- Господа! В сорок первом году, раненный, я попал в плен к немцам. Чудом мне удалось бежать в Англию. Я, пожалуй, рассказал бы вам об этом очень подробно, но это очень длинная история! - Он провел ладонью по лбу, убрал прядь волос, свесившуюся вниз, и посмотрел в сторону, словно искал стакан с водою. - Короче говоря, перебрался я в Англию. И вот там меня разыскал вербовщик одной металлургической компании из Америки. Я тогда, как и вы теперь, господа, не мог поехать за океан. Далеко уж очень. Долго думал. Хотел в английскую армию вступить, не взяли. Военнопленные, мол, не имеют права воевать в этой войне, жди, мол, другой...
По толпе прокатился недобрый смешок. Курту вдруг показалось, что он где-то уже видел этого оратора.
- Поехал я за океан. Поступил работать на завод. Мне предлагали дом, землю, сад и прочее, да я... понимаете, не крестьянин, я сталевар, отказался осесть на землю. А вообще, в рассрочку все поместье предлагали... Так вот, я на заводе работаю. Заработок мой - лучше желать не надо. Сыт, обут, одет. В этом году взял отпуск, приехал во Францию. Случайно встретился с вербовщиком, который меня в Англии завербовал... Вот, бывает же такое, гора с горой не сходится, а человек с человеком встречается. Ну, попросил он меня рассказать обо всем, а то будто вы... сомневаетесь. Боитесь, что, пожалуй, обманут вас. Вот, что зря, то - зря. Вернетесь домой, как будет, кто его знает. Пишут всякое, ну, а как говорят, нет дыма без огня. Может, не сошлют в Сибирь... а там, кто его знает, как оно обернется?..
Толпа стояла притихшая. Такого еще не было здесь оратора. Обычно - стращали, угрожали, а этот - будто советуется, раздумывает вместе со всеми.
- Вот, я и говорю, надо ехать без промаха! - поняв настроение толпы, заторопился оратор. - Чтобы жить хорошо. Самому и детям! Один раз живем, где приютили - там и родина!
- Где в России жил? - крикнул коренастый, седой русский.
- Я-то? - усмехнулся оратор. - Сам-то я вятский, - начал он.
Курт наконец вспомнил, где он видел этого человека. Ведь это был покупатель его пальто на базаре около рейхстага. Как же так, тогда он выдавал себя за немца, а теперь за... русского?
Кто-то, стоявший ближе к трибуне, перебил оратора:
- Так вы работали в Самаре что ли?
- Да, да! - подтвердил оратор. - Завод там, ого какой!
- Врешь! - оборвал его кто-то. - Там нет металлургического завода.
Толпа глухо зашумела.
- Брешет и этот!
- Того же поля ягодка!
- Власовец, сволочь!
- Предатель!
Около трибуны над толпой поднялись кулаки. Оратор с опаской отодвинулся вглубь трибуны и сразу весь как-то осунулся, сжался, будто нахальный пес после пинка. У микрофонов появился один из помощников коменданта.
- Господа, прошу соблюдать спокойствие! - Голос его, не повторенный выключенными репродукторами, доносился глухо, издалека, но угрожающе и зло.
Толпа забушевала:
- Давайте советского представителя!
- Откройте лагерь, мы сами разберемся, куда идти и ехать!
Помощник коменданта поднял руку, требуя тишины. В толпе зашныряли какие-то подозрительные, пронырливые личности, стараясь пробраться к кричавшим у трибуны. Но около тех плотно сдвинулись соседи, и попытки этих подозрительных людей пробиться к ним не увенчались успехом.
- Господа! - вдруг рявкнули все репродукторы, и, как показалось Курту, это заставило притихнуть собравшихся. - Нам известно, что среди вас есть ярые коммунисты, которые подстрекают вас к возвращению! - гремело со всех сторон, заглушая рокот толпы. - Мы их не держим! Мы откроем для них ворота, пусть они назовут себя!
И снова закричали в толпе:
- Старая песня!
- Где те, которые назвали себя коммунистами?!
Курт, взглянув на часы, торопливо покинул площадь. Помощник коменданта Флик ожидал его на крыльце. Он улыбнулся Винеру, предложил ему сигарету, спросил, все ли в порядке дома.
- Да, да! - взволнованный только что виденным, ответил Курт. - Благодарю, господин Флик.
Не успели они еще занять свое рабочее место, как дверь распахнулась, и в комнату вошел коренастый, седой русский. Курту почему-то показалось, что русский шел за ним. Русский быстро прошел к столу и, не обращая внимания на жест Флика, приветливо приглашавший присесть, громко и отчетливо сказал:
- Я прошу отпустить меня из лагеря!
- Простите, ваша фамилия? - остановил его Флик. Не дожидаясь, когда Курт переведет ему вопрос Флика, вошедший ответил:
- Это я отвечал сотни раз. В конце-концов, что зависит от того - Иванов я, или Петров? Я - русский и требую, чтобы мне представили возможность быть у русских!
- О-о! Да вы прекрасно говорите по-немецки! - восхитился Флик. - Но я хочу сказать другое... Я еще не знаю случая, чтобы здесь задерживали кого-либо силой. Это, видимо, какое-то недоразумение. Я могу вас заверить, что вы завтра будете отпущены из лагеря, но... для этого необходимо оформить некоторые... соблюсти некоторые формальности, - улыбнулся Флик. Он, будто прося его извинить, развел руками. - Без этого нельзя. За каждого человека, находящегося здесь, администрация лагеря несет строгую ответственность. Вы числитесь в лагерном списке, и он передан Советскому Командованию, как же мы вас можем отпустить на все четыре стороны?
- Хорошо, записывайте. Я - Тропинин Борис Антонович. Житель Донбасса. Желаю вернуться на родину. - Тропинин из-под нависших бровей посмотрел на Флика. - Этих сведений вам достаточно?
- Еще один вопрос. Как вы попали в Германию?
- Меня взяли в плен.
- Вы служили в армии?
- Да.
- Почему же вы оказались среди гражданских лиц в нашем лагере?
- Я попал сюда из камеры гестапо.
- Ваша специальность?
- От этого зависит мое освобождение? - резко спросил Тропинин.
- Видите ли... я не имею права говорить вам об этом, но... - Флик помолчал, потом, как будто поборов нерешительность, тихо продолжал: - Понимаете, сейчас советские представители в первую очередь требуют освобождения из лагерей перемещенных лиц, имеющих специальности горняка, металлурга, геолога.
Тропинин внимательно слушал Флика. Но Курту казалось, что русский все время наблюдает только за ним.
- Да это, кажется, и понятно, - Флик достал пачку сигарет. - Нужно восстанавливать промышленность, без нее - как без рук, а транспортировка из Германии - сложная штука. - Он, пододвинув к краю стола сигареты, предложил: - Закуривайте.
Борис Антонович протянул руку. Она вся была в глубоких шрамах, а из-под рукава виднелись на запястье следы от наручников. Курт еще в плену слышал, что у него на родине заковывают советских людей в кандалы, и не верил этому.
- Это... здесь? - тихо спросил Курт Тропинина, кивком головы показывая на руку.
Тропинин рукавом прикрыл запястье.
- Да, - пуская клубы дыма, он постарался на несколько мгновений скрыть свое лицо от сидящих за столом.
А на лице его отразилось все сразу: и желание немедленно вырваться из лагеря, и недоверие к немцу-переводчику, и раздумье над словами Флика. Неужели он говорит правду? Тропинин слышал об этом в лагере. Он слышал, что некоторые, назвавши себя сталеварами, были немедленно отправлены из лагеря. Но ходили слухи, что попадали такие люди не к своим, а за Эльбу, в какой-то особый лагерь. За долгие годы, которые Тропинин провел в Германии, он привык больше верить тем, кто делил с ним горькую участь заключенного, а не тем, кто вел опросы. И сейчас, хотя перед ним сидел не гестаповец, а человек, в какой-то степени имеющий отношение к армии союзников (лагери контролировались армейскими командирами), он твердо ответил:
- К сожалению, я не имею такой специальности. Я каменщик.
- Жаль, господин Тропинин. Придется вам побыть у нас, пока ваши согласятся брать всех без разбора. Я ничего не могу поделать, - Флик сочувственно улыбнулся. Потом, глядя на Тропинина, попросил: - Только вы, пожалуйста, об этом никому не говорите из своих друзей. Требование советских представителей не подлежит разглашению, но... уж очень, видимо, вы натерпелись в Германии... Так рветесь домой. Я понимаю, понимаю, любой на вашем месте тоже волновался бы. Поди, дома семья?
- Была.
- Да вы садитесь, господин Тропинин. Вы не писали из Германии?
- Нет.
- Жена, дети - ничего не знают о вас? Вы уже написали, что живы-здоровы?
- Думаю приехать сам, - бросил Тропинин. Круто повернувшись, на какую-то долю секунды задержал взгляд на лице Курта и быстро вышел.
Курт долго молчал, наклонив голову. В ответах русского он почувствовал жгучую ненависть к немцам и недоверие к администрации лагеря. Хотя Флик был немцем но на нем хорошо сидел мундир службы лагерей перемещенных лиц, и Тропинин принял его за представителя союзной армии. Почему он не доверяет? Разве на это есть причины?
- Курт, что с тобой? Ты сегодня какой-то странный Что случилось? - Флик передвинул массивную чернильницу на столе, подумал: "Зачем Крузе знать о нашем разговоре?" Внимательно посмотрел, как стоит чернильница еще раз убедившись, что магнитофон выключен, весело улыбнулся. Работа у нас с тобой не тяжелая, платят хорошо, чего тебе еще надо?
- Скажите, Флик, отпускают из лагеря русских? - Курт поднял голову, глухо произнес: - Отпускают на родину?
Флик внимательно поглядел в мрачное лицо Винера подошел к нему, положил руку на плечо, потом быстро вернулся к чернильнице, еще раз посмотрел, как она стоит, и, убедившись, что магнитофон выключен все же тревожно кинул взгляд на кресло у стены, где утром Винер искал свой мундштук. Оно было пустым, и Флик спокойно заговорил: