С появлением зачатков гражданского общества, которое зарождалось в аристократических салонах, надобность в шутах стала исчезать. Некоторые рудименты этого явления дожили до царствования Павла I, а затем полностью исчезли из российской придворной жизни. Однако царевы шуты оставили такой яркий след в государственной жизни страны, что память о них и сами имена этих шутов сохранились в народном сознании наравне с именами их хозяев - русских императоров. Главная особенность института придворных шутов состояла в том, что они имели право безбоязненно говорить все, что им вздумается, прямо в глаза сильных мира сего. Им прощалось то, за что другие вздергивались на дыбу, клеймились каленым железом и ссылались на каторжные работы. До сих пор мы хорошо помним имена самых знаменитых "увеселительных", как их называли современники, шутов Ивана Балакирева, Адама Педрилло, Яна д'Акосты, Кульковского.
Самый известный из них - Иван Александрович Балакирев. Из биографии Балакирева известно, что в юности он, дворянин по рождению, был зачислен в штат придворных служителей и попал под начальство камергера Виллима Монса. Еще при Петре I Балакирев прославился своими шутками, смелость высказываний в которых иногда граничила с откровенным вольнодумством. Казалось, авторитетов для Балакирева не существовало. Но случилось непоправимое. Виллим Монс был замечен в интимной связи с императрицей, обвинен в измене и казнен, а Балакирева привлекли к суду и отправили в ссылку.
Как и следовало ожидать, едва заняв престол после смерти Петра I, Екатерина I, сама чуть не пострадавшая от любви к несчастному камергеру, вернула Балакирева из ссылки и произвела в поручики Преображенского полка.
В 1830 г., через много лет после смерти Балакирева, в Берлине вышел в свет "Сборник анекдотов Балакирева", среди которых нашли место и те, что ни по времени, ни по месту действия никак не могли принадлежать известному придворному шуту трех императоров - Петра I, Екатерины I и Анны Иоанновны. Из этого легко сделать вывод о популярности любимого шута Петра I Ваньки Балакирева, популярности, которой хватило не только на целых три царствования, но и на многие десятилетия вперед.
- Как ты, дурак, попал во дворец? - насмешливо спросил Балакирева один придворный.
- Да все через вас, умников, перелезал, - ответил Балакирев.
На обеде у князя Меншикова хвалили обилие и достоинства подаваемых вин. - У Данилыча во всякое время найдется много вин, чтобы виноватым быть, - сказал Балакирев.
Однажды случилось Балакиреву везти государя в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности. Шут, недовольный остановкою, ударил ее и промолвил, искоса поглядывая на соседа:
- Точь-в-точь Петр Алексеевич!
- Кто? - спросил государь.
- Да эта кляча, - отвечал хладнокровно Балакирев.
- Почему так? - закричал Петр, вспыхнув от гнева.
- Мало ли в этой луже дряни; а она все еще подбавляет ее; мало ли у Данилыча всякого богатства, а ты все еще пичкаешь, - сказал Балакирев.
Однажды осенью в Петергофском парке сидели на траве какие-то молоденькие дамы. Мимо проходил Балакирев, уже старик, седой как лунь.
- Видно, уже на горах снег выпал, - сказала одна дама, смеясь над его седою головою.
- Конечно, - ответил Балакирев, - коровы уже спустились с гор на травку в долину.
Шуты Балакирев и Педрилло сопровождали Петра Великого на яхте, когда монарх осматривал свой город. Взглянув на Адмиралтейский шпиль, Педрилло сказал: - Я имею такое острое зрение, что вижу, как на яблоке его сидит комар и правой ногой левое ухо чешет. Ты не видишь этого, Дормидоша?
– Я хотя не так зорок, как ты, зато слышу, как этот комар поет: "Не буди меня, молоду".
Упомянутый шут Педрилло был современником Балакирева. Впервые имя итальянца из Неаполя Адама Педрилло всплыло в Петербурге в связи с приглашением на коронацию Анны Иоанновны итальянской театральной труппы из Дрездена. В ней Педрилло подвизался на роли комика-певца и играл на скрипке. Не поладив с капельмейстером Франческо Арайя, Педрилло решил остаться в России. Он сам напросился к Анне Иоанновне в придворные шуты и вскоре сделался ее любимцем. Фамилия Педрилло будто бы придумана самим шутом. Она представляет собой более простой для русского произношения вариант от его подлинной родовой фамилии - Пьетро-Мира.
О том, что Педрилло пользовался исключительной благосклонностью и доверием императрицы, говорит тот факт, что, кроме официальной должности придворного шута, он успешно выполнял и другие поручения государыни, в том числе дипломатические. Вел переписку с правящими особами Европы, неоднократно выезжал за границу с личными поручениями Анны Иоанновны.
