Я вскинулась так резко, что ударилась о баранку. Должно быть, задремала и увидела сон. Уоррен как живой: волосы немного поредели, слишком отросли, цвета мокрого песка: в тот день он обгорел и был почти багровым. Крупный багроволицый мужчина, словно только что пахал или крыл черепицей крышу - словом, занимался физической работой. Моряк, из него бы вышел отличный моряк. Я его больше не вижу: моего воображения не хватает на такие подробности. Только сны в точности возрождают людей, которых я любила. В моих снах живы родители. В них - Уоррен, дети, но наяву они не показываются. У меня остались только чувства, впечатления, оттенки, которых я не умею назвать. Уоррен ощущается как любовь, утешение, в моем сознании он занимает еще больше места, чем занимал в жизни, кажется сильнее, внушает больше уверенности и почему-то представляется более беззащитным, так что мне хочется опекать его. Все это так же смутно, как зрительные образы.
Когда я ехала сюда от портлендского аэропорта, собиралась свернуть на дорожку к дому, где играла в детстве, но не свернула, а проехала дальше по дороге, превратившейся в заросшую колею, к этой площадке над морем. Здесь кончается дорога. Здесь исчезает мир.
Мы приезжали сюда с Гретом два года назад. Его жена тогда уже ушла, вернулась с двумя детьми в Индиану или куда-то еще, и ему было одиноко. Во всяком случае, так говорил Уоррен. Я в это не поверила и до сих пор не верю, что Грег испытывал одиночество. Работа была для него всем миром.
Мы развели на берегу костер, дети играли в прибое и подбегали погреться, а потом снова мчались к ледяной воде.
- Расскажи Грегу, как они ели, - усмехнулся Уоррен. Он был спокоен и доволен жизнью в тот день, хоть ему и было сто лет.
Я рассказала ему и детям, как ели во времена Абеляра и Элоизы. Детям тоже захотелось поесть так. Длинные столы вдоль стен, каждый может дотянуться, все едят из одной миски, пьют из общих чашек, отправляют куски в рот ложками или пальцами. Вокруг толпятся нищие, тут же собаки огрызаются друг на друга, на нищих, на едоков и слуг.
Грег посмеялся над моим описанием. Он выглядел ленивым, расслабленным, но если Уоррену было сто, то Грегу - двести. Беспокойный старик, подумалось мне. По документам ему исполнилось сорок пять, но я видела, какой он дряхлый.
- Это было в чумные годы? - спросил он.
Грег прислонился спиной к сорокафутовому стволу, выброшенному волнами на берег, - напоминание о силе давнего шторма. Ствол был толщиной восемь футов. Это дерево могло помнить времена Абеляра.
- Не в разгар чумы, во всяком случае не в разгар эпидемии, хотя случаи чумы отмечались с шестого века и вспышки периодически продолжались, пока в пятнадцатом веке не достигли силы пандемии. А я рассказываю веке об одиннадцатом. А что?
- Нищие допускались к столу? - задумчиво спросил он.
- В скором времени их выставили за дверь, но собаки никуда не делись.
На этом разговор окончился: дети нашли морскую звезду, мы все пошли на нее смотреть, а там и солнце село.
Вечером мы обсуждали, когда стоит выезжать обратно. Машины к городу шли бампер к бамперу, а в воскресенье особенно.
- Я могла бы на несколько дней остаться с ребятами, - предложила я.
Уоррен с Грегом могли бы выехать пораньше, они так и собирались. Я знала, что дети были бы разочарованы таким скорым возвращением, как и я. Стояло лето, занятий у меня не было, а отпуск мы так и проводили: вылазки к морю дня на два-три.
- Я вот думаю, каково было в чумные годы, - произнес Грег, возвращаясь к оставленной теме. - От трети до половины населения как не бывало.
- Не совсем так, - поправила я. - До прекращения эпидемии прошло триста лет, и за это время Церковь вошла в силу, которую сохраняет и по сей день. Суеверия, ересь, усиление власти Церкви и государства, страх перед публичными сборищами - вот как это было. Жизнь для большинства выживших стала адом.
- И наступило Возрождение, - задумчиво сказал Грег. - Возникло бы оно, если бы не чума? Никто ведь не знает, верно?
- Это романтическая версия, - сказала я, сдерживая желание огрызнуться. - Теория светлой стороны. Во всем плохом есть что-нибудь хорошее. Вы в это верите?
Уоррен мрачно думал о чем-то, глядя на пламя костра, потрескивавшее, выбрасывающее разноцветные язычки, когда горели соли и минералы, которыми пропиталось вылежавшееся на пляже дерево. Заговорил он очень устало:
- Ренессанс наступил, потому что люди исчерпали все доступные источники: они отчаянно нуждались в усовершенствовании сельского хозяйства, в теплых тканях, чтобы согреться. В новых способах выживания. Им пришлось изобрести Ренессанс. Чума здесь ни при чем.
Я поняла, что они говорят об этом не впервые: ни один не сказал ничего, чего бы другой не слышал раньше. Я встала.
- Вы не хотите сказать мне, чем занимаетесь в своей лаборатории?
