Сэтти узнал его даже на таком удалении, и в нем шевельнулась гордость. Он был здесь, на земле, но он был еще и там, это его мысль, воплощенная в стремительном стальном теле, неслась над планетой, побеждая ветер и расстояние.
- Мой ребенок… - выговорил он.
Девушка поняла и нахмурилась.
- Как жаль, что ты не можешь принадлежать только мне…
Но в голосе ее уже не было сожаления. Она давала ему свободу, ничего не прося взамен, с легкой грустью признавая за ним право быть самим собой.
Он благодарно прижал ее к себе.
- Ты мне нужна такая, какая ты есть. И не меняйся, пожалуйста.
- Я и не думаю меняться. Хочу от тебя четырех детей. Чтобы утирать им носы и покупать игрушки.
- И дом, - сказал он. - И сад. И чтобы каждый вечер приходили друзья. Нет, не каждый, а то я соскучусь по тебе.
- Будет, - сказала она. - А потом ты каждое утро будешь уходить в свое противное конструкторское бюро…
- А ты каждое утро будешь рисовать свои противные картины и злиться, когда не получается.
- Не буду я злиться. Злишься, когда есть талант.
- У тебя отличные рисунки. В них чувствуется душа вещей.
- Если так, то у тебя будет злая жена.
- У меня будет хорошая жена. Лучше всех.
- Всегда?
- Всегда.
Луч солнца перебрался на лицо. Если неплотно прикрыть веки, то мир за сеткой ресниц становится радужным и туманным. Покачиваются в вышине размытые вершины сосен, и ветер гудит в них, как в мачтах корабля. Мачты прочерчивают облака, планета бережно несет тебя на своей широкой, дружелюбной спине. Ему нет еще сорока, таких дней у него будет много.
* * *
Сэтти Товиус сидел, положив руки на колени, и односложно отвечал на вопросы профессора.
- Как вы себя чувствуете?
- Хорошо, спасибо.
- Вам известно, что вас вернули с того света?
- Да, спасибо.
- Ну и как он выглядит? - рискнул пошутить профессор.
Голова пациента слабо дернулась, на тощей шее напряглись жилы.
- Я выздоровел, господин профессор? - не поднимая глаз, ответил он вопросом на вопрос.
- О да! То есть, конечно, такая встряска отнюдь не прошла для вашего организма бесследно. Умеренность и еще раз умеренность! Не следует волноваться, пить, больше будьте на свежем воздухе. И никаких снотворных. Ни-ка-ких! После такого отравления даже две таблетки пекталана для вас убийственны. Надеюсь, однако, вы не намерены повторять опыт?
На этот раз лицо Сэтти Товиуса скривилось в улыбке, и профессору стало не по себе: казалось, что под пергаментной кожей нет ничего, кроме костей.
- Я был глупцом, профессор. Да, конечно, я был глупцом.
- Вот и прекрасно! - шумно обрадовался профессор. Теперь ему хотелось поскорей закончить этот разговор. - Ну, желаю вам всего лучшего… в новой жизни.
Он встал. Встал и Сэтти Товиус, неподвижно глядя себе под ноги.
- Послушайте, профессор…
- Да?
- Вы не могли бы… Эту ленту с биотоками или как там ее… В общем, запись… той жизни вы не могли бы дать мне в пользование?
Профессор покачал головой.
- Это невозможно.
- Но… почему?
- Во-первых, нужна специальная аппаратура, которая стоит сотни тысяч. Во-вторых, необходим строгий врачебный контроль. В-третьих - поймите, это главное, - нельзя жить искусственной жизнью.
- Почему?
- Потому что… Но это же ясно! Впрочем, достаточно и первых двух ограничений.
- Понятно…
Он неловко поклонился, отчего голова его привалилась к плечу, и шагнул к выходу. Черт, и костюм на нем какой-то обвислый, серый, унылый, как и он сам.
Профессор подошел к окну. Вот по аллеям больничного сада бредет человек, которого он спас. Да, да, вытащил из смерти тем, что дал ему искусственное счастье и разбудил волю к жизни. Метод оправдал себя, метод спасет еще многих людей, а его, автора, ждет слава. Все прекрасно в это солнечное утро. Профессор с удивлением заметил, что в руке его дымится сигарета. Он заглянул в пачку - так и есть: наполовину пуста.
* * *
Профессор опоздал, и, когда он поднялся наверх, его встретил дежурный врач и привычной скороговоркой доложил:
- Сэтти Товиус, повторное покушение на самоубийство, все обычные меры приняты, состояние тяжелое, но непосредственная опасность миновала.
- Он в сознании? Может говорить?
- Да.
Профессор с такой быстротой устремился к палате, где ночник скупо освещал восковое, заострившееся лицо Сэтти Товиуса, что полы халата взвились у него за спиной, как крылья архангела.
- Зачем… зачем вы это сделали?
