- У нас в Дании происходит то же самое, - задумчиво проговорил Якоб. - И не многие догадываются, что презренные поморники - это бывшие жители нашего же города, которым просто не повезло.
Старик подбросил в костер небольшую охапку сухого камыша. Увидев по лицам пилигримов, что они слушают его со вниманием, он продолжил:
- Мессия прекратил мировую войну, но развязал смертельную войну в каждом городе, в каждой деревне. Он построил новый мировой порядок, а кончился этот по рядок мировым развалом. Всеобщее благоденствие сменилось всеобщим голодом и разрухой. По бывшей Европе бродят пешком и вплавь толпы нищих, воров и бандитов. В едином мировом сообществе каждый стал врагом каждому.
- Что вы хотите этим сказать, уважаемый? Что во всем этом виноват Мессия? - спросил доктор.
- Я хочу сказать, что мы присутствуем при последнем акте человеческой комедии, - ответил старик. - А теперь, когда Мессия развязал войну с Россией и в результате в первый же день потерял всю электронику Планеты, станет еще хуже. Впрочем, он к этому и стремится - чтобы нам стало еще хуже.
- Вы думаете, что цель Мессии - гибель человечества?
- Цель Мессии - личная власть над миром, а гибель человечества - это задача Мессии. А кто ему эту задачу поручил, этого я вам не скажу. Я стар, болен, мне осталось жить, может, несколько месяцев, а может, и несколько дней, и я хочу дожить их спокойно среди знакомых мне людей, хоть это и жалкие поморники. - Вы чем-то больны? - спросил доктор.
- У меня полно обычных старческих недугов, но даже если бы я мог лечиться, я бы не стал тратить на это время. У меня уже угасла воля к жизни, я не испытываю никаких желаний, кроме двух. Первое из них совершенно несбыточное: мне бы хотелось выпить рюмочку хорошей водки. А вот второе мое желание еще вполне может исполниться: я бы хотел своими глазами увидеть, чем все это кончится. Я, знаете ли, историк. Бывший, конечно. Не сразу, совсем не сразу, но я сообразил, что мне выпала великая честь жить при конце человеческой истории. Теперь я испытываю к происходящему исключительно профессиональный интерес. Любопытство - единственное чувство, на которое я еще способен. Между прочим, на вашем месте я не стал бы здесь засиживаться, слушая разглагольствования выжившего из ума профессора истории: скоро сюда придут за готовой продукцией другие поморники.
- Вы думаете, они будут к нам враждебны? Поморники ненавидят других планетян?
- Все планетяне ненавидят всех планетян, и поморники не исключение. Знаете, для чего наши старшины используют последние оставшиеся у них лодки? Конечно, они ловят с них рыбу для себя и для своих приближенных, но когда ветер дует с юга на север, они набирают полные мешки живой саранчи, отплывают подальше и выпускают ее на ветер. Вы догадываетесь, зачем они это делают? - Нет…
- Они хотят помочь саранче перелететь море и напасть на Скандинавию. Ходит слух, что скандинавы благоденствуют, что между Европой и Скандинавией в море установлен специальный кордон, чтобы не пропустить голодных европейцев в сытые северные области. "У нас все пожрала саранча, так пусть и у скандинавов будет то же самое!" - говорят наши люди, и радуются, когда видят летящую на север саранчу.
Якоб с доктором переглянулись: хорошо, что они не успели сказать старику, откуда плывет катамаран "Мерлин" - кто знает, насколько хватило бы его бесстрастия, если бы он узнал, что перед ним скандинавы.
- Пожалуй, нам пора. Спасибо за рассказ, - сказал Якоб, поднимаясь. - Так выходит, отсюда нам в Гамбург не попасть?
- Нет. Всем берегом по окружности острова владеем мы, поморники. В город можно попасть только вертолетом, а вертолеты теперь не летают, и вряд ли когда-нибудь еще хоть один вертолет сумеет подняться в воздух. Ну, прощайте, и доброго вам пути.
- Погодите, профессор, - сказал доктор, - вы были с нами очень любезны, и мне не хотелось бы оставаться в долгу. Конец света я вам показать не могу, но зато я могу исполнить ваше первое желание, а именно - предложить рюмочку водки. Вот моя фляжка, в ней еще осталась половина спирта: разбавьте его водой - и будет вам водка.
Старик бережно принял фляжку, отвинтил пробку, понюхал и вернул ее доктору со словами:
- Да, чистый спирт. Но ведь я про водку для красного словца. Вы, я вижу, и вправду путешественники, так что спирт вам самим пригодится в дороге.
- Примите, не отказывайтесь, я очень прошу вас, - настаивал доктор. - Спиртом вы можете продезинфицировать раны, он и при простуде поможет, а у меня на судне есть еще фляжка.
- В таком случае принимаю с благодарностью, но тоже хочу сделать вам ответный подарок. - Старик достал из кармана небольшую черную пластиковую коробочку и раскрыл ее. - Вы знаете, что это такое?
- Боже мой, - шахматы! - воскликнул доктор. - Умеете играть?
- Еще бы! У меня остались дома шахматы, я не смог захватить их в наше путешествие. Но неужели вы сможете с ними рас статься?
- А-а! Здесь никто в них не играет и не хочет учиться. Берите, и пусть шахматы скрасят вам долгую дорогу. Кто бы вы ни были и куда бы ни шли - Бог вам в помощь! А теперь уходите, сюда идут сборщики с мешками.
Доктор и Якоб простились со стариком и поспешили назад, к старому причалу. Как только они взошли на катамаран и рассказали об увиденном, Ланселот сразу же скомандовал отдать концы, и пилигримы отчалили от печального острова Гамбург.
Глава 15
Выбрав ветреный день, Дженни развела стирку возле камбуза. Веревку для белья она протянула от мачты к бамбуковой стойке палатки братьев, и вывешенное на веревке разноцветное белье придавало катамарану "Мерлин" уютный домашний вид. Якоб стоял у штурвала, Хольгер играл на гитаре для Дженни - помогал. Патти очень внимательно слушал игру Хольгера и, кажется, считал, что тот играет исключительно для него.
Свободный от вахты Ланселот подъехал к Дженни и тоже вызвался ей помочь. Она попросила его натянуть еще одну веревку от мачты к другой стойке палатки. Ланселот еще не успел как следует закрепить веревку, а Дженни уже повесила на нее мокрый и тяжелый спальный мешок. Веревка вырвалась из рук Ланселота, мокрый мешок плюхнулся на палубу, а Дженни рассердилась.
- Ты не паломник, а пОломник, сэр Ланселот Озерный, - чуть палатку не развалил! - сказала она и пошла сама привязывать веревку.
Изгнанный Ланселот, смущенно посмеиваясь, подъехал к доктору, сидевшему в складном кресле с книгой.
- Монарший произвол, - пояснил Ланселот сочувственно улыбающемуся доктору. - Можно изгнаннику посидеть рядом с вами, доктор? - Конечно, Ланс. - Как вам читается между небом и морем?
- Больше думается, чем читается. Прочту пару страниц, а потом гляжу на небо, на воду и размышляю.
- Созерцательность - вторая морская болезнь, - заметил Ланселот. - Две вечные стихии, встречаясь и сливаясь, заставляют размышлять о вечности. Навеял вам какие-нибудь вечные вопросы наш Известный Писатель?
- Представьте, да, навеял. Знаете, Ланселот, я давным-давно читал эту трилогию про Маленького Лорда, и все никак не мог понять, а чего, собственно, мается этот юноша, и почему он все время помышляет о самоубийстве? Ну да, автор объяснил, что героя окружало лицемерное буржуазное общество, а сам он был заперт в своем эгоизме, как в стеклянном яйце с искусственным снегопадом внутри. Но почему так случилось - это оставалось для меня тайной. Теперь я, кажется, разгадал эту загадку, и все оказалось очень просто. Причина страданий Маленького Лорда заключается в том, что он не верил в Бога и не был крещен!
- Разве? Ах, ну да, что-то там такое, действительно, было: Вилфред спорил с матерью о том, надо ли ему креститься, - вспомнил Ланселот. - Но я никогда не придавал значения этой сцене.
- Не только вы. Я уверен, что и автор - тоже. А в этом ключ ко всему.
- Как это может быть, доктор, чтобы сам автор не заметил ключевого момента собственной книги?
- Тайна творчества. Я и прежде сталкивался с этим в литературе. Писатель создает произведение по своему плану, порой пишет откровенно в угоду какой-то тенденции или господствующему в литературе направлению, но вдруг побеждает не тенденция, а правда и логика жизни. Магическая сила творчества берет над ним власть, и он говорит читателю то, что и не думал сказать. Так и наш Известный Писатель: я абсолютно уверен, что он вовсе не собирался писать о трагедии человеческой души, лишенной веры.
- Он и не писал ничего подобного, доктор! Уж чье-чье, а творчество нашего корифея я хорошо изучил: в музее-усадьбе есть не только все его книги, но и почти все написанное о нем исследователями его творчества. Поверьте, если бы кто-нибудь когда-нибудь затронул эту тему, я бы не пропустил.
- Ничего удивительного. Атеизм не вчера начал господствовать в мировой литературе. Я уже не помню теперь, с какими мыслями я читал светские книги в то время, когда всей душой верил в Бога. Скорее всего, я их вовсе и не читал тогда: я разрывался между двумя своими призваниями и едва успевал читать медицинские и религиозные книги. Интересно было бы рассмотреть всю мировую художественную литературу сквозь призму христианской веры!
- Вы снова считаете себя христианином, доктор?
- Со времени наших эльсинорских бдений над Библией я много размышляю о Боге, Ланс. Моя вера, кажется, ко мне возвращается. Во всяком случае, все, что про исходит в мире и вокруг нас, я теперь совершенно непроизвольно рассматриваю с религиозной точки зрения. И мир представляется мне совсем не таким, каким я его видел до нашего паломничества. Неудивительно, что и книгу о Маленьком Лорде я читаю теперь другими глазами, другим умом, если можно так выразиться.
- И что же вы прочли другими глазами и другим умом? - Вам это в самом деле интересно?