Я увидел все это мельком и вернулся к своей работе. Вонбулен лежал на земле там, где свалился. Рядом с ним я швырнул его мешки пшеницы и его свиней. После этого я открыл загородку, чтобы внести туда свой товар. Внезапно я наткнулся на Соора, преградившего не путь и смотрящего на меня с ненавистью.
- Что это значит? - громко завопил он.
- Это значит, - ответил я, - что никто не сможет украсть у Джулианов место так легко, как казалось Вонбулену.
- Он не украл его, - продолжал кричать Соор. - Я дал это место ему. Убирайся отсюда! Оно его!
- Это не ваше имущество, чтобы раздавать его, - ответил я. - Я знаю свои права; ни один человек не может выгнать меня отсюда без борьбы. Ты понял меня?
И, отвернувшись от него, я принялся заносить свои пожитки в загородку. Закончив, я увидел, что больше никто не улыбается - мои друзья выглядели очень мрачными и перепуганными; ко мне подошел человек и стал рядом; когда я повернулся в его сторону, то увидел, что это Джим.
И только тут я понял, насколько серьезный проступок я совершил, и огорчился появлению Джима, который таким образом молча дал понять, что он со мной во всем, что я сделал. Никто больше не подошел, хотя многие ненавидели калкаров не меньше нас.
Соор был в ярости; но он не мог остановить меня. Только Двадцать Четыре могли отобрать у меня мое место. Он всячески обзывал меня и издевался надо мной; но я заметил, что сначала он отошел подальше. Это было, словно изысканное яство для изголодавшегося человека: знать, что один из завоевателей боится тебя. И пока что это был самый счастливый день в моей жизни.
Я быстро загнал коз в загородку и, держа один из сыров в руке, позвал Соора. Он повернулся, скаля зубы, словно крыса, загнанная в угол.
- Ты приказал отцу принести тебе подарок, - закричал я во всю силу своих легких, и меня слышали все, и все обернулись ко мне. - Вот он! - крикнул я. - Держи свою взятку! - и я швырнул сыр ему в лицо изо всех сил.
Он рухнул наземь, словно подстреленный, а люди разбежались в стороны, подобно перепуганным кроликам. Я начал развешивать шкуры вокруг загородки, чтобы дотошные покупатели могли их хорошенько рассмотреть.
Джим, чье место было рядом с нашим, молча смотрел на меня через загородку в течение нескольких минут. Наконец он сказал:
- Ты совершил огромную глупость, Джулиан, - сказал он и добавил: - Я горжусь тобой.
Я был не совсем уверен, что понял его правильно, и решил, что, видимо, он тоже желал бы умереть за удовольствие победить их. Я не сделал этого не из-за нехватки ярости или силы; я вспомнил склоненную голову отца и слезы матери, понимая: если мы не будем держать голову так высоко, как подобает мужчинам, так лучше уже умереть. Да, перед моими глазами все время стояли подбородок отца, склоненный на грудь, и его неверные шаги, и я стыдился за него и за себя; но я частично отмыл этот позор, и в моем мозгу наконец окончательно выкристаллизовалось то, что должно было давным-давно сформироваться: решение прожить остаток жизни с высоко поднятой головой и кулаками наготове - прожить мужчиной - какой бы короткой не оказалась эта жизнь.
6. Трибунал
Вечером я заметил небольшое оживление в рядах Каш гвардии, крутящейся по рынку. Они постепенно подходили к моему месту и останавливались рядом. Наконец дежурный сержант обратился ко мне:
- Ты - Брат Джулиан 9-й? - спросил он.
- Да, Джулиан 9-й, - ответил я.
- Лучше тебе быть Братом Джулианом 9-м, когда будешь обращаться к Брату генералу Ор-тису, - прорычал он в ответ. - Ты арестован, отправляйся с нами!
- За что? - спросил я.
- Брат Ор-тис велел сказать тебе, если ты не знаешь, ты должен явиться к нему.
Так! Началось - и началось очень быстро. Я почувствовал жалость к матери; но все равно я был доволен. Если бы в мире не существовало такого человека, как Хуана Сент Джон, я был бы совершенно счастлив, потому что знал: отец и мать вскоре последуют за мной и, как они учили меня, мы воссоединимся в другом мире - мире, где нет калкаров и налогов - но в этом мире жила Хуана Сент Джон, и я был уверен в этом мире, а в существовании другого сомневался, потому что никогда его не видел, как и никто другой.
Не было никаких причин отказываться идти с Каш гвардией. Они просто-напросто пристрелили бы меня из своих ружей. И я решил, что захвачу с собой хотя бы парочку этих важных свиней до того, как буду убит. Никто не знал, что они сделают - только все были уверены, что это будет очередная несправедливость.
Ладно, они отвезли меня в штаб-квартиру Тейвоса, находящуюся на берегу озера; но так как они везли меня в повозке, запряженной лошадью, путь оказался не утомительным, как я боялся. Мы проехали через множество рынков, кварталов, лежащих по пути к штаб-квартире, и всю дорогу люди смотрели на меня так же, как я смотрел на других арестованных, которых везли неведомо куда. Иногда они отворачивались, иногда - нет, Я размышлял, как бы я поступил на их месте.
Наконец мы попали в штаб-квартиру, миновав мили старых руин, где я играл и копался ребенком. Меня сразу же привели к Ор-тису. Он сидел в большой комнате во главе длинного стола, и я увидел, что здесь находятся и другие представители ненавистной власти, известной как "Двадцать Четыре", формы правления, которую калкары привезли с Луны столетие назад. Двадцать Четыре обычно были комитетом, состоящим из двадцати четырех человек. Но сейчас это осталось просто названием для обозначения власти и тирании. Ярт Джемадар в действительности был, как и гласил его лунный титул, императором. Его окружал комитет из двадцати четырех калкаров; но они лишь соглашались с ним и могли быть заменены по его желанию, так что представляли не более, чем игрушку в его руках. Его слово представляло ту же власть, что и Двадцать Четыре, и он получал ее от рождения, поэтому мы говорили о нем, как о Двадцати Четырех или как о Тейвосе, и я сначала думал, что это одно и то же.
Многих из сидящих я узнал, они были членами нашего Тейвоса. Пхав и Хоффмейер тоже были здесь, они представляли наш район или предавали, как всегда говорил мой отец. Я был уверен, что никакого совещания не будет, так же как и в другом доме, южнее - отличном здании стародавних времен, восстановленном частично государством для штаб-квартиры, прекрасном сооружении прежних времен со львами, стоящими по обеим бокам от широкого входа.
Нет, это был не Тейвос; до меня наконец дошло, что на меня опустилась тяжелая длань нового закона, о котором упоминал Ор-тис - специального военного трибунала для особо провинившихся. Это было первое заседание, и на счастье я совершил неблаговидный поступок как раз вовремя, и они решили испытать новый порядок на мне.
Я стоял перед охранниками у стола и смотрел на лица сидящих. Я не увидел ни единого дружественного лица - ни одного существа моего класса или расы - одни лишь свиньи, свиньи, свиньи. Низкобровые, груболицые люди, скорчившиеся в своих креслах, расползшиеся в своей одежде, нечесаные, немытые, отвратительно выглядевшие - и это был состав трибунала, который должен был судить меня, и за что?!
Ор-тис спросил, кто выдвигает против меня обвинения и в чем, собственно, дело. Тут я заметил Соора. Он должен был находиться в нашем районе и собирать налоги; но его там не было. Нет, он находился здесь, предвкушая более приятное дело. Он посмотрел на меня с ненавистью и начал обвинение; сопротивление представителю закона при исполнении своих обязанностей, а также попытка убийства последнего с использованием смертельно опасного оружия.
Они грозно посмотрели на меня, явно ожидая, что я буду дрожать от страха, как вело себя большинство до меня; но я не дрожал, обвинение прозвучало слишком неожиданно. Боюсь, напротив, я рассмеялся. Я уверен в этом.
- Что такое?! - воскликнул Ор-тис. - Что тебя так рассмешило?
- Обвинение, - ответил я.
- А что здесь смешного? - спросил он снова. Людей расстреливали и за меньшее, людей, и не подозревавших о совершенном преступлении.
- Я не мешал представителю закона исполнять свои обязанности, - сказал я. - В обязанности сборщика налогов не входит распределение мест на рынке, правда ведь? Наше место мы занимали в течение трех поколений. Я спрашиваю тебя, Ор-тис, это так?
Ор-тис вскочил со своего места.
- Как ты смеешь обращаться ко мне подобным образом? - закричал он.
Остальные повернули ко мне перепуганные, стуча по столу своими грязными руками, крича и возмущаясь моим поведением; но я держал голову так высоко, как поклялся делать до самой смерти.
Наконец они поутихли, и я снова задал вопрос Ор-тису, ожидая услышать от него ответ.
- Нет, - наконец признал он. - Только Тейвос может сделать это - Тейвос или комендант.
- Значит я не сопротивлялся представителю закона, - парировал я, - тем, что отказался покинуть свое собственное место. И теперь следующий вопрос: разве сыр - смертельное оружие?
Они все согласились, что нет.
- Он потребовал подарок от моего отца, - пояснил я, - и мне пришлось бросить ему сыр. Он не имел по закону никакого права требовать его, но я бросил и попал ему в лицо. Согласен, это так же незаконно, как и его требование. Я знаю свои права по закону и хочу, чтобы они соблюдались.
С ними никогда не говорили подобным образом, и внезапно я понял, что это мой единственный шанс справиться с этими существами. Они были моральными - как, впрочем, и физическими - трусами. Они не могли спокойно видеть честного бесстрашного человека. И, действительно, они начали выказывать признаки растерянности. Они знали, что я прав, и не могли бороться со мной, пока я не окажусь на коленях. У них не хватало смелости что-либо возразить мне.