И вот размышляю так и слышу шаги.
Обернулся. Смотрю: девочка идёт. Обыкновенная человеческая девочка. Не безобразная, но и не премированная красотка, плотненькая брюнетка и всё при ней. Вышитая рубашечка, зашнурованная безрукавка - а может, корсет, не знаю - синяя юбка, чулочки, тапочки… В руках корзинка. И идёт, заметьте, не куда-нибудь, а именно ко мне.
Смотрю и молчу. Жду, что будет.
Ну, что было… Подошла, присела на корточки, вытащила из корзинки беленький платочек и флягу, намочила - и давай стирать с меня кровь. С таким, причём, видом, будто она моя родная сестра или профессиональный местный доктор.
И воркует. Непонятно, но дешифратор легко взял. Язык на Адин похож.
- Это, - говорит, - хорошо, что ты очнулся, бродяга. Здесь долго лежать опасно. Здесь колдуны рыщут. Увидят нас с тобой в волшебное зеркало - хлопот не оберешься.
- Я, - говорю, - не бродяга. Я - солдат.
- Всё равно, - говорит, - здесь тебе не место, солдат. Я тебе еду принесла. Ешь и уходи.
Вытаскивает из своего запаса пресную лепёшку, кусок сыра и зелёные шишки печёные. И всё это, опять же, с таким видом, будто так и надо.
- Слушай, - говорю, - сестрёнка, это всё здорово, конечно, спасибо, но… Ты почему со мной возишься-то? Ты сама из горцев?
- Да, - говорит. Совершенно невозмутимо. - Как почему вожусь? Сердце у меня доброе. Иду это утром за водой к роднику - гляжу, кто-то по верхней дороге ехал, где куска моста нет, и сорвался. Лошадь дохлая валяется, а человек - ты, бродяга, в смысле, солдат, живой ещё. Везунчик. И я подумала: на тебе милость небес, а мне зачтётся помощь несчастному, попавшему в беду. А ты ешь, не зевай по сторонам.
- Ага, - говорю. Жую сыр и думаю, что в ней такое ненормальное. Речь, что ли… Или поведение? Никак не поймать, чувствую только, что не то.
- Тебе, - говорит, - бродяга, то бишь, солдат, лошадь нужна, наверное?
- Ага, - говорю.
- Вот лошадь, - говорит, - я не могу достать. Нашу взять мама не разрешит.
Очень серьёзная девочка. Даже слишком серьёзная. Чересчур.
- Мама не разрешит? - говорю. - Не переживай, дорогая, это бывает. А, между прочим, как тебя звать, красавица?
Смотрит на меня святыми и невинными глазами.
- А я не сказала?
- Вроде бы и нет, - говорю, а сам тихонько беру её за ручку. - Так как?
Пожимает плечами и говорит кротко:
- Ори.
И я не знаю, смеяться мне, беситься или плакать.
- Сволочь, - говорю.
Вздыхает, пожимает плечами.
- Что ж делать, Снайк, - говорит. - Не всем же быть ангелами. Сволочь, конечно… Ох и сволочь же… Ах, какая сволочь! - и улыбается. - Убить меня мало. Правда?
И что я мог ему ответить, скажите на милость?
И вот, я сижу, доедаю лепёшку с водичкой. А Ори сидит рядышком, обхвативши ручками коленочки. Смотрит и улыбается. Симпатяга.
- Ну, что? - говорю. - Это, значит ты меня спасла? В смысле, чтоб я не разбился? В смысле - спас? О, ёлы-палы, Ори, ты вообще - мальчик или девочка?! Или кто!?
Навыдавали знакомых хихиксов, серьёзной малютке - не к лицу.
- Ну, я, - говорит, - предположим, тебе помогаю, действительно. - А тебе что, так уж принципиально, какого я пола, по-вашему, по-человечески?
Я затылок потёр - неловко как-то.
- Как тебе сказать, - мямлю. - Пожалуй, принципиально.
Слушает и прётся, скотина.
- А как бы, - спрашивает, - тебе хотелось, дорогуша?
И с такой подлой улыбочкой, что меня в жар бросило.
- Что значит "как бы хотелось?" - это я, значит, пытаюсь рыпаться. - Да мне-то какое дело? Мне всё равно…
Закатывается и делается парнем - тем самым лешаком - прямо на глазах, как будто голограмма меняется. Даже не верится, что плотское существо.
- Вот видишь, - пожимает плечиками, - тебе всё равно, а уж мне - и подавно.
И задирает кокетливо рубаху на голой поцарапанной коленке. Как раз в тему.
- Ага! - говорю. - Попался! В смысле - попалась! Ты - девочка!
Заваливается на спину, визжит и ногами дрыгает - дикий восторг.
- Обломись, - верещит, - Снайк! Я - мальчик!
Я только плюнул.
- Да ну тебя, - говорю. - Всё ты врёшь, поганец… в смысле, поганка, ни пола у тебя нет, ни стыда, ни совести…
- Ах, - говорит, - Снайк, душечка, как тонко! Дай, я тебя поцелую!
- Сначала, - говорю, - опять поменяйся.
Но тем не менее, чем дольше я с этим типом разговариваю, тем меньше в состоянии на него злиться. Забавный - и хитрющий, зараза - уважаю, ничего с собой не могу поделать. И настроение у меня меняется к лучшему. Но тут я вспоминаю одну важную вещь - и делается не по себе.
- Слушай, - говорю, - старик, а ты не знаешь, где Ада?
Улыбается безмятежно.
- Вот уж, - говорит, - на кого мне исключительно наплевать. Наверное, попёрлась искать свою страшную колдунью, которой не существует в природе, потому что любой подземный хозяин - это мальчик с девочкой в одном флаконе. Или разбивать волшебное зеркало, которое спьяну приснилось такой же набитой дуре, как она сама. Или заниматься какой-нибудь другой лабудой - почём мне знать, какой именно?
- Да, - говорю. - Это на неё похоже… Ори, а если её поймают?
- Выдадут замуж за своего короля, - смеётся. - Да понятия не имею, Снайк. Скорее всего, тихонько, не больно пристрелят, чтоб не мешалась, и сказке этой - конец. А что?
- Да ничего, - говорю, - так, жалко просто… Может, поищем её? Наверное, ещё можно вытащить…
А Ори только что сиял, как та самая золотая монета - и вдруг погас. И отвернулся от меня. И говорит в сторону:
- Я в этом не участвую. И тебе не советую.
- Да я же тебя не тащу, - говорю. - Тогда я один поищу. Для душевного равновесия. Ладно?
Тогда он начинает плакать. Всхлипывает и шмыгает носом. И я немного теряюсь.
- Ты чего? - спрашиваю.
- Ничего! - режет. - Не ожидал! Она тебе всё-таки нравится! Эта безмозглая машина для махалова! Эта злобная дура, которая вопила на всю степь, что я тебя предал! Нет, помолчи! Она ж ни чёрта не соображает, что вокруг происходит, хоть земля расколись! Зато настоящая стабильная баба, да?! Благие небеса, а я-то, дурак, сам, своими руками… Доигрался!
Отцы, радетели…
- Да что ты, дружище, - говорю, - в самом деле? Просто жалко - живой человек, по дури загнётся…
Поворачивается ко мне - мама родная! Рыльце мокрое, но уже не печальное - в ледяной ярости. Маленький, очень злобный дракончик. Настроение меняется, как погода в умеренных широтах.
- Как же, Снайк, - не говорит уже, а шипит сквозь зубы. В синих глазах вприщур - красные огоньки загорелись, губу приподнял, как хищный зверёк, а под ней - кошачьи клыки. На лешака уже не похож, даже смотреть страшновато. - Я понимаю - жалко. Что ж тут непонятного? Давай, беги, спасай свою суженую - только не надейся на повторение… сам знаешь чего! Давай, воюй с колдунами, разбивай дурацкие зеркала, плодись и размножайся - если она тебе это позволит и не прибьёт за это - а я в этой лажовине больше не участвую! Сыт по горло! Точка! Только не надейся получить назад свою летающую колымагу! Я её забираю на память, ясно!?
Вот клянусь на духу чем угодно - об авиетке я в тот момент даже не вспомнил.
- Да бог с ней, Ори, - говорю. - Я же не про то, я просто хотел…
Сам понимаю, что какую-то чушь несу, но нужные слова не придумываются, хоть тресни.
Ну, встал он, размазал слёзы рукавом, посмотрел на меня - жутко посмотрел, зло, насмешливо, разочаровано, грустно - подпрыгнул, руки раскинул, и уменьшился на глазах. Чудным таким созданьицем стал - меховым комочком, из которого кожаные крылья с перепонками растут. Взмахнул крыльями раз-другой - и исчез из виду.
А я смотрел вверх - и у меня почему-то всё внутри переворачивалось.
Наверное, с полчаса прошло, пока я куски души вместе собрал. Как было погано, описать тяжело. Но через полчаса до меня всё-таки дошло, что поезд ушёл и надо как-то бултыхаться дальше. И самое реальное, как ни гадко - это идти искать Аду. Хотя, куда идти и как там действовать, я на тот момент даже представить себе не мог. Просто сил не было сидеть и ждать у моря погоды.
И я встал, поднял бластер и попёрся, куда глаза глядят.
А вокруг - скалы и скалы. Травы с кустами всё меньше и меньше, сплошной голый камень цвета дорожной пыли… А дорога меж двух скальных стен всё круче вверх забирает, идти тяжело, жарища и пыль… Абсолютно никаких признаков жизни, даже птички не щебечут, каменная пустыня. Только и увидел, как пара ящериц в камнях копошится, до того, как солнце поехало к закату.
От жажды я не помер только потому, что у меня Орина фляжка осталась. Но есть очень хотелось, а хуже всего было то, что я совершенно не знал, куда податься и где искать этих подземных хозяев, чтоб они полопались… И о пещере с кучей соломы я уже думал, как о райских кущах, потому что переться в гору по камням пешком оказалось ничуть не приятнее, чем на лошади.
Так я бродил, пока не начало темнеть. Ничего не нашёл, только устал, как будто на мне кто-нибудь верхом катался. Заблудился так, что без солнца определять откуда пришёл, ни за какие деньги не взялся бы.
Когда сумерки наступили, попрохладнее стало. Я сначала обрадовался, а потом как начало холодать! Камни за день раскалились, как та самая сковородка, хоть блины на них пеки, но в темноте остыли быстрее, чем я успел покурить. Закон подлости.
Ну, сел я на камень с бластером в обнимку. Сижу и трясусь, как припадочный. Между скалами полоска неба видна, на ней серпик одной луны и пара звёздочек. И тишина стоит такая, что тревожно делается - будто кто в спину глядит.