- Я… хотел… чтобы… повторился… берег.
Хрипящий голос, казалось, выходил из разорванных легких.
- О господи! Но почему?
- У меня… никогда… не было… этого… в жизни… Ничего… похожего.
"И уже не будет никогда", - подумал профессор, тупо глядя на жалкое подобие человека, именуемое Сэтти Товиусом.
АДСКИЙ МОДЕРН
Степан Порфирьевич Демин - мужчина лет пятидесяти с тусклым взглядом и мышиной сединой в волосах - был изрядной сволочью. Неудивительно, что в один прекрасный день к нему явился дьявол.
Адский чиновник был в отличном немнущемся костюме из синтетики, белой нейлоновой рубашке с серебристым галстуком-плетенкой. В когтистых лапах он держал элегантный портфель "атташе", а в клыках у него дымилась заграничная сигарета "Кэмел".
- Вами совершено ровно тридцать три подлости, - любезно сообщил он Демину. - Ввиду этого мы уполномочены забрать вашу душу.
- Позвольте? - возмутился Демин. - Насколько мне известно, лимит подлости…
- Совершенно верно. Но не далее как месяц назад адское управление срезало лимит ровно вдвое.
- Но это же беззаконие! Произвол!
- И снова вы совершенно правы: беззаконие. Во многих частях света беззаконие нынче в моде. Фашистские перевороты, попрание конституции, всякие там хунты… Да что говорить! Ад старается идти в ногу с прогрессом вообще и со злодейством в частности.
- Могли бы предупредить…
- Ну что вы! Тогда это уже не было бы чистым произволом. Понимаете?
Дьявол ласково улыбнулся и сел, поигрывая хвостом. Демин удрученно кивнул, но внезапно его осенила какая-то мысль.
- Ваш документик, пожалуйста.
Дьявол небрежно швырнул на стол свое удостоверение личности.
Демин надел очки, пощупал корочки, сверил дьявольское рыло с изображением на фотографии, колупнул ногтем адскую печать и со вздохом вернул удостоверение.
- Теперь я хотел бы ознакомиться с правилами изъятия души, - сказал он, тяжело глядя сквозь очки.
- Не беспокойтесь, они несложны. Во-первых…
- Не надо. У вас должна быть инструкция.
Дьявол кисло сморщился.
- Проклятая бюрократия! - пробормотал он. - Ведь наукой доказано, что…
- Наука наукой, а бумага бумагой, - назидательно проговорил Демин. - Почему я должен верить вам на слово? Не в моих это правилах. Надеюсь, и не в адских тоже.
Дьявол смиренно наклонил голову и извлек из портфеля увесистый том, на переплете которого пылало огненное слово: "Инструкция".
Степан Порфирьевич углубился в изучение. Посапывая от удовольствия, он время от времени вопросительно вскидывал брови, благоговейно шевелил губами и тщательнейшим образом вникал в текст. Его обычно тусклые глаза сверкали, будто спрыснутые живой водой.
Скучающему дьяволу все это надоело, и он, бесцеремонно развалившись в кресле, включил телевизор, где транслировался хоккей с шайбой. Хоккей его так увлек, что он закурил две сигареты "Кэмел" сразу и увеличил звук до предела.
- Вы мне мешаете, - скрипуче заметил Демин.
- И великолепно, - не поворачивая головы, отозвался дьявол. - Трудности создаются затем, чтобы их преодолевать. Вы согласны?
Демин покосился на азартно подрагивающий хвост дьявола испепеляющим взглядом, но снова погрузился в чтение.
- Да-а, - сказал он наконец, - толково составлено. А я-то думал, что договор надо писать кровью.
- Устаревшее, крайне негигиеничное правило! - фыркнул дьявол. - Вот вам бланк, заполняйте, и дело с концом.
Он даже не потрудился оторваться от телевизора - там истекали последние минуты матча, а исход был все еще сомнителен. Нужный бланк сам выпорхнул из портфеля и лег перед Деминым. Тот осторожно взял его кончиками пальцев, придвинул чернильницу и неразборчивым канцелярским почерком заполнил графы. Едва он поставил число и подпись, как из портфеля выскользнула большая круглая печать и с грохотом прихлопнула документ.
Запахло чем-то адским.
- Мне как, уже собираться? - осведомился Демин.
- Помолчите! - рявкнул дьявол, бурно аплодируя решающей шайбе.
Выключив телевизор, он с просветлевшим рылом обернулся к своей жертве.
- Ну что, заполнили? Великолепно. Так, так, все по форме… Люблю иметь дело с образованными грешниками. - Острием ногтя он размашисто поставил визу. - Сейчас мигом слетаю в ад, зарегистрирую договор и… Да вы не расстраивайтесь, старина! Все вы потерянное поколение, как сказал Хемингуэй. Всем вам жариться на сковородке… простите, в инфракрасной духовке. Се ля ви!