- И предал, как веками предавал себя самого, - сказал Малькольм. - Великий меч Света, "Солнечный Вихрь"… Вы нашли его вместе, помнишь? Ты всё верно решил, пусть меч и принадлежал Свету, а не Тьме, зла в мир принёс столько же, сколько и меч Тьмы, "Полночный Ветер".
- Оуэн отказался сломать меч, - зло ответил Риллавен. - Оставил себе. И, разумеется, полностью попал под его власть. Всего через два месяца он уже набирал в Солсбери войска. Окунул в дерьмо нашу мечту о мире в Европе, о прекращении бесконечных междоусобиц. Залил кровью пятую часть Магической стороны. - Владыка сел в кресло, налил себе вина. Нелепость укора, особенно после той, настоящей вины, успокоила и вернула уверенность.
- Отказался, - не стал отрицать очевидного Малькольм. - А ты сдался после первого же "нет". Видел, что друг валится в пропасть, и ничего не сделал. Не поехал с ним в Солсбери, не стал тратить время и силы на переубеждение. Струсил. Предоставил утопающему выбираться из омута самому. И к скале, только о камни которой и можно сломать "Солнечный Вихрь", ты послал Оуэна в одиночку, побоялся, что меч тобой завладеет. Но дело в том, - голос вампира заледенел, - что ноша была на двоих, владыка Нитриена.
Риллавен напрягся: если простяга и грубиян Малькольм решил соблюдать требования этикета, ждать надо больших неприятностей. Или очень жестоких в своей правдивости слов.
- Вы предпочли удрать в кусты, владыка Нитриена, запереться в долине. Неудивительно, что Оуэн сломался под непосильным грузом. И всё же мечту вашу, ту, которая тоже была на двоих, он выполнил. Как сумел. Междоусобных войн в Европе с тех пор нет, только орденские. - Малькольм взглянул владыке в лицо, на миг стал настоящим - проницательным, многомудрым людем с железной волей. И опять скрылся за маской деревенского дурачка. - Почему ты закрыл долину, Риллавен, владыка Нитриена, - действительно ли хотел спасти своих подданных от войны, или боялся услышать из уст Беловолосого слово "предатель"? А после четыреста лет прятался ото всех, кто хоть сколько-нибудь его знал. И едва пришлось выползти из норы в большой мир, попытался отмыться от скверны чистой кровью. Вполне логичное завершение пути.
- Проводника я, Риллавен, тебе дам, - сказала Феофания. - Исключительно ради Нитриена, нельзя обрекать долину на гибель. - Вампирка глянула на поникшего, отрешённо глядящего в пол хелефайю. - И всё-таки ты незаслуженно везуч. Если бы только ты шёл с искуплением не Славяну-Освободителю… Клянусь пред изначалием, Риллавен, я на кишках бы тебя повесила. Собственноручно. А ещё лучше - отдала бы владыке Эндориена. Он книгочей, премудрый, не мне чета. Такую бы казнь тебе измыслил… Потёмочная смерть пустяком покажется. Но право первого суда действительно принадлежит не мне. А Славянов суд ни один вампир оспаривать не станет никогда. Да и в Эндориене тоже согласятся с его решением.
- Я одного не пойму, - сказал Риллавен. Взгляд поднять он так и не осмелился, обвисшие уши отвернулись к затылку. Вампирам даже стало его жаль. - Почему Оуэн так меня и не проклял. Ни на эшафоте, ни в посмертии.
- Беловолосый слишком сильно любил тебя при жизни, - сказал Дуглас, - чтобы проклинать после смерти. Ему и в голову не пришло в чём-то тебя обвинить. Просто не додумался.
Риллавен ошарашено уставился на Дугласа, уши встали торчком, кончики агрессивно повернулись вперёд.
- Всё-таки все мужики до единого и тугоухие, - сказала Феофания, - и косноязыкие. А думают преимущественно нижними полушариями. Когда баба говорит, что очень любит свою подругу, никому и в голову не приходит заподозрить её в лесбиянстве. Но для мужчины признаться в дружеской любви немыслимо. Сразу всем пошлятина в голову лезет, и в первую очередь им самим. Риллавен, ты уши вымой, что ли, а ты, Дуглас, мог бы слова произносить и поотчётливее. Не каждый поймёт, о какой любви идет речь - дружеской, любовной или ещё какой.
- Что стало с мечом? - спросил Риллавен. - Соколы ведь его не нашли… Или всё-таки нашли?
- Нет, - ответил Малькольм. - Беловолосый где-то его спрятал. Соколы так и не выпытали где, хотя обрабатывали беднягу куда как лихо. - Малькольм немного помолчал. - Неплохой король из него получился, общины отлично ладили с Оуэном. Если бы не эти пернатые твари…
- Ладно, - решительно оборвала тему вампирка, встала с кресла и начала шарить в ящиках своего стола. - Давайте о делах теперешних. Твой дальдр, - глянула она на Риллавена, - на Техничке для искупления не годится, станет обычной остро заточенной железкой. Вот возьми, - она подошла к хелефайе, положила на столик дрилг с острым каменным лезвием - на семнадцать столетий старше Риллавена, дрилг из Пинемаса. Тогда кровозаборников ещё не придумали, Жизнь набирали особым ножом - узкое недлинное лезвие, продольные желобки на обеих сторонах клинка и боковые канавки для стока крови в особую чашечку, которая в те годы всегда была в паре с дрилгом.
