Я свесила ноги вниз, осторожно, чтобы не разбудить Яринку слезла на пол, и на цыпочках подбежала к окну.
Внизу метались лучи фонарей. Я разглядела несколько фигур у торца нашего корпуса, большинство из которых оказались охранниками. Того, что привлекло их внимание видно не было, оно находилось за углом корпуса, именно туда смотрели собравшиеся, и оттуда продолжали доноситься рыдания.
Решив, что уснуть теперь всё равно не удастся, я растолкала и Яринку. Подруга не простит, если узнает, что я наблюдала что-то из ряда вон выходящим без неё. И мы, набросив поверх пижам покрывала, устроились на подоконнике, пытаясь понять, что происходит.
А взрослые продолжали прибывать. Я увидела суетливо крестящегося батюшку Афанасия, сбежавшую с крыльца Агафью в наспех накинутом пальто, мужчин-воспитателей из мальчишеского корпуса. А потом, в заранее открытые охраной ворота заехали две машины, освещая всё вокруг красно-синими всполохами маячков.
– Ой-ой-ой, – прошептала Яринка, – И скорая, и полиция…
– Думаешь, кого-то убили? – ляпнула я первое, что пришло в голову.
– Не знаю… может быть…
Между тем ночь подошла к концу, за окном всё постепенно окрашивалось в серые тона. И в этом тусклом унылом полусвете, мы увидели, как в одну из машин один за другим занесли два продолговатых предмета в глухих чёрных мешках.
Яринка растерянно посмотрела на меня, я – на неё. Мы ничего не сказали, и не стали строить предположений, вместо этого молча и поспешно вернулись в постели. Такого в приюте на нашей памяти ещё не случалось. Разве что полтора года назад, тогда тяжело заболел один мальчик из седьмой группы, его увезли в больницу, где он и умер. Но он умер не здесь и не сразу, так что это событие никого особо не взволновало. Его отпели в церкви и всё забылось. Но то непонятное, что произошло сейчас, напугало нас. Мы не стали смотреть как развиваются события за окном дальше, и ни обмолвились ни словом до звонка будильника, хотя, конечно, уже не сомкнули глаз.
И я, и Яринка продолжали подавленно молчать, пока одевались, причёсывались, заправляли постели под недоумёнными взглядами Зины и Настуси. И не избежать бы нам их дотошных расспросов, если бы в дверь вдруг не заглянула мрачная больше обычного Агафья, и не велела всем срочно собраться в гостиной. Там, среди враз растерявших своё веселье одногруппниц, нам и было вкратце пересказано произошедшее ночью.
Парень и девушка семнадцати лет, которым до выпуска оставалось меньше года, вдвоём забрались на крышу нашего корпуса по пожарной лестнице, и спрыгнули вниз, взявшись за руки. Тела погибших увезли, сейчас на территории приюта работает полиция, поэтому школа сегодня отменяется.
– Теперь все тихо идём на завтрак, – распорядилась Агафья, не глядя на своих перепуганных питомиц, – Потом вы расходитесь по дортуарам, и носа не высовываете, пока я не разрешу, ясно?
Всем было ясно и не нашлось ни одной сумасшедшей, чтобы задавать вопросы.
Нам с Яринкой в какой-то степени повезло – мы не выспались, перенервничали, и поэтому, вернувшись в дортуар, залезли в койки, где благополучно отключились до полудня. Остальным же пришлось маяться в догадках, строить предположения о случившемся, и протирать носами окна, наблюдая за взрослыми на улице. Во второй половине дня полиция уехала, и воспитанникам было разрешено покинуть дортуары.
После обеда я заторопилась в церковь – сегодня должны были быть занятия в хоре, и я хотела узнать, не отменили ли и их. Неожиданно, в нашей комнатке за клиросом кроме Марфы Никитовны, обнаружились все четыре девочки-певчие во главе с батюшкой Афанасием.
Едва переступив порог, я поняла, что застала не самый приятный момент.
Нюра, с заплаканным лицом, судорожно комкала подол платья, Аня и Света с двух сторон придерживали её за плечи, а батюшка Афанасий стоял перед ними, ссутулив плечи, и говорил, кажется уже не в первый раз:
– Не могу… не положено… нельзя…
– Но ведь никто не узнает! – выкрикнула Нюра, резко подавшись к нему.
– Не могу, – глухо повторил батюшка, и круто развернувшись, бросился в двери – я едва успела отскочить.
Его уход словно лишил Нюру последних сил, она рухнула на стул и закрыла лицо руками. Девочки склонились над ней, а Марфа Никитовна устало опёрлась о стол.
– Что случилось? – робко спросила я, и, судя по удивлённым взглядам, только сейчас была замечена.
Надо отдать должное солидарности нашей певчей компании, никто не стал скрывать от меня правду, как от самой младшей. И я постепенно узнала вот что.
Погибшая ночью девушка была старшей сестрой Нюры, и в приют они попали вместе, когда их отца и мать посадили за изготовление и продажу табачных изделий. Сюда Нюра прибежала просить батюшку Афанасия втайне провести заупокойную службу по сестре, в чём он был вынужден отказать – как известно, отпевать самоубийц запрещено.
