- Фазер, а наша Река… неужели она всегда была отравленной? - спросил Сын, глядя на грязно-бурую жижу, похожую на прокисший гороховый суп… - Неужели в ней никогда не было воды… Настоящей воды? Хватило бы на всех… - мечтательно вздохнул он. От Реки несло кислятиной: по берегам догнивали валы сине-зеленых водорослей, выплеснутые на берег волнами. Посередине Реки сиротливо торчал бетонный бык - бывшая опора моста. Мальчик знал, что когда-то, давным-давно, через Реку был перекинут мост, и по нему двигались самоходные повозки-кары. Но мост проржавел и рухнул, и земледельцы постепенно разобрали, распилили, растащили дорогое железо для своих нужд. Может быть, и свое небольшое поле потатов и корна они с отцом вспахивали плугом, перекованным из этого железнодорожного моста?! Железо! Оно было главным богатством Общины…
Прежде, чем ответить, Отец последний раз проверил острие ножа и спрятал его в самодельные ножны из свиной кожи, прикрепленные к поясу.
- Нет, сынок… - покачал он головой. - Конечно же, нет… На нашей земле, во все стороны, хоть на вест, хоть на ост, текли чистые реки и прозрачные спринги, а в морях и любых, даже самых малых лейках, водилась рыба…
- Рыба? - переспросил Мальчик. - Что это??Это… - споткнулся Отец, - это… Как бы тебе объяснить. В общем, это небольшие звери без меха, с очень вкусным мясом, живущие… нет, жившие в воде…
- В воде! - не поверил Мальчик. - Нo ведь вода…
- Тогда вода не была отравленной… - пояснил Отец. - И эти водяные существа… рыбы… могли дышать в воде и плавать в ней…
- Что значит: пла-вать? - уточнил Сын.
- Примерно так же, как птицы - ты ведь видел птиц? - плавают в воздухе. А в больших морях водились водяные звери огромных размеров, - оживился Отец. - Они назывались: киты…
- Да, я помню… - подтвердил Мальчик. - Я читал Книгу. Киты питались людьми… Они глотали их целиком!
- Иона в чреве кита? - спросил Отец и осторожно добавил: - Это не совсем так…
- Откуда ты знаешь все это? - наморщив лоб в мучительном раздумье, спросил Сын. Ты ведь не жил… тогда?
- Мне рассказал это мой Отец, а твой Дед. А Деду - его Отец. Так и тянется из дальних лет эта крепкая нить. Крепкая, как… как вот эта веревка, которую ты плетешь… Только нить памяти люди плетут все вместе… Община не может жить без памяти… Это - живая связь времен. Понятно тебе?
- Рассказывай еще, Фазер… - с тайным замиранием и холодом в груди попросил Сын.
ЧАС ВЕЧЕРНЕЙ МОЛИТВЫ
Отец бережно разлил по плошкам вечернюю порцию воды. Потом поднялся над столом, погрузил два пальца в свою плошку и символически брызнул несколько капель в каждый из четырех углов хижины…
- Дети! - торжественно сказал он. - Настал час вечерней молитвы. И пусть небо, дающее ликву, слышит нас!
И все четверо, негромко, но четко согласованным хором стали повторять слова "Молитвы Воде":
- Твердо верую во влагу животворящую, крепящую и сохраняющую все на земле сущее; мати моя жизнедарующая, утоли жажду мою, и жажду поля моего, и жажду скота моего; в час скорби сердечной омой печали мои струею своею, а за грехи мои отведи чашу твою от смрадных уст моих; о Вода быстробегущая, оставь детям моим и детям детей моих во утоление им, а пред врагами нашими иссуши родники твои и отведи влагу от полей их! Мати моя пресвятая и пресветлая! Припадаю устами жаждущими к вечной струе твоей, да не иссякнут источники твои во имя хлеба, и зверя, и материнского чрева… И ныне, и присно, и во веки веков…
- Сегодня у нас праздник, - глядя на Мать и улыбаясь самыми краешками губ, объявил Отец. - Нашему Сыну исполнился полный Цикл… И я для жизни его и его детей поднял хороший кусок новины!
Сегодня мы можем себе позволить испить еще! И он щедро отмерил каждому еще по почти полной плошке чистой, холодной воды из большого глиняного кувшина…
А немного погодя, когда тускнеющее солнце, уставшее за день, клонилось к закату, а Мать с сестрой возились за занавеской, разделяющей хижину, Отец сидел на постели Сына и, глядя в несильный огонь в очаге, продолжал негромко рассказывать:
- Это было и странное, и страшное время, сынок… По бетонным дорогам, по железным рельсам, по небу днем и ночью мчалось, с ревом и грохотом давя людей, обезумевшее железо!
Но ведь самодвижущиеся кары не двигались сами по себе; и летающие аппараты самолеты, флаеры - не сами по себе подымались в воздух… Им всем требовался айрон и купрум для двигателей и газолин для их работы. Алюминий и айрон добывали из рудных гор, а на топливо для двигателей перерабатывали черную жидкость, текущую в жилах нашей земли - нефть, нафту… Но человеческая жадность становилась беспредельной, неуправляемой: хотелось всего, и причем - больше, больше и больше! Новых вещей, новых удовольствий! А айрона, нафты, угля и купрума становилось все меньше и меньше. Наконец, эти запасы иссякли….
