- А, это вы, Петр Петрович, - поздоровался он, подходя к кузену Пьеру и пожимая ему руку.
- Вы это о чем же так задумались, что даже испугались, когда я вас позвал? - трепал по плечу Панютина кузен Пьер, показывая два ряда белых зубов.
- Мало ли о чем иногда думается, не все же рассказывать, - отвечал тот.
- Тайна? А ведь в молодости только любовные тайны бывают, значит, вы думали о ней, - подшутил кузен Пьер.
- Вы ошибаетесь, я о ней не думал, - быстро ответил Панютин с румянцем на щеках и совершенно невольно обратил глаза в ту сторону, где сидела Груня.
Повесы засмеялись. Панютин сердито закусил губы, поняв свою неосторожность.
- Ну, как вы теперь живете, что поделываете? - стал расспрашивать кузен Пьер.
- Университет посещаю, - коротко ответил Панютин.
Он не имел никакого желания беседовать.
- Скучаете, я думаю, без сестры?
- Занятия есть, скучать некогда…
- Да, да, конечно! А вот у нее нет занятий, она и скучает. Вы заметили?
Панютин молча кусал губы.
- Как вы думаете, счастлива ли она? - спрашивал кузен Пьер, делая очень серьезное лицо. - Вот мы сейчас спорили об этом предмете. Я говорил, что она не может быть счастлива с трупом супруга, что ей нужен муж молодой, живой… вот, хоть бы такой, как вы.
Панютин снова вспыхнул и сухо заметил:
- Я не мешаюсь в дела сестры. Счастлива или несчастлива она - это ее дело.
- Так, так, - согласился кузен Пьер. - А я полагал, что вы так привыкли с детства друг к другу, что одного из вас всегда должны интересовать дела другого.
Панютина снова передернуло. Кузен Пьер опять стал изливаться в похвалах прелестям Груни. Панютин стоял, как на горячих угольях. Он то краснел, то бледнел. Трое повес наблюдали за жертвой своей плоской шутки и продолжали дразнить ее, как дразнят голодного, запертого в клетку тигренка, показывая ему из-за решетки со всех сторон кусок мяса. Дикий тигренок сделал попытку скрыться, его удержали.
- Постойте, куда же вы бежите? - остановил юношу кузен Пьер и взял его под руку. - Садитесь. Мы так давно не видались. Поговоримте. Что это вы хмуритесь? Ну, что, на кладбище вашего воспитателя все по-прежнему появляются привидения похороненных мудрецов? Тень Трегубова по-старому ли восстает из своего могильного склепа и приходит во время шабаша осматривать мавзолеи кряжовского погоста? А мавзолеев все прибавляется или ими заставлены уже все углы? Находите ли вы теперь приятным свое пребывание в жилище мертвых? Иногда, я думаю, становится немного скучно?
- По крайней мере тихо, если не весело; заниматься можно, - ответил Панютин и поспешил прибавить: - Но я большую часть времени провожу в университете.
- А, да, в университете, - серьезно проговорил кузен Пьер. - Конечно, там скучать нельзя. Молодые профессора, новые, живые идеи приводят, животрепещущие вопросы поднимают; кружки молодежи составляются; товарищество крепко стоит за своих членов; споры, шум, сходки, заботы об участи бедных собратьев, все кипит, волнуется юною жизнью, жизнью дня… Чудное это существование.
- Нет… да… - начал в замешательстве Панютин. Ему очень хотелось выругать кузена Пьера, очень хорошо знавшего, что в университете уже не было никаких кружков, никаких сходок, никаких новых идей.
Трое повес захохотали дружным смехом. Юноша снова с злобою закусил губы и, оборвав лист плюща, скомкал его в руке; казалось, он хотел бы в эту минуту точно так же скомкать, отбросить и растоптать ногами свою собственную жизнь.
- Что вы ему сказки-то рассказываете? - проговорил Левчинов. - У вас, я думаю, нет ни одного товарища? Вы едва ли знаете кого-нибудь из студентов даже по имени;- обратился он к Панютину.
- Да, теперь студенты мало сходятся между собою, - отвечал неохотно Панютин.
- Жаль, жаль, - с сожалением произнес кузен Пьер, продолжая свое, начатое без всякой цели, шутовство. - Ну, да это не беда, поскучаете дома и в университете, так здесь отдохнуть можно, в добром родственном кружке…
- Что это вы, Петр Петрович, с умыслом или… - начал Панютин глухим голосом и ве мог сразу подыскать слово, - или по вдохновению дразните меня? - окончил он.
Ему хотелось сказать не по вдохновению, а по глупости, но язык не повернулся на это.
- Дразню? Я и не думал дразнить вас, - изумился кузен Пьер и снова выставил свои блестящие зубы.
- Так что же вы расспрашиваете меня о моем житье-бытье? Ну, скверно оно, вы это сами знаете. Да вам-то что до этого?
Панютин сердито встал. Кузен Пьер ласково удержал его…
- Мне, право, жаль вас, - благодушно сказал он. - Вот вы все хмуритесь, скучаете, раздражаетесь, а между тем уходит то лучшее время, когда человеку нужно жить полною жизнью.
Панютин пожал плечами и выказал снова намерение уйти.
- Право, вам надо поближе с обществом познакомиться, там найдутся и друзья, и развлечения.
- На улицу, что ли выйти да прохожих в друзья скликать? - спросил Панютин.
- Зачем такая эксцентричность? Просто вот заходите ко мне, я вас и познакомлю с молодежью, - сказал кузен Пьер.
Панютин сухо поблагодарил его и ушел.
- Ха-ха-ха! - захохотали Левчинов и граф Родника. - Для чего вы это такую комедию с этим диким зверем разыграли?
- Субъект интересный? - ответил кузен Пьер и выставил свои зубы.
Собеседники пожали плечами, как будто выражая этим то мнение, что не стоило начинать комедии из пустяков. Граф Родянка даже зевнул, выражая этим томившую его скуку. А кузен Пьер очень многозначительно взглянул на них и стал объяснять дело.
- Этот зверек очень сердит на свое положение н очень скучает, - начал ей. - Сверх того, он очень неопытен. Из этого ясно следует, что его легко приманить какою-нибудь забавой к себе.
- Очень нужно нам всяких дураков приманивать, - презрительно промолвил граф Родянка и опять зевнул, точно зевота была задачею его жизни.
- Я не знаю, дурак он или умный, но мне он нужен, - сказал кузен Пьер. - Он, во-первых, мне передаст, любит ли его нареченная сестра своего мужа или не любит, счастлива ли она или нет, а, во-вторых, он передаст своей нареченной сестре, что я интересуюсь ею и жалею ее.
- Так он и станет ей это передавать, если он сам без ума от нее, - лениво заметил граф Родянка, пожимая плечами. - Вы упустили из виду его неопытность. Он разгорячится и все выскажет сестре.
- Какое ужасное коварство! - с комическим ужасом произнес Левчинов и захохотал.
- Это будет целый роман, - тем же скучающим и носовым тоном промолвил граф Родянка.
Кузен Пьер оскалил свои белые зубы.
- А знаете, ведь действительно было бы интересно увидать первые шаги этого зверька в нашем обществе. Смеху доставило бы много.
- А черт его знает, еще скандал какой-нибудь учинит. Это, кажется, грубая натура, - снова зевнул граф. - Пошло все это и нисколько не весело, - добавил он и помолчал.
- Вы сегодня куда? - спросил он у собеседников через минуту.
- Не худо бы к мисс Шрам, - ответил Левчинов.
- Идет, - ответили остальные и, распрощавшись с обществом Обносковых, понеслись к мисс Шрам, одной из самых отчаянных наездниц цирка.
У нее уже собралась целая ватага разгульной молодежи. Трое новых посетителей были встречены с восторгом.
- Погодите, погодите, я вам скоро новичка привезу! - говорил кузен Пьер. - Дикаря с островов Тихого океана.
Левчинов и граф Родянка опять пожали плечами, как будто удивляясь странной настойчивости кузена
Пьера, и скоро среди шумной оргии у мисс Шрам забыли обо всей пошлой сцене и пошлых разговорах, происходивших между ними в скучном доме Обносковых.
Но у кузена Пьера не выходили из головы два молодые лица: лицо Павла и лицо Груни. Это были два новых актера, которых он мог заставить разыграть какую-нибудь комедию, еще не известного ему содержания, но во всяком случае потешную для него. Как всякий специалист, кузен Пьер принимался за новые, относящиеся к его любимому предмету опыты, не зная, что из них выйдет, но наслаждаясь вперед самым процессом этих опытов и возможностью не сидеть без дела. Сверх того, кузену Пьеру давно приелись азбука и зады его специальности; он заметно старел, не по летам, но по усиленной жизни этих лет, и начинал чувствовать, что и дружба с тридцатипятилетними женщинами, и кутежи с наездницами и актрисами, и возня с пресытившимися друзьями становятся крайне однообразными, что в этой музыке он наизусть знает каждую нотку. Ему нужно было что-нибудь новое, выходящее из ряда этого, по-видимому, бурного и разнообразного, но, в сущности, такого же скучного и однообразного существования, как и существования какого-нибудь канцеляриста с вечной перепиской похожих до крайности одна на другую бумаг.
XII
На краю пропасти
Павел Панютин со дня свадьбы Груни не находил себе нигде покоя, тосковал, худел и ходил, как человек, утративший нечто, составлявшее всю цель его существования. Действительно, в Груне он терял все.