Нил Шустерман - Беглецы стр 26.

- Раньше нас называли черными, представляешь? Потом появился этот художник, как его? Он и сам был смешанных кровей - чуть-чуть оттуда, чуть-чуть отсюда. Как бы там ни было, но он прославился портретами афро-американцев, живших в южных штатах. В ра­боте он в основном использовал краску, которая называется умброй. Афроамериканцам это слово понравилось, и с тех пор нас так и называют. Но ты же не знал, откуда взялось это слово, правда, Фрай? А потом так называ­емых белых тоже переименовали. Про них стали говорить, что у них кожа цвета сиены, а это тоже краска, которую используют в живо­писи. Мне нравятся эти слова. В них нет от­тенка осуждения, как в "черный" или "бе­лый". Нет, конечно, расизм никуда не делся, просто, как любят говорить мои папы, "фасад цивилизации снова перекрасили". Тебе нра­вится это выражение, Фрай? "Фасад цивили­зации"! Как тебе?

СайФай медленно водит вверх-вниз рас­крытой ладонью, словно ощупывает гладкий свежеокрашенный фасад.

- Папы всегда говорят такие вещи.

СайФай сбежал из дома, хоть он это и отри­цает. Он считает, что называть его беглецом не­правильно, потому что он бежит не "откуда", а "куда". Так он и объяснил Льву, когда они по­знакомились, но не уточнил, куда именно бе­жит. Лев спросил его об этом, но СайФай отри­цательно покачал головой и сказал: "Информа­цию нужно распространять только по необходимости".

Что ж, подумал Лев, пусть хранит свой сек­рет. Какая разница, куда он идет? Сам факт то­го, что у СайФая есть какой-то пункт назначе­ния, Льву приятен - у самого мальчика нет и того. Иметь пункт назначения - значит иметь будущее. Если мальчик с кожей цвета умбры го­тов поделиться этим счастьем со Львом, зна­чит, стоит отправиться туда, куда он идет.

Они познакомились в торговом центре. Льва привел туда голод. Он старательно пря­тался два дня, выбирая самые темные и пустын­ные места после того, как Коннор и Риса оста­вили его. Опыта жизни на улице у Льва не бы­ло никакого, он не знал, как добыть пропитание, но у голода есть одно магическое свойство - рано или поздно он превращает лю­бого человека в добытчика.

Новоиспеченному беспризорнику торговый центр показался Меккой. В ресторанном дворике сидели люди, явно не знавшие цены пище. Лев быстро понял, что нужно просто присмотреть людей, купивших слишком много еды, и дождаться, пока они уйдут, оставив то, что не смогли съесть. Примерно в пятидесяти процентах случаев люди оставляли недоеден­ную пищу прямо на столе; за ними-то Лев и охотился: он был, конечно, голоден и готов за­лезть в контейнер с помоями, но гордость не позволяла.

Лев как раз нашел аппетитный кусок пиц­цы, оставленный девчонкой из группы под­держки, и с аппетитом уплетал его, когда прямо над головой мальчика раздался чей-то голос:

- Нельзя доедать за другими, дружище! Это позор!

Лев замер. Он решил, что его заметил ох­ранник и подошел, чтобы выпроводить из тор­гового центра, но, оглянувшись, увидел при­ветливо улыбающегося высокого мальчика, взирающего на него с покровительственным видом.

- Дай-ка я покажу тебе, как это делается.

Парень подошел к симпатичной кассирше, сидящей под вывеской "Викед Вок. Китайская кухня", и, немного пофлиртовав с ней, вернул­ся ни с чем. Ни еды, ни питья он не раздобыл.

- Ладно, я, пожалуй, лучше объедками обой­дусь.

- Терпение, мой юный друг. Скоро магазин закроется, а по закону рестораны быстрого пи­тания должны уничтожать всю нераспродан­ную еду. На следующий день ее продавать уже нельзя. Как ты думаешь, кто ее уничтожает? Я тебе расскажу. На самом деле ее уносят домой те, кто работает во вторую смену. Но проблема в том, что работники ресторанов при всем же­лании не съедят все, что осталось. К тому же они не любят есть то, что продается у них, по­тому что у них на эту пищу уже глаза не глядят. Видишь девочку, с которой я разговаривал? Я ей нравлюсь. Она уверена, что я работаю в магазине "Шорт Бонанза", есть тут такой на другом этаже, и готов подарить ей кое-что из одежды, не попавшей в базу данных.

- А ты там работаешь?

- Нет! Ты меня слушаешь вообще? Короче, я хочу вернуться прямо к закрытию. Пару раз улыбнусь девочке и скажу что-нибудь вроде: "О, слушай, а что ты будешь делать со всей этой едой?" Она, допустим, спросит: "А что, у тебя есть идеи?" И через пять минут я уйду оттуда, навьюченный, как верблюд. Еды будет столько, что хватит на маленькую армию.

Все произошло именно так, как рассказал темнокожий парень. Лев был потрясен.

- Если мы решим дальше двигаться вместе, - сказал после ужина СайФай, поднимая правую руку, как в зале суда, - Господь свидетель, ты ни­когда не останешься голодным. Да, кстати, - до­бавил он, - это цитата из "Унесенных ветром".

- Да, я знаю, - сказал Лев, чтобы порадовать мальчика, хотя "Унесенных ветром" не смотрел.