– Почему они сделали это? – тихонько спросила я, имея в виду Нюрину сестру и того парня, что прыгнул с крыши вместе с ней.
Девочки разом посмотрели на Марфу Никитовну, словно спрашивая разрешения говорить, но та ответила сама.
– В этом возрасте… всё кажется серьёзным, даже если это не так. Мальчик и девочка понравились друг другу, решили, что это любовь. И понимая, что вместе быть не получится, подумали, что лучше вот так… глупые дети.
Нюра затрясла головой, но рук от лица не отняла и ничего не сказала.
А я вдруг поняла, что зная о запрете на отношения между воспитанниками приюта, никогда не интересовалась его причиной.
– Почему им нельзя было пожениться после выпуска?
Все изумлённо поглядели на меня, даже Нюра перестала всхлипывать. И снова ответила Марфа Никитовна:
– Евгеника, – сказала она непонятное слово, – В коррекционный приют попадают дети тех родителей, кто так или иначе был виноват перед законом и осужден. Таким детям разрешается в будущем образовать пару с кем-то из порядочной семьи, в надежде, что хорошая наследственность пересилит плохую. Но не друг с другом.
– Но ведь, – я не знала что сказать, и брякнула, не подумав, – Можно убежать…
Что-то, возможно тот самый голос-без-слов, что уже не раз выручал меня, помог и сейчас, только благодаря ему я не добавила два слова "на запад". Не знаю, что бы случилось тогда, может, что и ничего страшного, но озвучивать такие мысли, даже в кругу, как я считала близких людей, было бы крайне опрометчиво.
– Куда убежать? – грустно спросила Аня, осторожно гладя Нюру по голове, – Ну убежали бы, а где жить и на что? Парня на работу никто не возьмёт без протекции приюта, а девушку – вообще не возьмут.
Я опустила голову, надеясь, что это выглядит так, будто я застеснялась сказанной глупости. К счастью, о моих неосторожных словах сразу позабыли, сочтя их болтовнёй ребёнка, который сам не понимает о чём говорит.
– Выпей, – Марфа Никитовна накапала что-то в стакан с водой и протянула Нюре, – Не злись на батюшку, он бы и рад тебе помочь, но не может.
Нюра не притронулась к стакану, вместо этого быстро заговорила, отняв руки от лица:
– Я же не просила при всех… службу не просила… только чтобы он… сам… помолился за неё…
Марфа Никитовна поставила отвергнутый стакан на стол и тяжело опустилась в кресло.
– Афанасий – божий человек, Нюрочка. Не может он идти против церковных канонов. Не может отпевать самоубиенных даже наедине с собой.
Я уже поняла, что ни занятий, ни спевки сегодня не будет, смотреть на горе Нюры было невыносимо, поэтому отступила к двери, и тихонько сказала:
– До свидания.
Но моего ухода тоже никто не заметил.
Вернувшись в дортуар, я застала девочек в прескверном настроении. Яринка сидела на подоконнике, мрачно уставившись в окно, Зина и Настуся пытались учить уроки, но судя по рассеянным взглядам, не очень-то им это удавалось.
При моём появлении Яринка слегка оживилась, повернула голову.
– Что, не будет занятий в церкви?
– Там Нюра, – грустно поделилась я, залезая на подоконник рядом с ней, – Оказывается погибшая девушка – её сестра.
Подруга присвистнула. То есть действительно вытянула губы трубочкой и издала протяжный свист. Агафья упала бы в обморок.
– Ничего себе! И как она сейчас?
– Плохо. Плачет. Просила батюшку Афанасия помолиться за сестру, а он не захотел.
Неожиданно раздался громкий стук – это Настуся с силой опустила на стол свой планшет, в котором до этого пыталась что-то читать. Мы удивлённо уставились на неё, и не потому, что она никогда не позволяла себе такого губительного обращения со школьными принадлежностями, но из-за ярости, горевшей в обычно кротких Настусиных глазах.
– Конечно, не захотел, – отчётливо сказала она таким же яростным голосом, – Ещё молиться за неё не хватало.
От изумления никто из нас не смог вымолвить ни слова, и, не дождавшись никакой реакции, Настуся спросила:
– А вы считаете было бы правильно отпевать таких, как она?
– Каких – таких? – наконец выдавила я.
– А вот таких! – Настуся, кажется, призвала на помощь все внутренние силы, и выплюнула слово, которое я никак не ожидала услышать в этих стенах, – Шлюх!
Снова повисло ошеломлённое молчание. А потом Яринка, тихим и вкрадчивым голосом, не предвещавшим ничего хорошего, почти ласково спросила:
– И почему же она была шлюха?
– А кто? – Настуся не опустила глаз, – Зачем ей понадобилось прыгать с крыши за ручку с парнем, если только не за тем, чтобы скрыть свой позор?
Боковым зрением я увидела, как медленно вздымается грудь Яринки, набирающей воздух для ответа, и поспешно спросила в жалкой попытке предотвратить грядущую ссору:
– Насть, ты же не можешь знать, что там на самом деле было. Почему сразу позор?