Оглянувшись, Богун увидел вспышку. Он ничком упал на асфальт, прицелился и сделал два выстрела -- два хороших неторопливых выстрела из позиции "лежа", пробивших две дырки в двух непонятливых головах. Преследователи, пачкая снег кровью, забились в судорогах. И тут Богун, наконец, кое-что заметил.
На рукавах парней красовались эмблемы Генной Безопасности.
Вот когда ты влип, сказал он себе. Крепко влип. Надежно. Вернее, безнадежно. Без права на амнистию. Довоевался, пень! Научился, на свою голову, стрельбе меткой, стрельбе быстрой… Гэбешники и на том свете найдут. Найдут -- и жилы вытянут.
Он перекатился на спину и обернулся, чтобы проводить взглядом спасенных. Почему-то он был убежден, что Элли и ее мама уже далеко. Но девочка оставалась здесь, рядом. Она прильнула к упавшей женщине и плакала, пытаясь привести ее в чувство. Богуну хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Женщине нужна немедленная помощь. В таких случаях счет идет на минуты.
Только этого ему не хватало.
Утром он вышел на плановую разработку. Поиск по наводке, проникновение, задержание. Мутанты -- существа, внешне неотличимые от обычных людей и представляющие угрозу обычным людям уже самим фактом своего присутствия среди них -- появлялись внезапно и уходили непонятно куда: словно невидимым занавесом загораживались. Богун впервые исполнял роль ловца. Этот статус, как и новые погоны, -- итог длительной, зачастую жестокой дрессировки. Он брал "крутых" и "беспредельщиков"; он прошел практику силового прессинга и ювелирной психообработки; он мог усмирить любого буяна и подчинить своей воле ночных гиен. И вот, спустя несколько часов после начала акции, все рухнуло: карьера, выслуга… да что там выслуга -- суметь бы дожить до трибунала… выжить -- вот о чем молиться надо! Задачка-то не из легких.
Бежать! Затеряться в лесу, девчонку спрятать. Культовый предмет обменять на новенькую, с умом выдуманную биографию…
Как же он исхитрился так напортачить в ответственном и технически несложном деле? А ведь посмеивался над чужими неудачами. Какая-то дикая накладка. ГБ -- это вам не самостийные боевики от политики. ГБ -- это новая, альтернативная силовая структура. Это власть, тайная и абсолютная.
Конечно, не он один виновен в случившемся. Черт их знает, чем они думают у себя в штабах. Но стрелял-то он! Теперь никто не станет интересоваться его оправданиями. В этом мире оправдания не принимаются в расчет.
Какая-то неправильность регулярно портила изнутри детально продуманные планы. Более того, он теперь знает: вся охранительная стратегия Надзора с треском провалилась.
Потому что среди мутантов есть дети.
От двойной неразбавленной дозы стало ему еще страшнее; он выскочил из бара, свистнул такси; снег таял, вода текла с крыш, -- потоп будет, решил он почему-то. Он велел водителю двигать к ипподрому, но сразу за трамвайной колеей, как и намеревался, передумал и назначил целью ресторан на окружной. Отсюда к ресторану вела одна-единственная, нужная дорога. Если девчонка не выдержит, испугается или передумает ждать его, то ей придется возвращаться этим путем: прижимаясь к деревьям на обочине, от теней шарахаясь. Машина неслась по осевой, на весь мир разбрызгивая осевую; неоновое мелькание осталось далеко позади. Он понимал, что шансов мало, -- девочка одна, на пустыре, ночью; никакое убежище, никакая щель не убережет от пустырников ночных; да пропади он пропадом, трофей проклятый, надо было сразу ей вернуть! Но тогда, при расставании, ему казалось, что девочке опасно оставаться с Шаром. Любой ночной прохожий, завидя драгоценность, прирежет ребенка и отдаст сияющее чудо за грош барыге. Сволочь народ!
Она очень торопилась. Она выбежала на проезжую часть навстречу машине, каким-то образом узнав или угадав в пассажире Богуна. Возможно, девочка ощутила близость Шара, услышала его магнитный голос и, забыв обо всем, бросилась к своему сокровищу. Тормозить уже бесполезно, и все-таки водитель ударил ногой по педали. Мерзко завизжали тормоза; приближались, ослепляя, фары встречного грузовика; Богун закричал и, оттолкнув водителя, схватился за руль, резко вывернул влево; машину занесло, совсем рядом промелькнуло растерянное лицо девочки. Страшный боковой удар бросил лимузин на обочину. Машина перевернулась; вспышка, гром; мир раскололся; тьма.
День бабочек
В окне почему-то висел странный, невозможный пейзаж. Ночь в холодном свечении. Зеленые тени домов. Он смотрел сквозь стекло, удивляясь тому, как изменилась планировка квартала, -- такие дома стояли здесь двадцать лет назад, во времена его детства. Как я попал сюда? Я опять здесь живу? Ну конечно, я выкупил, вселился… как я мог забыть… -- стекло загадочно усмехалось. Он отмахнулся от этого пугающего факта, внушив себе, что прозрачное нечто, конечно же, не способно ни улыбаться, ни рыдать, ни как-нибудь еще проявлять личину свою, значит -- мерещится мне… а вот те безобразия, которые творились там, за окном, вряд ли могли померещиться.