Лицо Грега застыло, а Уоррен покачал головой.
- Все те же старые дела, - процедил он после долгой паузы. - Старые дела.
Если речь шла про старые дела - искусственную кровь, переливание цельной крови, про все, что они публиковали много лет, - отчего оба так постарели? Чего так боялись? Почему Уоррен вовсе перестал рассказывать о работе и не поддерживал разговора, когда о ней вспоминала я?
Грег резко поднялся и ушел спать, а Уоррен покачал головой на мой повторный вопрос, чем они занимаются.
- Ложись в постель, - сказал он. - Я приду через несколько минут.
Что делать, если в руках вашего мужа средство уничтожить половину человечества? Постараться не думать, не требовать ответа, пойти спать.
Шквал наконец налетел. Деревья раскачиваются, подлесок хлещет по стволам, а дождь хлынул так, словно море выплеснулось из берегов и, налетев на машину, бьет ее валами прибоя. Я сильно мерзну и удивляюсь, почему мне так лень включить мотор, обогреватель. Когда двигатель заводится, я почти не слышу его шума, а сняв ногу с педали газа, вовсе перестаю его слышать.
Жена Грега, узнав, взяла обоих детей и сбежала. Думаю, не потому ли Уоррен так долго не хотел мне говорить?
В последние два года Уоррен стал чужим для нас, своей семьи. Мы видели его редко, а когда видели, он от усталости засыпал над едой и в ванной. После того дня на побережье я не видела Грега до позапрошлой недели.
Уоррен вернулся поздно. Я уже готовилась ко сну и была в халате. Он выглядел болезненно-бледным.
- Я дал свисток, - сказал он, остановившись в дверях.
С куртки у него текло, лицо и руки были мокрые. Я подошла и стянула с него куртку.
- С завтрашнего дня от меня уже ничего не зависит, - закончил он и тяжело прошел в гостиную, сел на диван.
Я бросилась в ванную, вернулась с полотенцем, села рядом и стала вытирать ему волосы и лицо.
- Ты мне расскажешь?
Он рассказал. Они нашли вироид, родственный некоторым группам крови, сказал он. Даже не целый вирус, не убитый вирус - часть вируса. Для начала они скомбинировали его с группой О, и ничего не случилось, но после комбинации крови О с группой А вироид изменился, стал цельным, начал реплицироваться и уничтожил, поглотил кровь А. Уоррен говорил ровным тоном, почти рассеянно, как будто это ровно ничего не значило. А потом закрыл лицо ладонями и заплакал.
Сорок пять процентов европеоидов имеют группу А, пять процентов - АВ. Тридцать процентов черной расы - группы А или АВ… и созданный ими вирус мог уничтожить их всех.
Я обнимала его, пока он выплакивался в бессвязном потоке слов. Они оба должны были уехать в Атланту - и он, и Грег, - рассказал Уоррен, а кто-то должен был прийти, чтобы присмотреть за упаковкой материала и разборкой лаборатории.
- Грег вошел, когда я звонил, - сказал он вдруг. - Он хотел меня остановить. Я его ударил. Боже, я его ударил! Я отвез его домой, и мы все обсудили.
- Значит, он согласился.
- Да, - устало ответил он. - Это было все равно что ударить отца или бога.
- Почему вы не остановились, когда поняли, что это такое?
- Не могли, - сказал он. Он был бледен как смерть, глаза обведены красным, взгляд загнанного зверя. - Раз мы это сделали, мог сделать и кто-то другой, если уже не сделал. Мы искали выход: антидот, лечение - что-нибудь.
Мы сидели рядом на диване. Уоррен отодвинулся от меня и встал на ноги - поднялся тяжело, по-стариковски и споткнулся на первом же шаге.
- Мне надо выпить.
Я прошла за ним на кухню и смотрела, как он наливает бурбон и выпивает его. Если они с Грегом не сумели найти лекарство, думала я, никто не сможет. Они были лучшими в своей области.
Я все думала о том, что сказал Грег в тот день на побережье: чума убила от трети до половины населения Европы - столько же, сколько составляет доля групп А, АВ и АО. И из этого ужаса, считал он, возникло Возрождение.
Сейчас я знаю о группах и комплексах крови больше, чем две недели назад: все это время я глотала книги, как перед экзаменом. У меня группа А, у Мики - АО, Уоррен - О, Сандра - А, а Крис - О.
На следующее утро я подвезла Уоррена в лабораторию, где нас встретил мужчина средних лет. Уоррену он представился, а меня не заметил. Они вошли внутрь не оглянувшись. Когда они скрылись, появился Грег - вышел из-за угла кирпичного здания и направился ко мне. У него был пластырь на подбородке, у Уоррена - на костяшке среднего пальца.
- В последнюю минуту, - сказал Грег, - я понял, что не хочу никого видеть: ни Уоррена, ни знаменитого эпидемиолога. Скажете Уоррену, что я взял несколько дней отгулов, ладно?
Я кивнула, он повернулся и пошел прочь - старый-старый, побежденный, сутулый, волоча ноги, волосы падают на воротник серой ветровки, блестящей от дождя, спортивные туфли шлепают по лужам.