- Или мы, или русские. Они готовят уже экипаж. Собственно, не экипаж, а одного пилота-спасателя. Для вас у него место найдется. Вы его знаете, это Васильев Захар. С ним проще - стыковка на свой же узел. Если мы будем брать, то опять выйдете наружу. Так что скафандры сохраняйте. Вот такая программа в общих чертах. Сложновато будет, парни. Мы договорились с русскими парнями, что отплатим им тем же, если у них случится беда. Коммерческая группа наших экспертов готовит предложения по компенсации их затрат.
- Пит, ты им от нас спасибо скажи. А Захару передай большой привет от меня. Мы с ним в Швейцарии встречались, - вмешался в разговор Грег. - Это я, Грег.
- И от меня, - добавил Касл, - я мало был над Луной, желаю им удачи, когда они снова доставят сюда станцию и заселят ее. Это я, Касл.
- Хорошо, Грег, Касл, все передадим.
- До свидания. Я опять ухожу за горизонт, как появлюсь, так договорим. Пока, Пит, - голос Грега затих.
- Смотри, не заплутай там в темноте, Грег, - крикнул Касл.
Ответа уже не было. Пратт и Касл тоже помолчали. Первым нарушил тишину Пратт.
- Так, Касл, давай теперь сами обсудим эту самую программу. Один комплект канатов, крючьев магнитов я упаковал еще вчера, нам уже с этим не надо возиться. Вроде как и кислорода расходовать меньше надо.
- Ты его просто "съел" заранее. Нагрузка была такой же, чудес не бывает.
- Вот я и говорю, что "вроде как". Ну и зануды вы, ученые, Касл. Не можете отличать попытку пошутить от истинной неграмотности. Ладно, господь с тобой… Так, значит, когда нам останется дышать пять часов, мы должны отворить дверь станции, добрести до взлетной ступени и улететь. Думаю, что мы тут имеем возможность продлить наше дыхание. Мы можем надеть скафандры и дышать будем до тех пор, пока на приборах стрелки не заползут за красную черту. Вот тогда и только тогда мы захлопнем стекла шлемов и пойдем отсюда. Пусть это будет два или три часа, но все-таки наших. Это будут часы в плюс, а не в минус. Это будет продолжение жизни, а не сокращение ее. Наши глаза будут видеть дольше, уши будут слышать еще целые часы, мозг будет работать еще и еще. Мы будем мыслить и говорить еще "вечность" -…целые часы. Вечность - сжатая в часы… Это будет даже неожиданно: они будут думать, что мы уже синие, как баклажаны, а мы еще розовые и даже говорящие… а, Касл, розовые и говорящие, лепечущие о своей любви к жизни.
- Да будет тебе, Пратт, идея действительно хорошая. Но не надо столько трагедий. Ты злишься оттого, что не можешь влиять на ситуацию. Ты привык наоборот - быть хозяином положения в любой момент и при любых обстоятельствах. Пассивность тебя давит, сковывает руки и, прости, мысли. Надо ждать. Извини, что я тебе вроде бы даю наставления, но сейчас надо просто ждать. Что будет, то и будет.
- Тебе не нравится мой юмор, Касл. Это я понимаю. Часть своей жизни я провел в казармах. Американский сержант умеет приучить к любому юмору, вернее, к тому, каким он обладает. Не всем везет с сержантами, да они как на подбор: где думать - поуже, а где жевать - пошире. Помню, в одной из казарм в солдатском туалете сержант Пилти собственноручно прикрепил плакат: "Не бросайте окурки в писсуары, их потом тяжело раскуривать". И при этом ржал, словно конь, сроду не видевший кобылицу. И еще однажды с юмором у меня вышла история. Это после того, как я катапультировался из своего "Стелта" над океаном и полетел вниз в спокойные волны. Я плыл шесть часов среди акул и до сих пор не понимаю, почему они меня не перекусили пополам, а потом еще пополам, еще и еще… Я изучил их характер, я различал их, как мы различаем лица людей. У них одинаково холодные глаза, а черты морд и поведение - разное. Прекрасно помню одну - она была намного проворнее других и всегда оказывалась ко мне ближе. Я видел себя в ее стеклянных глазах. А может, мне так казалось. Так вот о юморе. Когда кольцо этих отвратительных морд сжималось - я хохотал, хохотал прямо в воду. Это пугало акул, особенно эту, самую вертлявую. А так как она была ближе всех, то, шарахаясь от моего хохота, она толкала других, и вся банда рассыпалась веером в разные стороны. Но недалеко и ненадолго. Потом мне казалось или я убедил себя в этом для успокоения души, что мы с ней, с этой акулой, понимаем друг друга и ведем игру против остальных. А может, действительно наши биополя переплелись в животно-человеческое взаимопонимание. Не знаю. Во всяком случае, когда меня подобрал катер, я под залог месячного жалования выпросил у кока мясо и бросил его в сверкающие пасти. Я был уверен, что она, та акула, получила больше всех, я видел ее и метал мясо ближе к ней. Так я расплатился с акулой. И думаю, что это обошлось мне недорого.
- Я ничего об этом и не знал. Читал лишь твой отчет о катапультировании всей команды с борта "Эйзела", жуткая история. Но нашли вас тогда быстро. И никто не писал об акулах.
