Меня впустил лакей, более нарядный, чем я. Великолепие особняка ананасовского короля ослепило. По широкой лестнице меня провели в обширный кабинет, залитый солнечным светом, Гpo Фриш встретил меня приветливо. Это был сухощавый, седой улыбающийся человек, с чисто выбритым розовым лицом. Уж он-то наверное никогда не употреблял продукции своей фирмы!
- Вы абсолютно точны, - сказал он, взглянув на часы. - Позовите Лесс, - приказал он лакею.
Мы закурили ароматные сигары "Плюсквамперфектум" и он сообщил мне, что хочет застраховать жизнь Лесс в крупную сумму. Меня немного поразил размер этой суммы и то, что Гро Фриш, опытный коммерсант, не жалеет лавров, которые ему ежегодно придется выплачивать компании. Ведь если Лесс молода и находится в цветущем здоровья…
- А вот и Лесс, - прервал мои размышления хозяин дома. Я обернулся - и застыл, восхищенный. Девушка необыкновенной красоты, стройная, как юная пальма, и прекрасная, как цветок магнолии, стояла передо мной в легком платье цвета морской воды. Вьющиеся каштановые волосы обрамляли ее смуглое личико с алыми губками и вздернутым носиком.
У меня застучало в висках. Я не мог промолвить ни одного слова и молча поклонился. Девушка приветливо мне ответила. Потом я взглянул на Гро Фриша, по-прежнему улыбающегося и обаятельного, сказавшего: "Ну, что ж? Приступим к делу?", и вдруг я почувствовал, что знакомая головная боль посетила меня и я читаю, как в раскрытой передо мной книге, все мысли Гро Фриша.
"Затруднительное положение. Авантюры. Близок к краху. Премия может спасти. Спасти. Спасти положение. Лесс должна умереть, с премией и с ее состоянием я выкарабкаюсь на поверхность…".
Словно в какой-то дымке передо мною растаяла дверца стоявшего в углу шифоньера, она стала прозрачной, и я увидел коробочку с порошками, лежащую на верхней полке.
- Я отказываюсь что-либо сделать для вас.
Кто это сказал? Я? Очевидно, я, потому, что Гро Фриш перестал улыбаться и процедил:
- Я не понимаю вас, господин страховой агент…
- Вы отлично понимаете, о чем я говорю и почему я отказываюсь застраховать жизнь этой девушки. И советую вам…
- Вы, очевидно, сошли с ума, - жестким голосом сказал Гро Фриш. Румянец слетел с его лица. - Убирайтесь немедленно, и я потребую, чтобы вас уволили…
- Дядя Гро! - воскликнула Лесс. - Что вы говорите?
- Не вмешивайся, - оборвал Гро Фриш девушку. - Цербер! Проводите этого человека.
Пошатываясь, я принял от лакея пальто и вышел на улицу. Морской ветерок освежил мое пылавшее лицо.
Когда я дошел до конторы компании, все было кончено. Меня выгнали и сам патрон поехал объясняться к Гро Фришу.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ухожу в море
Мои ничтожные сбережения снова быстро иссякли, и я опять безнадежно и тяжело голодал, живя под самой крышей в порту Трех Фрегатов, в гостинице "Сумбарина". Старушка Макбот, ухаживавшая за мной в Цезарвилле, как за родным сыном, пока у меня водились в кармане лавры, немедленно и довольно грубо предложила мне выехать, лишь только поняла, что не может рассчитывать на аккуратное получение с меня синих кредитных билетов с каймой из лавровых листьев и со змеей, обвивающей цифру.
Я не мог найти себе никакой работы. У меня все чаще стучало в висках (от недоедания, полагал я) и я все чаще ловил себя на том, что, беседуя с человеком, я стараюсь прочесть его мысли - и мне это удается.
Я слонялся по прибрежным кафе, ничего не заказывая и читая оставленные посетителями газеты. Однажды к кафе, из которого меня еще не догадались попросить удалиться, подкатила машина марки "Голубая комета" и из нее вышел Фриш со скуластым человеком, похожим на ньюфаундленда. Они уселись за столик; я поглядывал на них, прикрывшись газетой. Свирепое лицо спутника Фриша мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его встречал. И вдруг я вспомнил: это был Крабби Гадд - главарь бататских фашистов. Я до войны однажды видел, как фашисты маршировали в своих рубашках цвета сирени по улицам Цезарвилля. Вид у них был достаточно воинственный и свирепый. Во время Великой Войны Крабби Гадд куда-то исчез. Говорили, что его посадили, а теперь, как видно, он вновь выплыл наружу. И хотя на нем не было этот раз сиреневой рубашки, я сразу вспомнил его.
- Интересно, - подумал я, - как он может функционировать после поражения Гитлера? Кто пойдет за ним? И не остановит ли его на первых же шагах государственная полиция Бататы?
