– Однажды я совершил проступок. Ошибку. Страшную ошибку, парень. И меня прокляли не просто люди – сама земля отказывалась принять меня, когда я решил свести счёты с жизнью. И тогда бессмертные определили мне наказание. Вот уже почти сто пятьдесят лет…
Вовсе не малость обалдевший Лёха некстати ляпнул, что люди столько и не живут-то.
– Всерьёз уверены, сэр рыцарь, что дарованное бессмертие это благо, а не наказание? – желчно усмехнулся блюст как-то так, что парня обдало жаром.
– Ладно, извини…те. Я и вправду многого ещё не знаю, – негромко, с чувством произнёс он, не отводя на этот раз взгляда, и на прощание уже вполне искренне пожал ладонь стойко несущему свою ношу человеку.
Оттого и становилось понятным, что к родному сараю ноги принесли своего обладателя сами, как-то не особенно-то и информируя, как и каким маршрутом они двигались. Погружённый в свои невесёлые раздумья парень опомнился лишь, уже отворяя створку ворот и вваливаясь в помещение, по которому он, оказывается, успел даже и соскучиться.
– Привет, архаровцы! Что носы повесили? – весело, вполне командным голосом гаркнул ввалившийся в клубах пара, разрумянившийся с мороза сэр рыцарь.
Бран с хмурым видом корпел у чего-то на верстаке. Выписанные ещё утром гоблины хором зубрили здоровенный фолиант "Магической механики", и на приветствие отца-командира ответили только тяжким, вполне замогильным вздохом. А бездельничающая эльфка в ледяном молчании метала в нарисованный на бревенчатой стене сарая круг свои волшебные палочки – причём с такой силой, что те летели и впивались не хуже арбалетных болтов, роняя разноцветные искорки.
– А где Стелла? – Лёха огляделся, мимоходом пнул сложенные в стопку здоровенные чёрные колёса, и с удовольствием потянулся. Чёрт, как же здесь хорошо, среди своих!
И всё же, всеобщая, охватившая команду меланхолия – это если не сказать уныние – настолько бросалась в восприятие, что парень даже поёжился. Он осмотрел бок уже поднятой на дубовые колоды машины, где на бортовой балке виднелись две отчётливо покрытые окалиной и побежалостью вмятины, что-то уж очень напоминающие формой человеческие ладони. Хотел было примериться своими, но всё же из какого-то суеверия отдёрнул руки – и без того видно, что подходят, да и как раз на том же самом месте.
– Так где рыжая? – с наигранной весёлостью осведомился парень.
И отчётливо заметил, как покачнулся мир, когда гном мрачно повернулся от своих чертежей – и с такою рожей, будто у него заныли разом все зубы, нехотя сообщил:
– Она ушла из команды, сэр рыцарь. Велела кланяться, и просила чтоб вы не серчали…
Едва Бран успел вымолвить эти слова, как зубы его громко лязгнули. Однако вовсе не от страха или мороза, да и не от доброго удара в челюсть. Рыжая и тоже унылой мочалкой обвисшая борода гнома оказалась в Лёхином кулаке, а сам гном вдруг взлетевшим в воздух – да так, что обиженно-испуганне лицо того вдруг приблизилось к глазам.
– Что? А ну говори, Бран, не гневи бога – ты ведь меня получше других знаешь…
Кто там их ведает, этих подгорных рудокопов и кузнецов, чего там они боятся, а чего нет – но этот гном оказался впечатлён, и весьма.
– Мы хоть и не бессмертные как елфы, но всё ж отмерено нам больше гоблинов или вас, людей, – медленно начал Бран, которого видом разъярённого сэра рыцаря проняло, похоже, до самых печёнок. – Ну, иногда мы просто устаём жить…
Лёха снова встряхнул упрямого бородача, из которого слова признания приходилось вытаскивать словно клещами – да так, что зубы того снова лязгнули, как сработавший вхолостую капкан.
– Куда она ушла?
Угрюмое, еле слышное ворчание под нос Нуф-нуфа, что есть тут за северной рощей овражек, где клубится Туман Забвения как раз для выбравших этот путь, швырнуло Лёху в двери с такой силой, что глухо завыл воздух. Этот вихрь выл и бился раненым зверем, рычал и стонал, когда смазанные дома мелькали по сторонам – и взревел, когда буря человеческой ярости вырвалась на простор…
Жители посёлка и по сей день гадают, какая же это сила проложила хорошую такую просеку наискось через уснувшую зимнюю рощу. Может, смерч диковинный или здоровенный змей-вражина какой прополз – а может, гоблинский колдун чего начудил со своей вонючей магией. На всякий случай хотели определить последнего в петлю, но потом сообразили, что без магика опчеству просто никак. Потому вместо того решили линчевать найденного у крыльца кабака пьянчужку. Но примчавшийся главполицай всерьёз пообещал громы-молнии на дурные головы – а разгневанный целитель страшенные чирьи на все задницы – и обыватели, и без того развлёкшиеся представлением вкупе с созерцанием перепуганной физиономии колдуна, с довольным хохотом принялись расходиться…
Он мчался по непаханой целине, парой фонтанов взмётывая по сторонам искрящиеся под солнцем сугробы. И уже когда местность пошла под уклон, заметил впереди маленькую, одиноко и неловко ковылявшую фигурку. Сам не знал, откуда и силы взялись – наддал. И так, что под конец, тормозя, на раздираемых о наст коленях проехал добрый десяток метров, прежде чем, задыхаясь и с усилием заталкивая в себя обжигающий воздух, выдохнул наконец:
– Не дури, Стелла!..
