- Как-нибудь потом, - промычал я, неожиданно краснея.
На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.
- Вот! - поднял я наставительно палец, - вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?
Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.
Я тоже принюхался, определяя:
- А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.
- Сказка... - мечтательно прошептала Мелкая, - просто сказка...
Она так и стояла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.
- Давай я тебя тоже... - начала было мама заботливо, но тут я замотал головой.
- Ага, - сообразила мама через пару секунд, - ага. Ну, неси уж.
Я метнулся в свою комнату.
"Так, что мне Ваня сунул-то? "Сикким"? Туалетная вода? Испания? Не слышал", - я мысленно пожал плечами, - "ну... Других вариантов все равно нет".
Мелкая, завороженная ароматом, не приняла мой уход на свой счет и заподозрила что-то лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.
- Франция? - поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, выглядывая из-за маминого плеча.
- Как Франция? - удивился я, покрутив коробочку, - вот: "made in Spain". Испания!
- "Эль", - мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке, - Это - "Ланком". Ты что, не знал, что покупаешь?
- Я думал, что это мексиканский тушкан... - на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку, - "ну надо же, точно - "Ланком". Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней".
Мне, наконец, удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.
Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.
- Тома...
Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова - обычные праздничные сейчас не годились.
Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла... Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.
Я посерьезнел.
- Тома, - повторил я и продолжил с расстановкой: - Духи - это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это - ему, носи в удовольствие.
Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, чередой пролетели упрямство, смятение, потом пришла гордость.
- Спасибо, - кивнула она, выдыхая, и расцепила пальцы.
Взяла двумя руками подарок, (теперь с облегчением выдохнул я), быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.
- Ну, - вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, - будем пробовать?
Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.
- Ладно, ладно! - энергично замахала мама руками, - да я так, просто... Дюш, ты голоден?
- А то ж...
- На плите - хек жаренный. И картошка в депрессии.
- Как это? - невольно заинтересовался я.
- Ну, пюре, - хихикнула она. - Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!
Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую.
- Поешь?
- Ой... Я сейчас лопну, - бровки ее вскинулись виноватым домиком.
- Ну, тогда просто посиди со мной.
Она с готовностью закивала, все также крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.
- Идите, - отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.
Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке "бакинского курабье" показалось дно, домой возвернулся блудный папа.
- Доро-ая... - громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто, протянул растрепанный букет мимоз, - стальное завтра!
Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и, благодаря тому, хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.
Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.
- Хм... - негромко подал я голос, - наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.
Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.
- Да, - помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: - Будет тебе и завтра, будет и стальное. Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!
Из папы вырвался неологизм - какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.
- Так, - я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: - Ну, а мы - спать. И вы там сильно не шумите...
- Ох, - выдохнула Мелкая с ужасом, лишь только я закрыл за нами дверь, - и что теперь будет?!
- Да ничего страшного, - легко отмахнулся я, - повоспитывает завтра, потом помирятся.
Мы прислушались к разворачивающемуся за дверью действию. Судя по сдавленному шипению, мама предъявляла пострадавший шарф, а папа пытался жестами уверить ее в своих самых лучших намерениях.
- Спать, - подвел я черту.
Но не спалось, и, даже, не лежалось. Я искрутился на скрипучем кресле-кровати, за десять минут свернув простыню под собой в тугой жгут.
- Извини, - сказал, расправляя ткань, - мешаю тебе.
Мелкая тут же повернулась на бок, лицом ко мне. Мы лежали почти на одном уровне, разделенные лишь ручкой кресла, да узкой щелью между кроватями.
- Боишься, не помирятся?
- А? Да нет! - я еще раз прислушался к далекому шумку из родительской комнаты. - Все будет нормально.
- А что тогда?
Я лишь повздыхал в темноту. Мелкая придвинулась ближе и прошептала:
- Секрет?
- Да о завтра думаю, - неожиданно даже для самого себя признался я, - о Томе.
Мелкая промолчала, и я счел нужным пояснить:
- Понимаешь, мне ж завтра с ней объясняться... Про тебя. Наверное...
Повисла тишина.
- Наверное? - подала, наконец, голос Мелкая.
- Ну, да. Понимаешь, - я приподнялся на локте и жарко зашептал, - я не знаю, как правильно поступить. Если вы обе со мной надолго, то, рано или поздно, вот эта наша с тобой ситуация станет известна и ей. И что тогда? Как я потом объясню, почему не доверял ей сейчас?
Мелкая понимающе кивнула:
- Тогда рассказывай, конечно.
- Боюсь, - я упал на спину и уставился в потолок. - Знаешь, слишком часто многое, начавшись как сказка, заканчивается потом как страшный сон. Именно поэтому, взрослея, люди становятся осторожней. Да, недоверие закрывает глаза на хорошее в человеке, это верно... Но доверие - на плохое! А если я завтра разбужу в ней своим рассказом это самое плохое? Поэтому - боюсь.
- Бедный, - Мелкая извернулась, просунула под перекладину руку и легонько погладила меня по волосам.
Я покосился на нее с удивлением.
- Тут так получается, - я покусал, раздумывая, уголок губы, - иногда недомолвить - значит защитить человека от его злой стороны. Вот я и мучаюсь: быть правильно-честным или, исходя из лучших побуждений, принять на себя ответственность за обман.
Мы еще помолчали. Потом Мелкая приподнялась, уселась на пятки, сложила руки на коленях и негромко заговорила:
- Я не знаю, что тебе делать завтра. Но, - она наклонилась ко мне, и в голосе ее появились какие-то торжественные вибрации, - если ты посчитаешь нужным, то обманывай меня. Я разрешаю.
- Уф-ф-ф... - вырвалось из меня от этой неожиданной щедрости. В горле запершило. - Спасибо. Правда. Наверное, - я прищурился в потолок, - я иногда буду вынужден это делать. Но только тогда, когда это будет крайне необходимо. Обещаю.
- И не мучайся тогда, - она восприняла мое признание очень легко. Взбила подушку, улеглась, поблестела глазами, а потом поднялась на локтях и позвала заговорщицким тоном: - Дюша...
- Что? - повернул я голову.
Было видно, что она колеблется. Потом все же решилась:
- А ты хочешь, чтобы я духами намазалась?
- Ох... - я невольно улыбнулся, - вообще-то духами не мажутся, их носят. И, да, мне было бы приятно, если бы ты иногда, когда тебе это хочется, их носила.
- Хорошо, - согласилась она. Легла на спину и на время замолчала, что-то обдумывая.
- Дюш... - донеслось потом чуть слышно.
- А?
- А какая еще точка?
- Точка?
- Запястья, за ушами, ямка... А еще?
Я помолчал, даваясь улыбкой.
- Дю-юш?
- Гхм... Ну, примерно на ладонь ниже пупка.
Из темноты донеслось какое-то невнятное ойканье, потом звуки оттуда словно отрезало, и наступила мертвая тишина. А спустя всего пяток минут послышалось ровное сопение, и я позавидовал способности Мелкой засыпать. А потом, все так же улыбаясь, заснул и сам.
Среда 08 марта 1978, день
Ленинград, Измайловский пр.
- Ты это куда собрался? - вполголоса шипела мне в спину мама.
- На свидание, - ровно ответил я и, повернувшись к трюмо теперь в полуанфас, придирчиво оценил свой вид.
- А... А Томочка? - моя прямота, судя по маминому голосу, оказалась для нее неожиданной.