной улыбкой, которую могут вызывать только опиаты.
Какое счастье, что наш склад набит этими упаковочками с сублимированными продуктами! Разрезаешь целлофан пакетика, высыпаешь в чашку темно-вишневые кристаллики и заливаешь водой, помешивая. Через пару минут готов сок. И, как утверждает надпись на коробке ничем не хуже свеже-выжатого. Во всяком случае, по количеству всего полезного. Впрочем, каков на вкус натуральный свекольный сок не знаю, никогда его не пила.
По оставленной инструкции каждые полчаса я должна смерить им давление, пульс, температуру, записать показания, салфеткой вытереть лоб, губкой смочить рот… Если что-то необычное - сразу же бежать за Павлом.
- Ва…се…р… цу…т… кен… - раздался едва слышный шепот. С пепельно-серого лица, из черных провалов глазниц на меня смотрели два кружочка весеннего неба.
- Господи, Мартин, миленький, ты очухался! Слава Богу! Тебе пить? Понимаю, понимаю, сейчас вот, давай, тихо, тихо, тихо…
От волнения пальцы у меня дрожат и половина чашки расплескалась, стекая ему на шею. После нескольких судорожных глотков, Мартин вцепился в мою руку, и стал говорить так быстро, лихорадочно, в горячке, что никаких познаний немецкого мне уже не хватало. Глаза его неестественно блестели, и я не на шутку перепугалась.
- Айне момент… Айне секунде… - я уже стучалась к Жан-Клоду, а потом мчалась назад, все время повторяя эти слова.
Слушая отрывочную речь больного Жан-Клод все больше хмурился, а Мартин стал затихать. Потом глаза его обессиленно закрылись, и он словно утонул в подушке.
- Что-то серьезное?
- Катрин, я сам ничего не понимаю, он говорит, что в коридоре перед шлюзовой, они чего-то оставили, не дотащили… Или кого-то? И за этим надо сходить… Ладно. Паша пусть отдохнет, ему больше всех досталось… Ты тут посиди, а я Глеба или лучше Димку позову, он там сегодня уже гулял, и, надеюсь, не успел дорогу забыть…
- Ты без шуток, обоих позови, вдруг это опасно? И пистолет возьмите!.. И химзащиту оденьте!.. И далеко не уходите, слышишь!.. И скорее назад!.. И дозиметр!..
- Детка. Не учи ученых! - ухмыльнулся Жан-Клод. - Все, жди. Мы скоро.
Потом дверь за ним затворилась, и в который уже раз, за этот немыслимо длинный день, потекли томительные секунды.
Прошло 11 минут. Я протерла лоб спящему Алексу и отжала салфетку. Боже, чем еще заняться?
Через 22 минуты я начала нервничать: Мартин порывался встать, что-то говорил, мешая немецкие, английские и даже русские слова, и становился все более беспокойным. Я приоткрыла дверь в коридоре горели ночные тусклые лампы, но никого не было, и не раздавалось ни звука.
После 33 минут я уже не знала что делать: оставить Мартина в таком состоянии было нельзя, но и сидеть в неизвестности было категорически невозможно.
- Гляди, что они приволокли!
- Маленький, а кусается больно! Отдай палец, злюкин!..
- Мы его едва поймали, шустрый такой!..
- Да он просто голодный!..
- Я погнал на кухню, его правда надо покормить…
Эти оболтусы, едва не уложившие меня в гроб, говорили одновременно, и, кажется, были очень довольны собой. На руках Глеба вертелся мохнатый комок, рыча, скаля зубы и сверкая глазами.
- Кто это? - сказала я, когда обрела способность говорить.
- Да волчонок же, ты что, не видишь?
- Так вот какой подарок ждет Марию? Ну, ну! Не думаю, что она ему обрадуется…
- А. Нет. Подарки совсем другие! - сказал Жан-Клод, пиная ногой объемистый рюкзак, который я поначалу не заметила.
– И что там?
– Ну, это пусть тебе Мария покажет, это ведь ее подарок…
– Нет… Мария нет… - услышали мы тихий голос Мартина. Он привстал на кровати и показывал на рюкзак, а потом перевел руку на меня. Это ты… Ты…
- Что значит: это я?
- Он тебе это дарит, пожал плечами Димка. - И правильно делает! Да, Мартин? Да. И надеюсь, что у тебя, Катрин, в отличие от Марии, хватит мозгов это спрятать и никому не показывать.
- Да что ж это такое, в конце-то концов?! Еще один волчонок? я уже теряла терпение.
- О-о-о! - Жан-Клод быстро затараторил по-немецки, и Мартин несколько раз кивнул головой. - Скажи Мартину спасибо, пожелай спокойной ночи и пойдем, мы это к тебе в комнату дотащим, а там ты сама разбирайся! Только, на всякий случай дверь запри!
И вот я сижу перед кроватью, на которой переливаясь сплошным разноцветным покровом разложено содержимое витрин, а может, даже и склада, немаленького ювелирного магазина. В рюкзаке были свалены в сияющую кучу десятки ожерелий, браслетов, диадем, часы известных фирм, с бриллиантами и без, (правда ни одни не ходили), кольца, сережки…
"Неужели они поперлись на Фридрихштрассе и грабанули, то есть, почему "грабанули"? просто взяли то, что лежало… Ничье лежало. А на обратном пути на них напали волки?.. Или взял кто-то до них, еще в первые дни? Но далеко не ушел… Каким вообще надо быть идиотом, чтобы в момент Апокалипсиса ограбить ювелирный магазин, то есть, забрать из него все? А может, решил малых деточек порадовать…"
"Бриллианты, лучшие друзья девушек!" бессмертная фраза Мерилин Монро. В прошлой жизни я, наверное, бросилась бы все это перемерить… А может, и нет. Не знаю, и не проверишь - той жизни уже никогда не будет, тут прав Мишаня. В прошлой жизни это был показатель занимаемой ступеньки в иерархии. Очень высокой ступеньки… А сейчас? У нас, тут в подвале? Есть иерархия? Да, к сожалению, да. Любой конгломерат живых существ стремится занять ступенчатую последовательность: будь это муравьи, птицы, волки, обезьяны. Наверху - альфа, доминант, и а-у-у! вниз, до омеги. Наша пирамидка заметна по степени уважения, по количеству полученного внимания. Вот хотя бы, когда начинает говорить Павел, все замолкают. Когда что-то говорю я - меня слушает наша великолепная пятерка, потом мои ученики-панки, и, как ни странно, французы. А вот пожилые немцы - нет. Молодые, впрочем, тоже. Может, потому, что не понимают? Но ведь и Павла они не понимают, крутят головами от Жан-Клода и назад… И все же, можно сказать, я в группе субдоминантов… Интересно.