- А их в тот раз и не было. Почему, не знаю. Может, моя знакомая увела их подальше. Но если бы она была, нам было бы плохо.
- Почему, Пратт?
- Причина простая. Эти катапультные устройства ввели после трагедии с "Челленджером". На нем Катапульт не было, да и тогда бы они и не помогли. Просто задумались над этой проблемой - как спастись астронавту, если корабль падает. Русские тоже были научены горьким опытом - стали летать без скафандров, пока не потеряли на орбите троих.
- Да, я помню все это.
- Я катапультировался последним. Я командир Так положено. Было уже низко, я думал, что вряд ли парашют успеет раскрыться, но использовать последний шанс был обязан и, как оказалось, не напрасно. Так вот, я видел стаю акул, я падал прямо в их пасти. Я поджимал ноги до самой воды. Когда я вынырнул на поверхность, отдуваясь и пыхтя, - никаких акул не оказалось. Мы обозначились дымами, сумели сплыться вместе и эдакой гурьбой дождались водолазов-спасателей. Они молодцы - сначала посыпали все вокруг отпугивающим порошком, а потом с ходу, прямо с борта прыгали к нам, за ними плоты, лодки. Столько техники высыпали, что я подумал, как бы они не побили нас своими спасательными принадлежностями.
- Досталось тебе. Но куда же делись акулы?
- Я много думал об этом, Касл. Очень много. И вот что я надумал. После того, первого окунания в океан и шести часов среди акул, меня довольно долго преследовал этот кошмар. Этого никто не знает, но это были целые годы. Я засыпал, и ко мне приходили все акулы мира. Они раскрывали свои ужасные пасти, они смотрели на меня своими холодными глазами, тыкались в меня острыми мордами и смеялись, смеялись, смеялись… и только одна улыбалась заговорщески, прикрывая огромный глаз. Я переживал это каждую ночь. Не умерев однажды, я умирал каждую ночь пять лет подряд. Но тогда я все-таки победил себя. Победил. Но тогда, когда я падал вниз, в океан, видно, эти сны ожили во мне.
- Пратт, ты мне и не сказал, почему вам было бы плохо после катапультирования с "Эйзела".
- Касл, ты меня удивляешь. А, впрочем, пока с этим не столкнешься сам, то и простые вещи могут быть сложными. Один из нас получил травму: оторвался трос, на котором крепилась вытяжная ракета. Хорошо, что он порвался уже после того, как между Скоттом и крылом было метров десять, иначе от него ничего бы не осталось. Трос был натянут, в Скотте было фунтов сто шестьдесят, не менее. Трос хлестко ударил его в лицо, рассек лоб и залил глаза кровью. На него было страшно смотреть, хорошо, что вода в океане соленая, кровь быстро остановилась, да и мы ему помогли, наложили пластырь. Почему не было акул: может, их и не было, а я их придумал в своем воображении, может, они ринулись к обломкам "Эйзела", там были большие запасы еды. А может, и потому, что наши ученые придумали хитрую штуку. Когда ты летишь на парашюте, то из-под тебя выбрасывается на тросе небольшой шар, из которого сыплется порошок, пугающий акул и отбивающий их острый нюх, а потом разносятся "волны ужаса" для акул - боевой клич дельфинов. Сейчас всего этого нет - теперь вся кабина спасается, поэтому я тебе и рассказываю об этом. Я, Касл, боюсь, чтобы эти сны не пришли ко мне опять. Боюсь, что они снова приплывут, снова будут скалить свои отвратительные морды. Мне кажется, что я уже чувствую запах гнили, несущейся от их зубов, кривых, острых и осклизло-желтых. Ты смотри за мной, Касл. Чтобы я не сорвался во сне, именно во сне, а не наяву. Но не думай, я не псих. Я сильный. Мы победим, Касл, мы увидим Землю рядом, мы пройдем еще по полям, мы услышим шелест листвы, мы выбежим с тобой под дождь, под дождь теплый и сильный, мы еще побежим с тобой по лужам, распугивая лягушек.
- Ты прямо художник, Пратт. И не преувеличивай. Срывы были, и не у одного астронавта. Космос переделывает людей, накладывает свой отпечаток. Разум еще с трудом формализует его Бесконечность и Многообразие. Сплетение полей, неиссякаемые потоки частиц, их творение, метеориты, кометы - жизнь. Это жизнь, Пратт. Она бурлит, она взрывается огромными пузырями - звездами и галактиками, она рождает миры, они живут и умирают. Частицы жизни. Споры жизни несут ветры Вселенной, они расселяют Жизнь повсюду. А мы - разумные - несем умеющую Думать и абстрагировать жизнь дальше и дальше. Разум иногда подменяется неразумностью… и все начинается заново. Видно, в этом и есть бесконечность всего сущего. Рождаясь, все начинает тут же умирать, живое и неживое. Все гибнет, чтобы возродиться вновь. А я тоже не хочу умирать, если даже обречен родиться вновь. Я понимаю, что сделан из уже бывших в употреблении атомов, но вряд ли великий царь - Случайность - сляпает меня вновь точно таким же. Кстати, а где же другие жизни, Пратт?
- Не знаю, Касл. Но хочешь, я прочту тебе одни стихи, им больше двадцати веков. Они древние и блестяще современны. Слушай: