- Нет-с, я с ума не сходил! - возразил задетый за живое Антон. - Вам неизвестно, конечно, как вы неверующий, а нам видения были! Буря опять! Потопли бы все до единого с ними, вот что! Я старый человек, мне пора помирать, а здесь барин мой-с! Они еще человек молодой, о них бы подумали! Как вам угодно-с, а уж такого дела на своих глазах допустить не могу-с! А что не спросимшись сделал, это виноват, точно-с, казните меня…
Палеонтолог слушал горячую речь старика с раскрытым ртом и разведенными руками, готовый разразиться громом и молнией, но вдруг улыбнулся.
- Боже мой, как он глуп! - проговорил он, обращаясь к припавшему на стол от смеха Михаилу Степановичу. - Как он сверхъестественно глуп! На него даже сердиться нельзя!
Антон выслушивал все с покорным видом.
- Простите уж его, Павел Андреевич! - несколько овладев собой, примиряюще заговорил Михаил Степанович.
- К счастью, и черепа-то не особенно важные, не древние…
- Но позвольте, ведь эдак он у нас все хоронить начнет, что мы ни добудем, - тогда что?
- Нет, уж он этого больше не сделает! Да, старина? Ну, иди себе с Богом!
- Стой, расскажи, расскажи, как ты погребал-то их! - крикнул весь багровый от смеха Свирид Онуфриевич.
Антон покосился на него, повернулся и скрылся в темноте, проворчав что-то.
- Лучше всего, что он Ивана Яковлевича молодым человеком считает, - сказал по уходе его, видимо, все еще не придя в себя, Павел Андреевич. - Ведь эдакая несуразная старая калоша!
С этими словами палеонтолог бережно собрал свои драгоценности со стола и унес их спрятать как можно дальше в шалаш. За ним, все еще хохоча и шутя, последовали Сви-рид Онуфриевич и Михаил Степанович.
Огни на плоту потухли; все погрузилось в глубокий сон.
XI
Было уже под вечер, когда на другой день вернулись верхами, ведя лошадей, проводник и Василий. Повозок с ними не было.
Нетерпеливо ожидавшие возвращения посланных, путешественники окружили их, и рассказы усталого Василия несколько обескуражили всех, кроме сохранившего невозмутимо решительное состояние духа Ивана Яковлевича. Оказалось, что, как и говорил татарин, на много верст кругом деревень не было и, если б не случайно повстречавшийся табун, им пришлось бы вернуться даже без лошадей.
Низкорослые косматые коньки с длинными хвостами и гривами косили глазами и казались совсем дикими.
- Однако! - произнес Павел Андреевич, пощипывая бородку и поглядывая на животных. - Это звери какие-то, а не лошади! Да они объезжены ли?
- У! - возразил татарин, улыбаясь во весь рот, - я на всех ехал! Хороший конь, такой хороший: шагом не идут, все время скачут, - только держи!!
Павел Андреевич выразительно крякнул и посмотрел на старого ученого.
- Как, Иван Яковлевич? - спросил он, - ездили вы когда-нибудь верхом?
- Я? нет! - откровенно сознался тот.
- Я тоже…
- Как-нибудь поедем! - спокойно заявил Иван Яковлевич. - Выучимся!
Павел Андреевич скосил в сторону губы и ничего не ответил.
Лошадей приведено было десять, причем седел, вернее голых седельных остовов, было всего пять.
Татарин с Василием спутали лошадей и, пустив их пастись, перекусили кое-чего и тотчас же принялись мастерить седла, прикрепляя к остовам подушки и покрывая их кусками разрезанного ковра. Вместо стремян привязывали веревки.
Отъезд за поздним временем был отложен до следующего дня, и все в последний раз уснули на плоту под баюкающие всплески волн великой реки.
Взошедшее солнце отыскало путешественников уже верстах в пяти от берега, в узкой и глубокой лощине, поросшей лесом. Ночь еще как будто висела в ней. Высокая трава казалась сизой от сильной росы. Невыспавшиеся путешественники, с измятыми от сна лицами, поеживались от холода и с удовольствием почувствовали наконец на спинах своих живительное тепло.
Растянувшаяся гусем кавалькада представляла собой далеко не обыденное зрелище. Впереди, сдерживая опытной рукой бойкого конька, ехал без седла проводник-татарин; за ним следовали Михаил Степанович и Свирид Онуфриевич, над плечом которого торчало дуло ружья. Сейчас же за ними, вытянув впереди ноги и руки и крепко держа повода, ехал Иван Яковлевич; брови его были нахмурены, губы сжаты; на румяном лице лежало какое-то детски-наивное, как бы извиняющееся выражение. Несколько далее в виде колосса Родосского возвышался на коренастом коньке Павел Андреевич. Ноги его доставали почти до земли; он весь колыхался в такт ходу лошади и, придерживаясь одной рукой за холку, опасливо поглядывал на уши конька, служащие хорошим показателем настроения у этих животных. Позади него ехали Василий и Филипп, ведя в поводу двух коней с вьюками по бокам. Караван замыкал Антон, нагруженный подушками и всякого рода барским добром.
Узкая тропка, по которой ехали путешественники, становилась все незаметнее, глохла и наконец исчезла окончательно. Перед остановившимися всадниками встала темной стеной густая тайга; слева и справа подымались кручи гор. Из-за высоких мохнатых елей, пихт и лиственниц выставляли свои густые вершины цари сибирских лесов - красностволые кедры; чуть слышный звон, словно далекая, далекая молвь, сливался с тишиной тайги.
- Куда ехать? - проговорил татарин, заставляя сделать поворот конька своего. - Мой говорил - дорога нет никакой; сама теперь видишь - нет! тайга, гора кругом!
- Надо, брат, без дороги ехать, ничего не поделаешь! - ответил Михаил Степанович и, вынув из кармана компас и карту, на которой красной чертой обозначена была на совещании Иваном Яковлевичем дорога, определил направление. - Вот куда, - заявил он, рубнув ребром ладони воздух по направлению к тайге.
Татарин, с явным недоумением на лице, тронул каблуками востроносых сапог бока лошади.
Отряд вступил в вековой бор; торжественная тишина и сырость охватили со всех сторон. Никто не проронил ни слова; все, кроме Михаила Степановича и татарина, в первый раз еще углублялись в неведомый, извечный лес; мощь и величие его действовали подавляюще.
Ехать с каждым шагом вперед становилось все затруднительнее; гигантские, не в обхват и пяти человекам, стволы деревьев поминутно преграждали дорогу и приходилось делать зигзаги и объезжать их; лошади одна за другой проваливались по брюхо в ямы, покрытые сверху буреломом; густые, колючие шатры елей не щадили боков и лиц всадников. Больше всех доставалось Павлу Андреевичу, не решавшемуся отпустить гриву лошади и хоть раз защитить лицо руками. Предвидя особенно хлесткий удар какой-нибудь злокозненной ветки, он крепко зажмуривал глаза и только покряхтывал, получив его. Порядочно доставалось и остальным.
Перед полуднем отряд выбрался на небольшую поляну с ручьем, и решено было сделать привал.
Павел Андреевич с трудом слез с зашатавшейся лошади и, передав повод татарину, направился, широко расставляя ноги, к Михаилу Степановичу. Тот хлопотал над устройством завтрака.
Свирид Онуфриевич, дымя трубкой и посмеиваясь, глядел на приближавшаяся палеонтолога.
- Что это вы, батенька, ножками-то как циркулем движете? - заметил он.
Павел Андреевич уселся на траву возле разостланной на ней салфетки, и вытащив из своей сумки ножик и вилку, приготовился к уничтожению предстоявшего завтрака.
- Оттого, маменька, ответил он, - что земля наша велика и обильна, а благоустройства в ней нет, - устал!
На тарелках появились жаренные тетерьки - плод охоты Свирида Онуфриевича, хлеб и две коробки с консервами, которыми запасся в Москве предусмотрительный Михаил Степанович.
Путешественники разместились, кто поджав под себя ноги, кто на коленях, и приступили к закуске.
Слуги расположились поодаль.
Только что охотник успел отправить в рот изрядный кусок хлеба с маринованной рыбой, как Кузька, не сводивший с него глаз, вдруг понюхал воздух и, слабо визгнув, так прижался к хозяину, что чуть не опрокинул его.
- Тубо! - грозно крикнул Свирид Онуфриевич. - С ума ты сошел?… Что бы это могло быть? - прибавил он, заслышав тревогу среди привязанных лошадей и оборачиваясь.
Кони, натянув повода, сбились в тесную кучу и, храпя, с силой брыкали воздух; между тем. ничего видно не было.
Татарин бросился к ним, вскочил и побежал и Василий.
- Что за притча? - проговорил, подымаясь и хватая ружье, охотник.
- Медведь гулял! - как бы отвечая ему, долетел из зарослей подавленный возглас татарина. - Ходи скорей сюда!
Свирид Онуфриевич кинулся на зов, на бегу перезаряжая двустволку патронами с пулями; Михаил Степанович выхватил из кармана револьвер и пустился догонять его. Антон и Филипп поспешили к бившимся лошадям.
На поляне остались только Иван Яковлевич и Павел Андреевич.
- Не пойти ли и нам помочь? - сказал встревоженный ученый.
Павел Андреевич дожевывал кусок рыбы, остававшейся с минуту неподвижно во рту у него.
- Как? - спросил он, проглотив рыбу. - Вы умеете стрелять?
- Нет, но…
- Лучше дозавтракаем, - спокойно закончил палеонтолог, - медведя и без нас убьют, - не важная особа, не тигр! Мы только помешаем им.
- Вы думаете, убьют?
- Непременно, - если только он не уйдет, конечно! Сви-рид Онуфриевич великий мастак в стрельбе. Попробуйте-ка маринад, - прелесть, я вам доложу!
- В первый раз слышу от вас похвалу нашему охотнику, - заметил старый ученый, успокаиваясь и принимаясь за вилку с ножом.
- Милые бранятся, только тешатся, - ответил палеонтолог. - Что с вами, Иван Яковлевич?! - с испугом добавил он, увидав, что лицо старого ученого вдруг вытянулось и побледнело как алебастр; руки Ивана Яковлевича опустились.
- Вам дурно…