- И с Толюшей тоже. Арсений Семенович как устроен? Главное для него - сделать по-своему, не так, как другие. И этим глаза поколоть людям: вот вы не сможете, один я такой умный. А если другого уважали больше, ценили, он аж из себя выходил. Выдумывал всякую всячину, обвинял во всех смертных грехах. Из тех, знаете, что в чужом глазу соринку видят, а в своем не видят и бревна.
- А в чем конкретно он обвинял вашего супруга?
- Да чепуховина всякая. Своего, видите ди, мнения не имеет, приспособленец...
- И только-то?..
Их взгляды встречаются, скрещиваются. Следователь замечает, что глаза у вдовы с легкой косинкой, что скорбные морщины у глаз почему-то противоречат осуждающе поджатым губам, а гордый постав головы не может скрыть возрастную усталость и тревожное ожидание в глубине глаз. И вдова что-то увидела новое в лице следователя и спешит добавить:
- Он придумал, будто Толюшенька включал в свои книги работы учеников.
- Это неправда, сговор?
- Только Бурундук и утверждал.
- А вот этого он мне о вашем муже не говорил.
У Сукачевой медленно, как на фотобумаге, проступает на лице выражение растерянности, и, пока оно не прошло, следователь спрашивает:
- Зачем ваш супруг держал дома спортивный пистолет?
- Он когда-то стрелковым спортом занимался. Да и потом, не глядя, что профессор, завкафедрой, выступал на соревнованиях за институтскую сборную. Ну и спортивный пистолет у себя держал.
- А он никого не опасался?
- Опасаться, говорят, надо и кошки. А то ведь исцарапает.
И снова следователь понимает, что это не ее слова. Но говорят они ему о многом.
6
Телефон звонит поздно вечером. Ожидая вестей от экспертов, Трофимов хватает трубку, слышит хорошо поставленный баритон:
- Павел, ты?
- Я,- отвечает, напрягая память: голос кажется знакомым.
- Как поживаешь, старина, нечасто беседуем, но старых друзей все равно положено узнавать по голосам. Тем более что на заседании комиссии, помнится, мой голос был не из последних...
- Геннадий Захарович?
- Зачем же так официально? Можно просто - Геннадий.
"Кажется, мои акции повысились, с чего бы это?" - удивляется Трофимов, вспоминая, что месяца два назад, когда следственный отдел посетила комиссия из "Большого дома", он встретился с однокашником по юридическому институту Геннадием Захаровичем Коржиком. Трофимов разогнался было вспоминать студенческие годы, Верочку и Саню, но Геннадий Коржик своевременно, начальственным намеком напомнил о разделяющей дистанции и о том, что теперь он, увы, для всех без исключения, Геннадий Захарович. "И не хотел бы подобной официальности, старик, но ради дела, чтобы не заподозрили в кумовстве, не сказали, что беру, мол, под крыло друзей-приятелей..." И бывший "друг-приятель" Павел Ефимович сразу понял все недосказанное и перешел на официальный тон. И вот теперь звучит из трубки:
- Веруню, снегурочку нашу, нигде не встречаешь?
- Изредка,- отвечает Павел Ефимович, ожидая, когда Коржик перейдет к "делу", а в том, что оно последует, Трофимов не сомневается нисколько, помня характер и повадки старого знакомого.
- Ну и как она? - продолжает расспрашивать Коржик, будто главная его забота и тоска по Веруне, за которой он лет пятнадцать назад пытался безуспешно ухаживать.
Павел Ефимович поддерживает словесную игру, перебирая в памяти последние события: что же стряслось, из-за чего позвонил из "Большого дома" Коржик, который теперь, для всех без исключения, Геннадий Захарович?
Как бы вскользь упоминает:
- Слышал, погиб известный ученый, профессор Сукачев?
Прежде чем Павел Ефимович успевает проанализировать фразу, чутье подсказывает: "Вот оно!"
- Расследование веду я,- говорит он без обиняков, предпочитая играть в открытую.
- Ах, так это ты его ведешь? - разыгрывает удивление Геннадий Захарович.- Понимаешь, тут звонила мне вдова Сукачева, очень тонкая и ранимая женщина. Представляешь, как тяжело она переживает смерть мужа. Ты уж, Паша, поделикатнее с ней...
"Только из-за этого не стал бы ты звонить да еще обласкивать, разрешая "тыкать", и отвечает:
- Стараюсь поделикатней.
- Вот-вот, а то каждое неосторожное слово о муже ранит ее, причиняет страдания. Анатолий Петрович, как мы знаем, был и ученым выдающимся, и человеком отменным. Его научные заслуги поразительны...
Минут пять он перечислял титулы, звания, премии Сукачева, пока Трофимов, не скрывая иронии, вставил:
- Тут вскрылись кое-какие истинные его заслуги...
- Не сомневаюсь, Паша, это все оговоры. Вокруг каждого крупного специалиста множество всяческих слухов циркулирует. О зависти забывать нельзя.
- И о зависти тоже,- говорит Трофимов.- Некоторые специалисты предпочитают подниматься на вершину служебной лестницы по хребтам других людей.
- Не нравятся мне эти твои настроения, Паша. Любил ты когда-то против течения плыть. Не изменился?
- Не изменился,- подтверждает Трофимов с легким вздохом.- Вот закончу расследование, познакомишься, если захочешь, с моими формулировками.- И чтобы не оставалось недоговоренностей, жестко добавляет: - Думаю, там будет материал для вынесения частных определений.
- Не забывай только о нашем разговоре,- предупреждает Геннадий Захарович.
Трофимов некоторое время сидит с телефонной трубкой в руке, рассеянно слушая, как плывут в ней гудки отбоя, и думает: не стоит ли расширить поиски, учитывая обширный круг знакомств Сукачева?
Но на второй день выясняются новые детали, способные увести следствие в неожиданном направлении...
7
Об исчезновении мальчика Павел Ефимович узнал случайно. Кто-то из сотрудников обратил внимание, что совпадают адреса домов на повестке, которой он вызывал Бурундука, и на сообщении о розыске десятилетнего мальчика Пети Шевелева.
И вот Трофимов стоит на лестничной площадке перед дверью с табличкой 121, а рядом - дверь с табличкой 120, за которой живет Арсений Семенович. Павел Ефимович косится на эту дверь, но нажимает на кнопку звонка квартиры Шевелевых, и за дверью его встречает молодая женщина с припухшими от бессонницы и слез веками. На его вопросы отвечает пространно и обстоятельно.
- Вчера не заявляли, думали - к дяде в Новгород подался. Он уже однажды учинил такое,- быстро говорит она, поправляя непослушную прядь волос.- Дозвонились к вечеру, уже думали - не доживем. А там - ни сном ни духом. Здесь, в городе, оборвали, конечно, телефоны у всех его друзей. Хотя бы какой-то намек, хоть за что-то зацепиться. И не ссорился особо ни с кем, и не дрался, как бывало, и не отправлялся искать сокровища, и не собирался к Северному полюсу или там по следам знаменитых путешественников... Не знаем, что и подумать...
- Подготовьте мне все же список его друзей,- говорит Павел Ефимович и, когда женщина уже взяла ручку, собираясь писать, как бы невзначай спрашивает: - А ваши соседи по дому ничего не знают?
Женщина переворачивает ручку шариком вверх.
- Да я в первую очередь у соседей справлялась. В нашем доме живет много Петиных одноклассников. Вот даже на нашем этаже, в сто девятнадцатой квартире...
- А в сто двадцатой?
- У Бурундуков? Нет, там дети взрослые, живут отдельно. Петя любил играть в шахматы с Арсением Семеновичем и особенно - с его роботом. Что они общего между собой находили, неведомо, но и с тем и с другим Пете бывало ужас как интересно. Готов был ради них не то что товарищей, а и родителей забыть. Ну, робот как робот, оно понятно: для мальчишки любая машина занимательней всего, а вот что он находит в Арсении Семеновиче - не пойму, хоть убейте!
- У сына и спросили бы.
- Спрашивали. Говорит - с ними приятно. Вот и все.
- Приятно или интересно?
Женщина на секунду задумывается, упрямо встряхивает головой:
- Нет, приятно. И меня удивило это слово. Допытывалась: чем же они тебе так приятны? А он: всегда говорят правду. Больше ничего из него не вытянула.
- У вас большая семья?
- Муж. Двое детей. Петиной сестричке три года. Бабушка с дедушкой...
Будто только и ждала этих слов, из кухни выглядывает пожилая женщина:
- Что ж вы в коридоре стоите? Зови гостя в комнату.
Трофимов прошел в комнату, тесно заставленную модной мебелью. Вышитые подушечки лежали на диване, на креслах. Фарфоровые статуэтки поблескивали на серванте. Ковры - на стенах, на полу. Павел Ефимович подумал, что в такой комнате мальчику разгуляться негде.
- Можно посмотреть детскую?
- Пожалуйста. Вот здесь, рядом с гостиной.
Снова тяжелые ковры, спертый воздух. Вышитые подушечки на стульях и детских кроватках. Куклы - большие, в рост ребенка, поменьше и совсем крохотные - все в нарядных платьицах. В идеальном порядке выстроены шеренги игрушечных машин, кораблей, самолетов, ракет. Шкафчик с книгами. В углу - коробка с десятками разнообразных деталей - зубчатые колесики от часов, гайки, болты, гвозди, шайбы...
- Сколько машин и самолетов ему покупали, а он поиграет новинкой минут пять и норовит разобрать! - жалуется Петина бабушка.
- И это ему удавалось?
- Да что вы, скажете такое! - машет она руками. - Кто ж ему позволит? Вот он всякий хлам на улице собирал и сочинял из него свои корабли и ракеты.
- А книги?
- Книги любил читать. Целыми днями только и делал бы, что читал. Особенно о путешествиях, о капитанах,- вступает в разговор Петина мама.- Придумал для себя кодекс чести: это можно, а то нельзя. Все к соседям бегал, советовался, а нас и в расчет не принимал, не уважал родность.