Если бы в тот зимний полдень там оказался посторонний наблюдатель, он здорово удивился бы. На краю клубящегося неопадающим туманом оврага отчуждённо стояла маленькая, горделиво выпрямившаяся и отчаянно рыжая гномелла в роскошных бантах и с серьёзной до бледности смазливой мордашкой. А перед нею на коленях стоял крепкий парень несомненно благородного происхождения – и всё что-то шептал, шептал, шептал, неловко обнимая малышку и глотая слёзы…
– Я – тебя – прошу. Останься, малышка. Не знаю, что тебе не хватает – ты мне то расскажешь, но останься. Да я тебя и не пущу, в конце концов!
Физиономисты и прочие психологи наверняка отдали бы десяток лет жизни, чтобы хоть одним глазком заглянуть в лицо маленькой гномы. Печаль и радость, гордость и непреклонность – и на всём этом драгоценностями блистающие алмазами слезинки.
– Неужели ты проявишь надо мной насилие, сэр рыцарь? – упрямо не вынимая глубоко засунутых в карманы рук, Стелла неловко заворочалась в объятиях парня и попыталась шагнуть назад. – Или я твоя рабыня или даже вещь?
Ослепительная белизна зимнего полдня настолько померкла в глазах парня, что он невольно разжал руки. И вместе с клубами пара под этот свет вырвались глухие, исполненные нечеловеческой тоски слова.
– Стелла, клянусь богами, которых я проклинаю – если ты прыгнешь туда, я тоже не мешкая уйду следом…
Два взгляда смотрели недвижно, словно вплавившись друг в друга. Серо-голубой, больной и яростный – и отчего-то испуганный карий из этих с очаровательной раскосинкой гномьих глаз. Вот последние испуганно моргнули, ещё раз, и в снег часто-часто закапали парящие на морозе капельки.
Лёха снова потянулся, уже мягко взял гномеллу за обречённо поникшие плечи – и легонько, ласково, едва дыша, потянул на себя. А вот так, девонька… Расслабленные руки Стеллы неожиданно легко выскользнули из карманов – и в беспощадном сиянии полдня обнажились две кое-как замотанные тряпицей культяпки…
По чистому, заметённому полю пошатываясь брёл человек. Он бережно, словно убаюкивая нёс на руках ребёнка, и огненная шевелюра последнего блистала под солнцем медно-оранжевой лохматой звездой. Иногда он останавливался, замирал, и тогда под неуместно голубое небо вылетало полное ярости рычание. А потом человек упрямо делал шаг вперёд, проваливаясь в сугробы едва не по пояс, затем ещё один, и снова упрямо шёл к одному лишь ему видимой цели.
– Как же так, Стелла? Зачем ты отдала мне то, что для любого гнома важнее всего, свои не знающие устали или неловкости руки? Да кто я для тебя? Проходимец из сгинувшего в катастрофе мира, перекати-поле без родины и судьбы – тьфу, и всё.
Маленькая гномелла упрямо прятала лицо на расхристанной груди парня. И всё же неосознанно прижималась в своём безутешном и всё же сладком горе.
– Магия целителей не всесильна, Алекс, но я ни о чём не жалею. Нет, жалею – что смогла дать рыцарю всего лишь такую малость… – то ли выплакались, то ли просто померещились в надсадном дыхании эти странные и безумные слова.
– Да уж, крепко мы дали маху, – с неохотой и каким-то даже отвращением словно выплюнул своё мнение сгусток мрака. Бесконечный, беспросветный, в котором оказывалось всё – альфа и омега, начало и конец бытия.
– Не "мы", а вы, – чуть ядовито, но тоже с заметной ноткой огорчения отозвался мягко изливавшийся и красивым сиянием обернувший тьму свет.
Темнота поморщилась, но всё же признала, что недооценила этих людей… вернее, одного-конкретного. И вот теперь какая-то рыжая малявка, для которой-то и роль статистки слишком почётной была, шутя перечеркнула замыслы богов и пустила судьбы миров хоть по чуть-чуть, но иной колее.
– А чего не хватило вашей аватаре, кстати? – свет преисполнился любопытства и потёк было вперёд, но взметнувшаяся тьма разом придержала его.
– Не подглядывай! Пусть само прояснится – да и, неинтересно же всё знать наперёд?..
Свет мягко вибрировал, мерцал, оказавшись в непреклонных, но мягких, нежных – так и хотелось сказать любящих – объятиях тьмы.
– Да будет так. Отныне и вовеки – но скажи, мой друг, – некоторое время сияние неуверенно переливалось, подбирая цвета и оттенки. – Ведь та аватара есть отражение тебя и того зелёного луча? Она совершенна, и всё же, оказалась отвержена. Уж не означает ли то, что люди лучше нас?
Мрак налился объёмом, вспух в странных колыханиях. И когда из него вывалился рыцарь в сумрачных доспехах, то оказалось, что он просто хохотал.
– Да уж, воистину – пути Света неисповедимы!