Шуршал песок, с неба ссыпаясь; песок, рыхлый, словно снег, укрыл двор и переулок; прокаленное небо, горелые звезды; звезды искрят и толкутся, пляшут, угасая; маятником качается луна, вся в жилах и в тонком желтом пуху. Бьющие с небес лучи вспухают далеким заревом, от которого багровеют тучи; крик, придушенный звуками песчаной метели, перестает быть страшным, в нем больше нет безнадежности, в нем ликование; спящие ликуют, исходят долгим судорожным криком, приветствуя темное облако над головами; облако глотает одну за другой сумасшедшие звезды, отплясывающие непристойные танцы над безумным миром; облако необъятно, оно надвигается неумолимо и удивительно быстро, и четко очерченный край, фронт этого наступления, огненным зигзагом рассекает мир.
Кто-то поднимался по лестнице, ведущей на чердак. Он обернулся. Тихие, вкрадчивые шаги. Прижался спиной к стене. Отвратительно, -- думал он, -- они везде найдут. Против этих парализатор бесполезен.
Он едва не выстрелил. Только мгновенный рефлекс профессионала спас малышку. Всегда знай точно, кто у тебя на линии прицела.
– - Папа, ты меня звал?
– - Ты зачем на чердак залезла? Среди ночи?
– - Я услышала зов…
– - Я тебе разрешал? -- еще один рефлекс: предостеречь, впечатать в сознание… отцовский ремень -- кладезь мудрости… ремень -- непедагогично, я и голосом могу -- так, чтобы на всю жизнь.
И, меняя тон, предупреждая неизбежные слезы:
– - Нет, я не звал. Тебе показалось. Это за окном пьяные дядьки кричат. Они дома своего никак не найдут. Испугалась? Слишком много пьют дядьки, плохо им, животики у них болят, в глазах туманится, вот и кричат.
– - А почему мамы нету?
– - Ну что ты, мама спит, там темно, ты просто не разглядела.
– - Папа, я боюсь.
– - А мы вместе спустимся. А хочешь, здесь спи. Со мной. Смотри как смешно: прямо на полу, на тюфяках, будто в лесу мы. Помнишь, как мы с тобой в лесу ночевали?
– - Да. Только тетя Зая говорила, что в лес ходить нельзя. В лесу волки живут и тени.
– - Ну, с папой-то можно. Я не хуже тети Заи знаю, что можно и чего нельзя, правда? Все, закрывай глазки.
Она уснула вмиг, обмякла расслабленно и уснула.
Кто-то холодными пальцами трогает позвонки. Касания, нежные, как поцелуй пиявки. Между лопаток. Лунный луч. Лунные пиявки. Зуд в спине, в самом центре спины. Холодно. Укутать еще и покрывалом теплым. Согреть. Подоткнуть, чтобы во сне не раскрылась. Белоснежка моя.
Теперь -- амулет. Он здесь, за древним сундуком, у самой стены.
Он вытащил из неприметной щели между половицами маскировочные планки, ударом кулака вышиб крепежный клин -- тот вылетел вместе с гвоздем -- и повернул доску. Шар, конечно, никуда не делся. Он сделался горячим, точнее -- жгучим: ладони зудели как от крапивы.
Шар был установлен возле спящей. Лучшего охранника не найти.
Только после этого он спустился вниз, в кромешную тьму отчего дома.
Спустился -- и остановился в замешательстве. Незнакомое место… тьма мне не помеха, достаточно зеленого отсвета из стекла над дверью… вещи привычные, обстановка не изменилась, но -- чужое все… имитация, морок… вот те на! ручка дверная слева, а не справа!
В спальне никого не было. Он вошел, но попал не в спальню, а в маленькую комнату, прозванную "оранжереей" за то, что в летний ясный день в ней жило солнышко; самые первые воспоминания связывали его с этой комнатой -- он, кажется, тогда и ходить не умел еще… а братишка не то что ходить, сидеть не умел. Весенний цвет на подоконнике… вишня? Нет, яблоня, маленькие красные яблочки, именуемые "райскими", белые цветы, лепестки как снег… райские яблоки… ведь было! -- возразил он яростно. -- Никому не уничтожить, это уже состоялось… я был рожден… след во времени… навсегда!
Окно почему-то расположилось справа. Оно теперь обращено в сумрак. Если, конечно, солнце не переметнулось на ту, другую сторону. Чушь. Так не бывает. Небесные ориентиры не лгут.
В коридоре он понял, наконец: все в доме зеркально перевернулось. Странно, чердак-то прежним остался… Он разыскал вход в спальню. Жена посапывала во сне. Вот и ты, потеря наша, никуда не делась. Он подошел, чтобы дотронуться, погладить, ощутить как-нибудь -- и отдернул руку. Вдруг закричит. Проснется в испуге, закричит. Проснется, испугается, закричит, на меня глядя… что за дикая мысль… малышка… малышка не стала бы разговаривать с тенью, она бы онемела или завизжала… но чутко, тревожно спала жена, и он не рискнул: подошел к узенькой, пустой кровати малышки, сел, примостился кое-как. В теплую постель. Скоро рассвет. Продержаться. Время лечит, -- шептал он, закрыв глаза и стараясь не заснуть. И все-таки сразу уснул -- точно поскользнулся.