За десять лет царствования Анны Иоанновны Педрилло стал состоятельным человеком. Причем, если верить фольклору, никогда не стеснялся в способах обогащения, которые иногда носили весьма экзотический характер. Рассказывают, что женат он был на исключительно невзрачной и некрасивой девице, которую при дворе за глаза уничижительно называли "Козой".
Однажды Бирон, решив посмеяться над шутом, спросил его:
- Правда ли, что ты женат на козе?
- Не только правда, но жена моя беременна и вот-вот должна родить, - ответил находчивый шут. - И я смею надеяться, что вы будете столь милостивы, что не откажетесь, по русскому обычаю, навестить родильницу и подарить что-нибудь на зубок младенцу.
Бирон рассказал об этом Анне Иоанновне, и той так понравилась затея, что она решила по такому случаю устроить придворное развлечение. Она приказала Педрилло после родов жены лечь в постель с настоящей козой и пригласила весь двор навестить "счастливую пару" и поздравить с семейной радостью. Понятно, что каждый должен был оставить подарок на зубок младенцу. Таким образом, Педрилло в один день нажил немалый капитал.
После кончины Анны Иоанновны Педрилло вернулся в Италию. О дальнейшей его жизни, похоже, ничего не известно.
Еще будучи придворным шутом, Педрилло составил сборник анекдотов, который впервые был опубликован в 1836 г. под названием "Умные, острые, забавные и смешные анекдоты Адамки Педрилло, бывшего шутом при дворе Анны Иоанновны во время регентства Бирона". Вот только три из них:
В Петербурге ожидали солнечного затмения. Педрилло, хорошо знакомый с профессором Крафтом, главным петербургским астрономом, пригласил к себе компанию простаков, которых уверил, что даст им возможность увидеть затмение вблизи. Между тем велел подать пива и угощал им компанию. Наконец, не сообразив, что время затмения уже прошло, Педрилло сказал:
- Ну, господа, нам ведь пора.
Компания поднялась и отправилась на другой конец Петербурга.
Лезут на башню, с которой следовало наблюдать затмение.
- Куда вы, - заметил им сторож, - затмение уже давно кончилось.
- Ничего, любезный, - возразил Педрилло, - астроном мне знаком - и все покажет сначала.
Педрилло, прося у герцога Бирона пенсию за свою долгую службу, говорил, что ему нечего есть. Бирон назначил ему пенсию в 200 рублей. Спустя несколько времени шут опять явился к герцогу с просьбою о пенсии.
- Как, разве тебе не назначена пенсия?
- Назначена, ваша светлость! И благодаря ей я имею, что есть. Но теперь мне решительно нечего пить.
Герцог улыбнулся и снова наградил шута.
Герцог для вида имел у себя библиотеку, директором которой назначил известного глупца. Педрилло с тех пор называл директора герцогской библиотеки не иначе как евнухом, и когда у Педрилло спрашивали: "С чего ты взял такую кличку?" - то шут отвечал: "Как евнух не в состоянии пользоваться одалисками гарема, так и господин Гольдбах - книгами управляемой им библиотеки его светлости".
Еще один шут - Ян д'Акоста - происходил из португальских евреев. Ни место, ни время его рождения историки не знают. До приезда в Россию он служил в Гамбурге, "исправляя должность адвоката". Но должность эта ему не полюбилась, и он "пристал к российскому резиденту", с которым и приехал в Петербург. Петр смешного и веселого д'Акосту полюбил и вскоре причислил его к придворным шутам. В Петербурге д'Акоста принял православие, но относился к этому довольно легко и, судя по анекдотам, любил в связи с этим подшучивать как над собой, так и над своими вновь обретенными единоверцами.
Через шесть месяцев после принятия православия духовнику д’Акосты сказали, что новообращенный не выполняет никаких обрядов православия. Духовник, призвав к себе д’Акосту, спрашивал тому причину.
- Батюшка! - сказал шут. - Когда я сделался православным, не вы ли сами мне говорили, что я стал чист, словно переродился?
- Правда, правда, говорил, не отрицаюсь.
- А так как тому прошло не больше шести месяцев, как я переродился, то можно ли требовать чего-нибудь от полугодового младенца?
Духовник, при всей своей серьезности, не мог не рассмеяться.
Д'Акоста отличался философским складом ума и редким жизнелюбием. Даже на смертном одре он не забывал, что был царским шутом. В России это звание всегда считалось почетным.
Два господина - стряпчий и лекарь - спорили однажды: кому из них идти вперед? Пригласили д’Акосту решить их спор.
- Вору надобно идти вперед, а палачу за ним! - отвечал шут.
Несмотря на свою скупость, д’Акоста был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику: