вспотевшего в сотый раз пленника.
- Пуп-сик, ты только не ворчи, я должен тебе кое-что сказать…
- Нет, это я должна тебе кое-что сказать, дорогой! - Изъяснялась она, как всегда, резко.
- Я должен уехать в Москву, так надо, я потом всё объясню, не хотелось бы тебя заранее расстраивать… Может быть, ты даже догадываешься… - Крышкин с трудом подбирал'слова, выпрашивая подсказку у скучного полковника.
- Я прекрасно всё знаю, по телевизору уже показывали, - сказали из динамика более спокойным голосом. Карпенко напрягся. - Что ж, дорогой, похоже, тебе повезло впервые в жизни, нам всем наконец-то по-настоящему повезло!
- О чём она? - не выдержал Карпенко, вклиниваясь в разговор. - Что вы видели, гражданка, по какому каналу?
- Ха! Канал судебных новостей, разумеется! Полчаса назад решением областного суда Никифор Петрович Крышкин признан недееспособным!
- Пупсик! - взвизгнул государственный преступник, хватаясь за голову.
- Над ним установлена опека и сумма ежемесячного содержания три тысячи кредитов…
Карпенко крякнул.
- …опекуном назначена конечно же я… Никифор Петрович превратился в два огромных
краснеющих уха.
- …из средств Министерства обороны… Карпенко поправил пиджак.
- …другим решением в мою личную собственность передано всё федеральное имущество, расположенное на территории города. Вот умора! Теперь я могу пойти в налоговую, к фээсбэшникам, военным и затребовать с них аренду! Ха-ха-ха! Соседка Таня позеленеет. Ты хоть слушаешь меня?
- Мы вас внимательно слушаем, - ответил за всех Карпенко.
- Но самое главное…
- Не томи, родная! - Крышкин вцепился в столешницу так, словно только по ней можно было выкарабкаться из абсурда.
Громкоговоритель всхлипнул.
- Ах! - вздохнул динамик, Любовь Потаповна плакала. - И самое главное, о чём должна знать страна. Уй, я готова разрыдаться… Временно исполняющим обязанности президента на период отсутствия отбывшего на Алтай главы государства назначен… Ой, я сама в это почти не верю, но сегодня объявлено решение Конституционного суда, дорогой, а это, знаешь ли, не рецепт шарлотки… Сегодня временно исполняющим обязанности президента… назначен… Катюшкин жених и, я думаю, практически наш единственный сын - Рубен-чик… - Прошептав имя будущего зятя, Любовь Потаповна ушла в такой счастливый, всепоглощающий плач, что Карпенко не выдержал и выключил телефон.
- Что мне делать, товарищ полковник? - совсем растерялся пленник, удерживая столешницу, словно падающее дерево. - Мне ведь теперь всё равно. В её глазах я и раньше не был дееспособным, но теперь станет ещё хуже.
- Лучше не будет, я людей по голосу раскусываю. - В словах следователя сквозило участие. - Слушай, Петрович, скажу тебе по секрету, у меня этот бардак уже вот здесь, вот здесь и вот здесь. Ни минуты покоя! Подожди, начальство звонит. Да, Владимир Николаевич!
- Карпенко! Я всё слышал, немедленно освободи его, если хочешь остаться полковником.
- Да я уже понял. Его, собственно, никто и не держит… Никифор Петрович, примите мои извинения, вы абсолютно свободны.
- Куда вас подбросить, Никифор Петрович? - строго спросила громкая связь. - В нашем распоряжении, между прочим, весь аэрофлот страны.
- На Кубу, - решительно ответил он, разжал пальцы и осторожно вышел из-за стола. Неровной походкой прошёл к окну, посмотрел на залитый солнцем двор. - Да, пожалуй, на Кубу.
Маргарита Бобровская
Домовой. Рассказы дяди Васи
Памяти В. С. Покровского
Дело было в Стрельне. Жил я с семьёй в старом многоквартирном доме. Целый квартал таких домов был когда-то выстроен на деньги купцов, а потом превращен в коммуналки. В узкий тёмный коридор выходили двери квартир, а в конце его стояла лёгкая приставная лестница на чердак. В этом коридорчике и собирались соседи-мужички за пачкой папирос. Жил среди нас один старик. Не то чтобы особняком держался, но в друзья никому не навязывался, на вид был угрюм и замкнут. О прошлом старика никто из соседей не расспрашивал, но все подозревали, что при случае можно услышать интересную биографию. Несмотря на свой почтенный возраст, он сохранил прямую спину и твёрдую походку. Седой, он походил на колдуна или знахаря. К тому же старик знал все церковные праздники и умел заговаривать болезни, но непонятно было, верит он ревностно в Бога или водит дружбу с нечистой силой. Его даже звали, как раньше звали всех домовых, - Серафимыч.