Только через много дней я понял, каким я был в тот день несмышленным младенцем.
На другой день после этой встречи я узнал, что "Королева Атланты" выходит из дока и идет в первый рейс. Пароходная компания набирала команду, и я, подписав контракт, перебрался в матросский кубрик на борту "Королевы Атланты". В день отплытия мне на глаза попалась газета, если не ошибаюсь, "Герольд Бататы". Сногсшибательные заголовки оповещали читателей:
"Исчезновение падчерицы миллионера".
"Ушла из дома в час ночи и не вернулась".
"Подозревают участие в исчезновении агентов Советской России".
"Она сама была владелицей состояния".
"Гро Фриш проливает слезы".
""Я покончу с собой" - сказал Гро Фриш репортерам".
"Найдена в пруду в парке".
"Сначала отравлена, после - утоплена".
"Страховая компания "Помни о смерти" должна выплатить огромную премию".
"Состояние падчерицы переходит к Гро Фришу".
"Вся Батата соболезнует".
"Цезарвилль в трауре".
"Полиция ищет преступников".
Бедная Лесс! Она была обречена еще в тот самый день, когда я приходил к Гро Фришу! И я, я не помешал этому! Но что я мог сделать? Мне бы рассмеялись в лицо, если бы я рассказал полицейскому инспектору, что читаю чужие мысли. Или меня посадили бы в сумасшедший дом. И меня наверняка запрут в сумасшедший дом, если я вздумаю доказывать, что знал о готовящемся преступлении и обвиняю никого иного, как проливающего слезы опекуна, обещающего покончить с собой от горя.
Дальше газета сообщала другие, менее важные новости:
""Королева Атланты" выходит в свой первый рейс после Великой Войны".
"Агамемнон Скарпия выехал в предвыборную поездку на борту "Королевы Атланты"".
""Я надеюсь победить на предстоящих выборах. Народ Бататы - за нас. - говорит Агамемнон Скарпия. - Правительство Герта Гессарта рухнет, как обветшавшая каланча"".
"Лабардан с нетерпением ждет приезда лидера "сторонников демократии"".
"Русский ботаник Миранов приехал в Батату. Он известен трудами по скрещиванию ананасов с грейпфрутом. У русского гибрида - большое будущее".
"Чепуха", - заявил Гро Фриш. - "Нет ничего лучше чистого ананасового сока".
Я скомкал газету и пошел в кубрик. В шесть часов вечера, под звуки оркестров, игравших "Как скучно, ребята, мне жить без войны", "Королева Атланты" отдала швартовы и, медленно развернувшись, вышла в море.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ловлю "вервольфа"
Я ловил себя на том, что теперь уже сам старался прочесть чужие мысли. Для меня стало спортом - развивать тот удивительный дар, которым меня наделила судьба. Я смотрел в лицо буфетчику, разливавшему живительную влагу, и знал, что он высчитывает, сколько лавров положит в карман в конце рейса, обделяя каждого на несколько капель.
Я примечал, какие неприглядные мысли бродят в голове юной пассажирки, весело хохочущей и играющей в теннис на палубе, мечтающей о том, как бы поймать в свои сети старика, начиненного лаврами, как рулет - мясным фаршем. Благообразный старец, дремавший в парусиновом кресле, пока я драил поблизости палубу, оказался пароходным шулером-профессионалом, обдумывавшем способ наиболее безболезненно обыграть простоватого торговца скотом, своего каждодневного партнера.
Мне удавалось прочесть и мысли моих товарищей по кубрику - матросов, людей озабоченных, как бы сохранить для семьи побольше лавров к концу рейса, что привезти жене или невесте, чем накормить ребят.
И очень часто при разговорах в кубрике я замечал, что слова их вполне совпадают с их мыслями и, наоборот, наблюдая пассажиров первого класса, я примечал, насколько велика разница между тем, что они говорят и что думают.
Своеобразный спорт так увлек меня, что иногда я нарывался на злобные замечания. Пассажиры жаловались помощнику капитана, что "этот матрос так уставился на них, что у них мурашки по коже забегали", и помощник прогонял меня вниз, приказывая прислать продолжать приборку кого-нибудь другого. Я с трудом сдерживал себя и старался поменьше всматриваться в людей с верхних палуб и поменьше навлекать на себя неприятностей, но зато я знал, что молодая певичка из корабельного джаза, распевающая "о, детка, как мне весело жить", живет далеко не весело, потому что ее параличная мать прикована в Цезарвилле к постели, а куплетиста, исполняющего знаменитую песенку "Как глупы и смешны рогатые мужья" бросила жена, по которой он до сих пор тоскует. Я жил в чудовищном мире несообразностей. Люди оказывались совсем не теми, какими они старались казаться.