Лев согласился пойти с СайФаем, потому что понял: они нужны друг другу. СайФай показался ему похожим на проповедника без паст­вы. Он просто жить не может без аудитории, а Льву нужен человек, способный занять его, за­полнить голову новыми мыслями, чтобы ком­пенсировать то, что было у него отнято.

После дня, проведенного в пути, у Льва бо­лят ноги и ботинки практически сносились. Он вспоминает Рису и Коннора, чувствуя, что боль от потери не утихла. А ведь во всем вино­ват он сам. Неужели он стал причиной их смер­ти? Можно ли считать то, что с ними, по всей видимости, произошло по его вине, смертью? Ведь те, кого отдают на разборку, не умирают.

Лев всю жизнь слушался взрослых - отца, пастора Дэна, старших братьев и сестер. Хор их голосов заменял ему внутренний голос. Но теперь прислушиваться к нему бессмысленно, и Льва это раздражает. Кого же ему теперь слу­шать? Лучше уж СайФая, находящегося снару­жи, чем кого-либо из прошлой жизни, внутри.

Кустарник по обе стороны дороги тянется уже давно. Пейзаж не менялся с тех пор, как они вышли из города: кусты примерно в рост человека и редкие молодые деревца между ни­ми. На дворе осень, и листья на кустах, не отно­сящихся к вечнозеленым видам, приятного желтого и красноватого цветов. Между шпала­ми тоже пробивается растительность, но невы­сокая.

- Если у сорняка не хватит ума остаться низ­ким, - говорит СайФай, - шансов на выжива­ние у него мало: первый попавшийся поезд сру­бит ему голову, и все. Кстати - "рубить голо­ву" - значит казнить.

- Я знаю, что такое "рубить голову", я в шко­ле учился, - отзывается Лев. - А ты, кстати, го­воришь, как неграмотная шпана - повторяешь отрицания дважды и все такое. Это неправиль­но с точки зрения языка.

СайФай останавливается как вкопанный и начинает сверлить Льва гневным взглядом.

- Тебе не нравится, как я говорю? - спрашивает он. - Не нравится старый добрый черный диалект?

- Не нравится, потому что ты им злоупотреб­ляешь.

- Да о чем ты говоришь, дружище, я не вруба­юсь?

- Что непонятного? Я уверен, что никто, кро­ме героев дебильных довоенных телесериалов, так не говорит. Ты же специально коверкаешь язык.

- Как это коверкаю? Что коверкаю? Да это же классический диалект, и сериалы эти - класси­ка. Мне не нравится, что ты не уважаешь мой диалект. Кстати, "диалект" - это...

- Да я знаю, что такое диалект! - перебивает его Лев, хотя не уверен, что смог бы дать точ­ное определение. - Я же не придурок!

СайФай с победным видом указывает на Льва пальцем, медленно и величаво, как обвинитель в суде.

- Ага! - говорит он. - Ты только что сказал "придурок". Кто теперь говорит неправильно?

- Да это не в счет! Я сказал так, потому что только и слышу от тебя подобные словечки! Через некоторое время я начну говорить, как ты!

СайФай довольно улыбается.

- Да, - соглашается он. - Это истинно так. Старый добрый черный диалект - штука зараз­ная. Это доминирующий язык. И если человек так говорит, это не значит, что он шпана. Кста­ти, Фрай, чтоб ты знал: у меня были лучшие оценки в школе по английскому и литературе. Но я должен уважать предков и то, через что им пришлось пройти, чтобы я оказался здесь. Я умею и могу говорить, как ты, но не хочу. Это как живопись. Пикассо пришлось доказывать всему миру, что можно написать портрет челове­ка, посадив оба глаза на одну сторону лица, нари­совав нос вместо коленной чашечки и все такое прочее. Если ты рисуешь неправильно, потому что иначе просто не умеешь, ты дурак. А если ты это делаешь, потому что так хочешь? Тогда ты ху­дожник. Вот такая мудрость, брат, - добавляет СайФай с улыбкой. - А мудрость - это такая шту­ка, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится утеше­ние, ты можешь вернуться и выкопать ее!

Отвернувшись, он выплевывает кусочек жевательной резинки, который прилипает к рельсам, а потом достает свежую пластинку и засовывает ее в рот.

- Кстати, обоим моим папашам нравится, как я говорю, а они цвета сиены, как ты.

- Они? - переспрашивает Лев. Сай сказал "папаши", но мальчик поначалу решил, что это опять проявление "старого доброго диалекта".

- Ну да, - говорит СайФай, пожимая плеча­ми. - У меня их двое. Что здесь такого?

Льву приходится предпринять серьезный мозговой штурм, чтобы понять, что именно Сай имеет в виду. Естественно, он слышал о мужских парах - так называемых янь-семьях, как их принято называть, но в его прошлой жизни, закрытой и тщательно оберегаемой от излишней информации, такие явления каза­лись чем-то совершенно фантастическим.

СайФай, впрочем, даже не понимает, что именно Льва так удивило. Оседлав любимого конька, он не в силах с него слезть:

- У меня был коэффициент интеллекта сто пятьдесят пять. Ты знал об этом, Фрай? Конеч­но, нет, откуда тебе знать? После аварии он снизился на несколько пунктов, - добавляет Сай после паузы. - Я ехал на велосипеде, и ме­ня сбил какой-то кретин на "мерседесе".