– Однажды в меня поверил добрый человек, и я счел это подарком судьбы. Признаться, желал получить необходимую специальность, но после встречи с Генриеттой решил обойтись без условностей.
– Верите в судьбу? – в этот момент Шуга был нарочно насмешлив в лице, ощущая в себе своеобразное превосходство, не отрывая мысли от конъюнктуры мгновенья, пил приготовленное Педантом кофе. Сахарный вспомнил Андрея, тот проскользнул в его память, скрипнув знакомой дверью своего прохладного мраморного дома. "Знай, Шуга, судьба – это казино. Сделай ставки на всех столах, засыпь его фишками. Одна фишка, хотя бы одна, но обязательно выиграет. Верь в то, что не важно когда. Возможно, через столетие все то, о чем ты так крепко мечтал, очнется в твоем посеянном зерне. Факт, ты посмеешься с вечностью".
– Не верю. Я человек без судьбы, – категорично закрепил Педант, перебивая уверенный настрой Сахарного.
– Мне сказали, что Госпожа Фрюштук – диссидент. Что она такого сделала, чтобы им стать?
– Игры юности, признайте, Шуга, увы, не имею склонности вести всякого рода летопись. Знаю одно, теперь она человек иного склада.
– И кто же разрешил Госпоже Фрюштук стать человеком иного склада? – давил Сахарный, не смешиваясь с чаем.
– Не понял? – заблудился отрывисто Педант.
– Зачем она учредила комитет "Брезентовых"? К чему эта бессмысленная оппозиция? Она и вправду верит в позитивный укус собаки или же через ее официальный комитет будут фиксироваться, а в дальнейшем отслеживаться неприятные обществу персонажи?
– Не понимаю… Это всего лишь противостояние, – оправданно разводил руками Педант, сомневаясь в сказанном.
– А зачем Госпоже Фрюштук это самое противостояние?
– В этом нет ничего личного… точнее, весь ее интерес можно было бы назвать памятью…
– Ничего не понимаю, кто-то явно кого-то морочит, – взявшись за голову, Шуга потянулся в сторону висевшего пальто, чтобы достать из внутреннего кармашка совершенно не нужный ему блокнот, бегло просмотрев пустые страницы, с сожалением попросил еще кофе и эстетически подчеркнул, что на вкус как легендарный кураре. Иль вправду миндальное масло впитывается в десну? – Вы только что сказали, что в действиях госпожи Фрюштук нет ничего личного. Трудная вещь – сострадание, весьма трудная. И куда уж без личного, ежели всякая способность сострадать несется из глубины трогательной и неравнодушной души, а вы, мой друг, убеждаете, что якобы не верите. Так и говорите: "Не верю в то, что Госпожа Фрюштук далеко не железная… не верю…".
– В самом деле, это вы и настояли на этом, а теперь уверяете, словно я при другом мнении.
– Ну ж, раз настаиваете, да будет так. Я же человек не упрямый, покорность – одна из самых сильных сторон моего слабого образа. Впрочем, откуда взяться чистому и святому? – Шуга наигранно протер лоб платком, осматривая качество подлокотника. – Говорите, что не железная, значит и вправду металлическая, а ежели металлическая, то непременно потайная, а ежели потайная, то, поди, развязна до безобразия, иным словом: конченная, – с высоты терпения вздохнул Сахарный, медленно оправившись от натиска глаз собеседника, и снова невзначай напомнил про вкусно приготовленное кофе.
Обернувшись каменной спиной, настороженный Педант нажал на кнопку черного пластмассового чайника. Что-то явно переставил, возможно, это даже была серебряная сахарница на львиных ножках, на крышечке которой был установлен скрученный в узелок ключик, в тот момент у него разболелась поджелудочная, и Педант неудобно скуксился. Когда же чайник вскипел, Педант мигом закрыл глаза, словно отдыхал от надуманного, заранее подметив уровень дна черной чашки и еще то расстояние, что пролегло между дном и летящим в него кипятком.
– Терпеть не могу черную посуду, не видишь, что пьешь; черная кружка напоминает мне грязный омут. Можно сказать, искажает прелесть пития. Когда же белая ассоциируется с озером. О, чистое озеро! Знаешь, из всех озер на земле больше всего мне нравится озеро Альбано, что расположено недалеко от летней резиденции Папы Римского. Нет, ну надо же, кажется, что поднимаешься ввысь, и вот тебе восьмое чудо света – кто знал, что ты уже давно несешься вниз. И растворимый кофе все так же ненавижу, но скажу, что из ваших рук хоть яд. Да, все божья роса из ваших рук. У тебя дети есть?
– Нет, – как-то сломанно ответил Педант, ощущая спиной оливковый взгляд Сахарного.
– Нельзя?
– Нельзя, – услужливо подтвердил и крайне удивился своей глупой халатности: "Как так могло получиться? Чертовщина, гадость какая-то!", – будет думать Педант, уже неуклюже проведя рукой по шелковой подушке.
– Жизнь пошла у людей, знаете ли, сплошные нервы, – продолжал Сахарный, с верностью приняв из рук Педанта приготовленное кофе.
– Зачем вы пришли ко мне, Шуга? Найти, как вы там говорите… – и Педант нервно щелкнул пальцами, выбирая точное выражение, – "Госпожу" Фрюштук. Я не являюсь ее пресс-атташе. И при чем здесь дети? К чему это все?
– Примите мои самые искренние извинения, видать, профессиональная черта и прочее… Явился я к вам по причине того, что избрал вас заранее, знаю точно, она не ответит мне на желаемый вопрос, а ежели и ответит, то обязательно соврет. Ну, как же вам самому этого не видно? Характер у нее явно металлический, а ведь только сильная ложь со временем превращает человека в скотину, в ненавидящее мир животное. Когда же правда прививает человеколюбие и уважение. Точно как в случае с вашей репликой: "откидывая комплексы". Помните? Ваш сценарий "о Сыне Истины". Очень зря, что вам не понравилась эта строчка… – и Шуга настоятельно процитировал, упирая свой указательный палец в поверхность прилегающего стола.
– Совестный вы человек, Шуга, да еще и приоритеты спешите расставить, – заметил Педант, погружаясь в зависть.
– Не люблю нетрезвое беспокойство, а что прикажете делать, ежели сегодня – это время лгунов и завистников. Ей-богу, бацилл современности.
– Кто знает, Шуга, возможно, вам так думать удобно. Люди выбирают все то, что им наиболее подходяще. И вы ничуть не отличаетесь от общего следования. И даже сейчас вам так выгодно быть расстрелянным ложью и завистью, что даже смотрясь по-дурацки наивным, вроде, как и не догадываетесь ни о чем, а сами играете, увеличивая проходимость собственных пешек. "У" тоже был игроком… Вот вы и нашлись, весьма подходяще нашлись.
– Не имею склонности к прослушиваниям чужих разговоров, решительно не имею. Мне, знаете ли, и без того правды хватает, а сейчас как говорят: "все ж через сердце".
Педант суетливо склонился к Шуге и, сотрясая весь свой нелегкий тыл, провел глазом бестии, словно перерезал горизонт, а после во вздохе откинулся прочь, намекая собеседнику на свое порядочное молчание.
– Убедительно не переношу суффиксов "чка", и всяких там уменьшительных ласкательных, – прощая рукой, махнул Сахарный, перебивая интеллект посыльного жеста.
– Главное понимание подлинности распоряжений в отношении своего земного времени, – утомленно заключил Педант, глядя на наручные часы Сахарного.
– Ах, это… Да, ничего особенного.
– Вы уверены? – в превосходстве знаний перебил Педант. – Это часы девяти обезьян, – и черный глаз Педанта еще более засверкал, а тот, что служил левому, сделался чистым и голубым, перерезая простейшую действительность.
– Никогда не слышал.
– И не могли, – уверенно подтвердил Педант. – Эту легенду знает лишь Лиловая Госпожа и пара ненормальных людей. Я хотел сказать, в контексте мирских людей нашего города, а более и никого и не интересует в силу локального происхождения истории.
– Не понимаю, по-вашему, легенда важнее библии Мартина?
– О чем вы, Шуга? Побег от избранности здесь ни при чем. Все дело в тайне и… – Педант щелкнул пальцами, помогая себе найти упущенное. – Кажется, некое пророчество имеет место. Я сам случайный тому свидетель, не принимайте мои слова всерьез, но это что-то вроде заново заведенной судьбы.
– Любит ли вас? – почти чавкнув, запутывал Сахарный.
– Шуга, кажется, я уже отвечал на этот вопрос. Я человек без судьбы, оттого вряд ли смогу испытать ее преданность и любовь, и уж тем более ненависть мне неизвестна.
– Я спросил вас о женщине, – подчеркнул Сахарный, скрещивая на себе руки.
– Когда мы ссоримся, она отдает мне все и, по-моему, это страшная сила.
– Ах, друг мой, видно вы и женщин лишены, – промолвил Сахарный, уже допивая любезный кофе. – Кому ж не знать, ну разве что монаху, что любой отказ от всего, да хоть от дохленькой собачки, нам трехкратно поясняет факт ее утвердительного желания иметь все то, что принадлежит тебе, а именно, уже обезвреженной жертве.
– Вижу, как плачет ваша "Камера обскура". На бок лечь не желаете?
– Каюсь, имею слабость к зеленым глазам, – немного задумавшись, пояснил Шуга. – Однако слово чревато сильнее всего плотского и предосудительного, что во мне.
– Идеальный человек… – с чувством толка обозвал Педант. – Не сумасшедший ли вы? А может быть, в вас изначально заложено скучное самоубийство? Оттого вы такой последовательный и осторожный, ибо, глядя на ваши красивые руки, не могу отметить ни скупости, ни черты монстра. Возможно ли такое?
– Знаете, друг мой, а вот когда вы умрете, я напишу о вас в весьма положительном ключе, и даже подначу несколько тиражных изданий упомянуть вас в свете белом.
– Что ж, главное я для себя прояснил… – с иронией обронил Педант, слегка искажаясь в своей театральной улыбке. – Главное – упомянуть факт того, что я большой любитель антиквариата и долгов.
– Берете не свое? Это опасный путь. Я знал человека, что шел по нему не сдаваясь.
– Я сохраняю память. Поверьте, Шуга, память способна быть материальной.