Абдад научил меня, как правильно накладывать на плечи ремни от носилок, и я приступил к своему новому ремеслу. Сперва, конечно, было трудно бегать с таким грузом по норе, особенно вверх, мы ведь гоняли тачки неторопливо, чтобы не опрокинуть. Месяц спустя я привык, ноги мои окрепли, а дыхание стало, как у дикого осла. Но это было уже потом.
У хозяина были еще слуги: женщина, которая готовила ему еду и стирала, Арбук, дядя Лиш, который заведовал складом табличек, Бубук - тот самый мальчишка, что читал договор, и еще посыльный Бурче. Посыльного привезли откуда-то с юга, и он-то был настоящий темнокожий дурень, знавший только дорогу от жилья господина к печам и обратно. А эти двое родились в роду младших жрецов, поэтому грамоте их научили, но в храм почему-то не взяли. Арбук был высокий скучный мужчина, который помнил, где какая табличка лежит, а Бубук имел способность очень быстро оттискивать знаки на табличках. Господин Осейф громко говорил, а Бубук записывал и сразу отдавал Бурче, и тот бегом тащил поднос с табличками к печам. Второго такого быстроногого человека я еще не видал.
Я, конечно, встречался со своими - по вечерам я спускался к ним и видел, что они всё печальнее и печальнее. Им не нравилось в Другой Башне - ведь они всё время помнили, что должны здесь проработать десять лет. А они ведь надеялись, что сперва станут гонять тачки, а потом найдут другое занятие, чтобы получать в день три или даже четыре "ноги". К тому же четыре "кувшина" в Другой Башне совсем не равны четырем "кувшинам" в Нашей Башне, потому что там за миску жирной мясной похлебки мы платили "кувшин", а тут - два "кувшина". Но, если не тратить деньги зря, можно хорошо одеться. С другой стороны, их и тратить негде - город с его харчевнями и храмами далеко, туда идти почти два часа. Недалеко от входа в нору есть местечко, где простые парни могут выпить пива, а внизу У пруда разносчики продают сладости - вот и всё.
Мне очень повезло - десять дней спустя после того, как меня приняли в носильщики, когда мы несли господина Осейфа вниз, какого-то другого важного господина несли вверх, носилки сцепились, господам пришлось из них выйти, и при этом мой потерял корзину с табличками. Потом он о ней вспомнил и не мог понять, куда она подевалась, а я догадался, побежал и принес. За это он дал мне целую "ногу", и я, добавив "кувшин", устроил пир для своих. Я велел принести огромную миску с лучшей мясной похлебкой, в которой плавали куски свинины, как мой большой палец. И велел принести кружки с лучшим темным пивом. Это был замечательный вечер, но кончился он странно.
- Странная жизнь, - сказал Абад. - Вроде неплохо кормят, и выходные сандалии у меня с бронзовыми накладками. А скучно. И голова пустая.
- То есть как это пустая? - удивился Тахмад. - Тебе думать не о чем?
- Мне-то есть о чем, я Субат-Телль вспоминаю. А что мои дети будут вспоминать? Знаешь, Тахмад, в Субат-Телле мы были умнее.
- Ты рехнулся, - уверенно ответил Тахмад.
- Нет, я правду говорю. Мы знали, как отличить хорошие сморчки от ядовитых, мы умели ловить ящериц и птиц, мы правильно поливали огороды, а тут всё тачка да тачка... и у детей наших будет только тачка, а сморчков и ящериц не будет...
- Нашел о чем тосковать! Разве миска мясной похлебки не лучше жареной ящерицы? - спросил Тахмад. - И разве финики не лучше сморчков?
- Лучше, да только умения жаль... Там мы что-то умели, а тут мы ничего не умеем.
Мы только плечами пожали - странные какие-то рассуждения. Однако нам стало грустно - тем более что похлебка и пиво кончились.
- Послушай, братец Вагад, - вдруг сказал Гамид, - как твой хозяин рисует башню? Ведь сделать это на табличках невозможно. Неужели на стене?
Я обрадовался - наконец-то он проявил свое обычное любопытство! Гамид у нас самый бойкий, как двухмесячный щенок, всюду нос сует. А после того, как мы вязались в историю с корзинами, после того, как исчезла Таш, он стал хмурый, как основательно побитый осел.
- Да, мелками на стене спальни, - объяснил я. - У него там нарисована башня, вся и по частям, он постоянно что-то переделывает, только простому парню ничего на этих картинках не понять. И он туда никого не пускает. А потом что-то выдавливает на табличках, и Бурче носит их обжигать, и хозяин ездит с ними по новым ярусам, и ругается, как старуха, которую укусил осел.
- Значит, он тут главный?
- Нет, ему кто-то деньги платит. Значит, тот - главный.