- Он сохранит свою силу и на Техничке, - сказала Феофания.
- Благодарю, - Риллавен встал, глубоко поклонился. - Я ваш должник, повелительница Калианды.
- И не мечтай, - отрезала вампирка. - Это не для тебя, а для Славяна. Ну и для Нитриена немножко.
Риллавен убрал дрилг в трёхразмерный кошель, внимательно посмотрел на калиандскую повелительницу, уши полностью развернулись к вампирке.
- Феофания, неужели всё может вернуться - и Пинемас, и сады вместо крепостных стен, и Великий Всеобщий Союз? Мир без насилия и потоков невинной крови?
- Не знаю. Но верю, что да. Иначе и жить незачем. И верю, что новый Пинемас будет лучше первого. Знаешь, мне очень понравилась мысль Славяна, что ныне живущие должны превзойти величие древних. И сравнивать себя надо только с величайшими из великих, только они и есть единственно достойные друзья и соперники.
- Человеки так и делают, - сказал Риллавен. - Потому и свершают столь много.
- А мы чем хуже, Риллавен?! - воскликнула вампирка. - Или мы не люди? Когда-то в наши ум и доблесть поверил Пинем. И ни разу не пожалел о своём доверии. Так может и нам самим пора поверить в себя? Тогда поверят и другие.
- Не знаю, - сказал хелефайя. - Пора, наверное. Но ты слишком сложные вопросы задаёшь, повелительница Калианды. Я всего-навсего владыка, а не философ или менестрель. Идеи творят они, а мы всего лишь проникаемся ими и воплощаем. К тому же сейчас я хочу, чтобы мне поверил только один людь. Не снял вину - чёрт с ней, пусть получу всё, что за три тысячи двести лет заслужил. До семидесяти, - с усмешкой пояснил Риллавен, - я ничего мало-мальски заметного не сделал. Нет, - повторил он, - не вину снял, а поверил. Просто поверил - это гораздо больше.
Феофания подошла к нему, положила руки на плечи, заглянула в глаза.
- Удачи тебе, Тьиарин. И малой меры искупления.
* * *
Идущего по линии крови вампира Славян почувствовал, когда тот подходил к подъезду.
- Ну вот и всё, - сказал Славян. - Нашли.
Прятаться от посланцев владыки Нитриена он не собирался. Правосудие должно свершиться, даже если это вновь будет потёмочная казнь. Но вряд ли - ходочанина уничтожат быстро и надёжно.
Славян открыл входную дверь.
- Слава, ты куда? - окликнула из кухни мать Серосовина.
- Покурю на лестнице, - придумал он объяснение. Курят подолгу, так что уйти с посланцами Нитриена он успеет прежде, чем кто-то задумается, а что можно столько времени на лестнице делать.
- Ты же не куришь? - удивилась она.
- Не курил.
Славян поднялся по лестнице на межэтажную площадку, сел на ступеньку.
Загудел лифт.
Первым вышел вампир. Темноволосый, на вид двадцать восемь лет, по глазам - около трёхсот пятидесяти. И явно нимлат, на проводника калиандская повелительница не поскупилась.
- Я здесь, - сказал Славян.
- Доброго утра, Вячеслав Андреевич, - поздоровался вампир на торойзэне. - Я нимлат Аллан Флетчер из Калианды.
- Утра доброго, почтенный, - с невольной усмешкой ответил Славян: за спиной вампира стояли шестеро хелефайских стражей. Все в большущих тёмных очках, лыжные шапочки надвинуты по самые брови, да ещё и капюшонами прикрыты. Славян немного позлорадствовал: в пасмурную погоду сквозь тёмные очки не разглядеть почти ничего, как ещё все столбы по дороге не посшибали. Или цепочкой шли, держа друг друга за плечо, а первый уцепился за вампира? Впечатляющее было зрелище, жаль, не посмотрел. И скукоженные все какие! Тульская зима - это вам не по Борнмуту в тайлонуре щеголять. Теплее надо было куртки выбирать - пуховики, дублёнки, а не эти условно зимние тряпочки.
Хелефайи торопливо поскидывали капюшоны, сдёрнули шапки - прятать уши для них редкостное неприличие. Лайто и дарко поровну, - обычная комбинация, только число необычное, должно быть четверо или восемь. Хелефайи сняли очки.
Ох ты, сам владыка. Надо же, как не терпится.
И Фиаринг ар-Данниан ли-Марэнул.
Славян, не отрывая взгляда от брата убитого им людя, поднялся и ответил:
- Я готов.
Вампир что-то торопливо сказал, но Славян не услышал, не до него было, - смотрел на того, кто избавит от тяготы жить убийцей. Не будь Фиаринга, очистить мир от своего присутствия пришлось бы самому, для студента-агрохимика яд раздобыть так, чтобы не подставить под удар никого из преподавателей или лаборантов, не трудно.
Фиаринг не шевельнулся. И на Славяна так и не глянул, смотрел лишь себе под ноги. Тут Славян сообразил, что выглядит на редкость непрезентабельно: старые спортивные штаны Серосовина, его же вылинялая футболка, стоптанные шлёпанцы. Собственные, перепачканные песком джинсы и футболку Славян выстирал, пришлось переодеться в домашний "наряд" Серосовина, который болтался на Славяне как на вешалке. Но да ладно, приговорённому и так пойдёт.