Наше поколение атеистами воспитывали - икон в домах не было, а если и были, то не в красном углу, а в шкафу на полке; крестили тайно, да и церкви почти все закрытыми стояли. И вдруг на тебе, сосед - верующий!
Непорядок! Надо поспорить, посмеяться… Дурачьё! Однако женщины за советом бегали к нему постоянно - как лечить да как хоронить.
Мы же, боясь признаться в том самим себе, с удовольствием слушали его редкие рассказы и байки, доя приличия подшучивая над их религиозной и мифической подоплёкой. Вот однажды старик завёл речь о домашних духах, и я как бы на полном серьёзе спросил:
- Вот сколько слышу от тебя, Серафимыч, сказок, а сам домовых не видел. Можно на них посмотреть? Или нету их совсем?
Старик оживился, взглянул с недоверием - не подшучиваю ли я над ним. Потом усмехнулся, закурил и, растягивая слова, ответил:
- Домового-то увидеть можно, только это очень страшно!
Весёлость с меня мигом сошла. Я в недоумении посмотрел на соседа.
- Шестого июня будет Троица. Под этот праздник возьми борону и ступай на чердак. Как залезешь, увидишь домового - на печном борове сидеть будет. Но смотри не струхни - лицо у него будет твоё собственное!
Тут старик сверкнул глазами, а я аж вздрогнул!
- На голове у него будет шапка. Если ухитришься сорвать её, с этой шапкой сможешь летать на шабаш! Но тут же уходи, да перед собой держи борону и спиной к домовому не поворачивайся, а то каюк!
Тут Серафимыч, попыхивая папиросой, опять помрачнел, глаза потускнели, и он снова превратился в старого знахаря.
Каждый из соседей тогда подхватил тему - вспомнили, как однажды приняли за домового кто мешок картошки, а кто вора-домушника. Пошумели и разошлись, а я стоял как зачарованный, глядя на чердачную лестницу.
Всю ночь я не спал - всё представлялся мне этот домовой с шапкой. Только собственное лицо я на нём представить не мог - это вам не в зеркало смотреться! А ещё я постоянно ловил себя на мысли: "Где достать борону?" Твёрдо зная, что история эта покоя не даст, я решил проверить рассказ Серафимыча на деле.
На следующий день я отправился на поиски бороны. Облазил всю Стрельну - так и не нашёл. Да и не хотел находить, представляя её размеры и вес. Всё равно что тащить на чердак ковш от бульдозера! Так вот, возвращаюсь я с этих поисков, захожу в наш дворик. А моя жена под окошком какие-то цветы сажает. Лейки-лопатки на земле, а у завалинки, сиротливо так, стоят грабли - как будто на меня смотрят! "А чем, собственно, грабли от бороны отличаются? Всё то же самое, только с черенком, и нести легче!" От радости чуть не подпрыгнул! Ну, думаю, теперь только праздника дождаться.
Ждать пришлось недолго - в делах дни пролетели, и наступил канун Троицына дня. На моё счастье, начались белые ночи, и в чердачное окно на чердак проникал хоть и тусклый, но свет.
Как только настал вечер, в меня будто бес вселился: выйду, посмотрю на лестницу - рано ещё: то мужики покурить соберутся, то женщины посплетничать остановятся. Часам к одиннадцати все угомонились и разошлись. Жена моя тоже уснула. Я тогда взял грабли и дверь тихонько прикрыл. А свет везде погасили - коридор тёмный, хоть глаз выколи. Да такая меня жуть взяла, аж коленки дрожат. Но отступать поздно - Троица раз в год бывает. Поднялся я по лестнице, открыл люк, а грабли не лезут! Я и так их, и сяк - широкие больно! Еле-еле втиснул их бочком, а потом влез сам. Дрожу весь, как лист осиновый, - с чего? Непонятно. Ничего ещё не увидел! Пыльно на чердаке, окошко маленькое, грязное. Как глаза привыкли, стал этот боров искать. А трубу сбоку заставили каким-то хламом: и коробки там, и кровати - чего только не натащили! Обхожу я этот хлам, а за ним, на борове, домовой сидит, в шапке! Ну всё, как Серафимыч говорил!