Мы съели всю похлебку и собрались расходиться. Я должен был вернуться на шестой ярус, они - в дом, где ночевали. Но, когда мы обнялись на прощание, Гамид незаметно пожал мне руку и шепнул:
- Останемся...
Тахмад пошел к дому первым, за ним Левад, Абад и Гугуд. Мы с Гамидом шли последними, отставая всё больше и больше. Наконец расстояние стало чуть ли не Двадцать шагов. И тогда Гамид сказал:
- Я хочу убить Таш.
- Я тоже, - ответил я.
Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради Дружбы с ним.
- Она обманула нас всех, - сказал я. - Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.
- Да, за обман наказывают.
Он похлопал меня по плечу - это была благодарность за то, что я ни слова не сказал о его причине.
- Ты теперь ходишь по всей башне, Вагад, и ты знаешь многие помещения. Попробуй догадаться, где там живет Таш с этим своим...
- Хорошо. Я думаю, она где-то на нижних ярусах. Там, где Агенор Лути, к которому она приезжает. А может, она живет с этим Агенором?
- Нет! Она - с тем...
- Только не кричи. Но, знаешь, там так всё запутано, на словах очень трудно объяснить. И я больше бываю на верхних - там, где строят башню.
- Надо что-то придумать, чтобы не на словах.
Не надо было Гамиду говорить это. Если бы он не сказал - я бы и не задумался. Я ведь кто? Я теперь носильщик. Мне нужно думать о носилках. Это раньше, если с тачкой что-то не так, ее катили к мастеру. А носилки-то мы сами должны чинить.
Я задумался. Вот с чего всё началось. Я задумался...
В самом деле, как господин Осейф Гумариэль объясняет словами, что нужно строить? Ведь строители не знают, что он там задумал, он рассказывает, а они делают, и у них множество ошибок, так что он орет, словно десяток боевых петухов. Когда строят дом у нас в деревне, то все знают, каким должен быть дом, потому что они и справа, и слева. Конечно, Осейф Гумариэль может показать пальцем на Нашу Башню, которая днем хорошо видна, но видна-то она снаружи, а строить нужно изнутри. Как рассказать то, что лучше всего доказать?
Вот взять человеческую ногу - как ее описать словами? Скажем, есть некое существо, которое никогда не видело человека, и как ему объяснить про ногу? Сказать, что из туловища внизу растет длинное, длинное, и сгибается сперва в одну сторону, потом в другую, и из него внизу растут пять коротких?
Или, скажем, велели бы мне самому построить тачку. Другую тачку не показали, а объяснили на словах про короб, колесо и две палки. Что бы получилось?
С картинками я раньше дела не имел. Наш деревенский храм был с гладкими стенами, потому что мы боялись рисовать богов. Когда матери забавляют детей, то рисуют на песке. Когда девушки вышивают подушки или выкладывают узор из кусочков кожи, картинка у них в голове. Или, скажем, когда ткут - то узор тоже в голове...
Большие картинки я увидел уже в вавилонских храмах. Но я знал, что это для божественности, и не подозревал, что от них может быть и другая польза. Кажется, до другой пользы я сам додумался.
Но ведь нарисовать можно то, что снаружи. Нарисовать башню снаружи может любой ребенок. А как изобразить ее изнутри, вместе с норой, которая кругами поднимается с яруса на ярус, и вместе с трубой внутри, по стенам которой прикреплены лестницы, а внизу ходят по кругу ослы, вращая священную крестовину Мардука?
- Ну? - спросил Гамид.
- Я обязательно узнаю, как до нее добраться, - сказал я.
- Узнай.
Больше мы ни слова не сказали о нашем замысле.
Я был так озабочен этим, что несколько дней ни о чем больше думать не мог. Плечи мои были сами по себе - они поддерживали ремни, и руки были сами по себе - они держали длинные палки носилок, и ноги были сами по себе - они бежали, а голова была далеко от ног и рук. Но не о Таш я думал. Что о ней думать? В голове возникали странные картинки, на которых башня была с огромной, во всю ее высоту, дверью, и дверь открывалась, и оказывалось, что внутри - комнаты с господами, и была видна нора, по которой гоняют тачки и таскают носилки.
- Что с тобой творится? - спросила Лиш. Я теперь не мог каждый вечер спускаться к пруду, и она поднималась ко мне на шестой ярус, там у нас было укромное местечко в глубине темного коридора.
- Не знаю, милая.
- Может, ты просто устал?
- Наверно. Тут довольно крутая нора, а за день приходится делать по тридцать кругов.
- Но господин ведь дает тебе время для отдыха? Этого недостаточно?
- Я не знаю.
- Странно... - Лиш задумалась. - Может быть, ты - как муж Гуш из пекарни? У него такая особенность - он обязательно должен днем немного поспать, совсем немного, и тогда он опять таскает корзины быстрее, чем бегает молодой осел.
- Разве его хозяин позволяет ему спать днем? - удивился я.