- Совсем, совсем, навсегда кончились?! - не поверил Мальчик.
- Да. Ведь нельзя же бесконечно черпать из земли, ничего не давая взамен!
- Разве этого… такой простой вещи… не понимали жадные люди?
- Раздавались, конечно, здравые и трезвые голоса. Но их либо не слушали, либо их голоса тонули в общем хоре жадных потребителей. А отходы производства, вредные примеси уже отравили землю, и воздух, и воду. Вода - это самое большое сокровище природы - всюду стала отравленной, зловонной, опасной для жизни… Стали вымирать люди, начали рождаться уродливые дети. И чуть позже - стали ломаться хитрые приборы, выходить из строя самые умные и надежные автоматы. И остановились кары - сначала иссяк газолин, потом стали ржаветь кузова и распадаться двигатели. А заменить их было нечем, не из чего было делать запасные части… И не из чего стало делать крылья для воздушных аппаратов! Планета покрылась трупами машин и механизмов. Наша земля стала огромным кладбищем остановившегося наконец в своем тупом безостановочном движении неразумного железа…
Но было уже поздно, сынок. Отрава, проникшая всюду, быстро скосила на планете три четверти населения. А они были такими разными, люди планеты Земля - белые, как мы, и черные, и желтые, и красные…
- И в этом… - протестующе шевельнув рукой, спросил Мальчик, - тоже виноваты люди?!
- Люди… А кто же еще? - жестко подтвердил Отец. - Можно сказать, что большая часть человечества вымерла, захлебнувшись в собственных помоях… Людская неуемная жадность выпотрошила планету и вывернула наружу ее сокровенные внутренности. Как неопрятное зверье, пожравшее теплую печень растерзанной овцы, они разбрасывали кишки по всей поверхности… Смотри, сынок: повсюду догнивает то, что было земной требухой! Да, да, - эти зловонные отходы, эти светящиеся от радиации поля, эти груды ржавого железа, когда-то бывшего рудой, - все вышло из чрева земли и отравило ее детей… И мы, оставшиеся, теперь цепляемся за жизнь, раздувая последние ее искорки в космической тьме. Последние искорки, сынок!
- И я - искорка? - еле слышно спросил Сын, глядя в огонь очага под котлом, и слабый отсвет животворящего пламени лег на его лицо.
- Дерево может умереть, сынок, дав прежде свет, тепло и уголь для фильтров Источникам Жизни, - ласково ответил Отец, накрыв руку Сына своей большой ладонью. Но оно же дает жизнь новому дереву…
- А лошадь родит жеребенка… - счастливо улыбнулся Мальчик, поворачиваясь на бок и закрывая глаза.
- Живое - живому… - прошептал Отец.
ДУРМАН-ТРАВА
- Ты что делаешь, Кривоног? - удивленно спросил Мальчик, слыша, как сосед раз за разом ударяет куском железа по обломку камня. - Хочешь развести огонь? Но ведь час утренней еды давно прошел, и еще не время для приготовления вечерней еды? Сосед невольно выругался:
- Да чтоб тебе не видать чистой воды, пузырь болотный! Как напугал… - И глаза его воровато забегали по сторонам.?Я не еду… не еду готовлю… Просто это… это самое… согреться хочу. Да, да, малыш! Вот именно - хочу развести огонек, погреть свои старые трясучие кости… Хе-хе-хе… Косточки погреть… Когда Мальчик ушел в свой хлев, неся ведра, чтоб напоить скотину, Кривоног долго работал кресалом: обломком мягкого железа раз за разом ударял по острому краю кремнистого коричневого камня. Отлетали быстрые звездчатые искорки, гаснувшие мгновенно, не успев даже коснуться земли. Колченогий прижимал к краю кремня черный ноздреватый трут, приготовленный из обожженного в горячей золе костра лесного грибатрутовика. Но трут, видимо, отсырел, и искры, попадая на него, никак не разгорались… Снова и снова, и снова он терпеливо бил кресалом. Наконец, одна летучая искорка ткнулась в черную массу. И - затлела… Колченогий, боясь спугнуть бледный огонек, бережно, легким, как вечерняя молитва, дыханием, помог светлячку охватить круглое пятнышко, сначала с маковое зерно, потом - с горошину. Когда же трут начал едко дымить, он перехватил его в левую руку, а правой поднес к нему трубочку, скрученную из сморщенного листа. На кончике самокрутки тоже зажегся огонек. Кривоног жадно вдохнул горький дым, поперхнулся, закашлялся… Потом по его лицу разлилось выражение блаженства и покоя, и он закатил глаза…
- Отец, а что такое делал… этот Кривоног? - спросил Мальчик. - Он зажег трубочку из травы и листьев, а потом вдыхал и выдыхал дым… Словно бы во рту у него развели маленький костерок… Ему не больно? Смешной он, этот Кривоног! Отец нахмурился.
- Когда… - он закашлялся, ибо знал, что ему, как старосте Общины, придется принимать жестокое решение. - Когда ты видел это, Сынок?
- Вчера… вчера днем, когда все были на работе. Я, как ты велел, задавал корм поросятам, и видел это через изгородь. Он меня не заметил - он сидел, закрыв глаза, и дышал этим дымом… Вид у него был очень довольный, как будто он выпил свежей воды! Неужели этот… этот дым из трубочки… Неужели - это вкусно?!