* * *
- Ты что делаешь? - спросил Верис.
- Читаю, - откликнулась Анита. Она перевела взгляд с пластиковых листов на Вериса и в свою очередь спросила: - А ты читать умеешь?
- Конечно, - ответил Верис.
Он ничуть не удивился. Если бывают люди, которые не умеют разговаривать, а значит - и мыслить, то могут быть и такие, что читать не умеют. В этом плане привычный ответ: "Конечно", - оказывается не вполне верным. Это прежде Верис полагал, что неумение читать является конечной стадией деградации. Теперь он знал, что можно не уметь говорить и при этом походить на человека. Впрочем, Анита немцев за людей не считала, называя их кучниками. Верис не любил неологизмов, но раз есть новое явление, значит, должен быть и неологизм.
- Ну-ка, прочти, что здесь написано, - предложила Анита, протянув Верису один из листов.
Совсем недавно Верису довелось видеть огромное количество подобных предметов, и он знал, что это архаический носитель информации. Тогда у него не нашлось времени остановиться и внимательней рассмотреть странные штучки, и теперь он впервые взглянул на листок вблизи, забыв, что у него нет больше доступа к информационным программам и, значит, до всего придется доходить собственным разумом.
"Придется доходить" - ходить вслепую, пока случайно не дойдешь. "Собственный разум" - тоже не тавтология, прежде ему помогал искусственный интеллект программы, а теперь - изволь управляться в одиночку с помощью того разума, что имеется в голове.
Ничто на листе не указывало, как можно запустить чтение. Обычный, тонкий лист пластика, покрытый маловразумительными значками. Если это пиктограммы, то примитивные, совершенно не указывающие, что следует делать с листом.
На одной стороне листа - рисунок: два человека странного вида стоят на берегу моря или озера. А неподалеку - крытая нора. Не изба, не дом, а несомненная нора, предназначенная для чего угодно, но не для жизни.
Смутно вспомнилось, что прежде для материальных носителей информации практиковалось сенсорное управление. Верис поелозил по листу пальцами, но и теперь ничего не включилось.
- Не знаю, как ее запустить, - признался Верис, возвращая лист.
Именно так: признал, что не знает. Незнание, таким образом, становится формой знания.
- Эх, ты! - усмехнулась Анита. - А говорил, читать умеешь. Вот, смотри
Анита повернула лист той стороной, где теснились значки, и, ведя пальцем по строкам, громко произнесла:
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
- Так я это знаю! - воскликнул Верис. - Это русская народная сказка. Там дальше: "Старик ловил неводом рыбу". Я недавно вспоминал эту сказку, когда увидел настоящий невод.
- Точно! - подхватила Анита. - Вот и картинка: старик невод держит, рядом сидит старуха, а перед нею разбитое корыто.
Теперь Верис глянул на рисунок осмысленным взором. Прежде всего он понял, что предмет, с помощью которого трудился раб, он определил доне́льзя неверно; старик держал в руках нечто совсем другое. Затем столь же внимательно Верис принялся рассматривать фигуры. Прежде ему не приходила в голову простая мысль, что старик и старуха могут иметь вполне конкретный вид. В его представлении это были сказочные архетипы, такие же, как Иван-дурак, он же - Иван-царевич (царевич - это дурак, которому не надо добывать коня, добрый конь имеется у него изначально) или разнообразные волшебные помощники. Теперь припомнилось, что сказки, которые рассказывала программа, сопровождались движущимися картинками, куда можно было войти и даже переиначить сказку на свой лад. Но Верис очень рано постиг самоценность живого слова и поэтому, читая книги, всегда отключал изображение, слушая чистые голоса. Изображение мешало ему, тем более что все персонажи были на одно лицо, а вернее - на два: доброе и злое. Царя можно отличить по короне, царевича - тоже по короне, но меньших размеров, у дурака на голове красовался колпак, у Красной Шапочки - беретик, у старухи - платочек, а старика отличали белые волосы на подбородке. А в остальном он был такой же молодой и румяный, как и все прочие. Что касается людей, изображенных на картинке, они были согнуты, морщинисты и ничуть не жизнерадостны.
- Это и есть старик? - спросил Верис.
- Старик, - подтвердила Анита. - Видишь, какой дряхленький? - скоро помрет.
Помрет мереть мора. А если вместе с морой, то - смерть. Все правильно, народные сказки сочинялись в те баснословные времена, когда люди были смертными. Вот, значит, каков бывает человек незадолго до конца.
Последнее филологическое изыскание, которое провел Верис, пока имел доступ к информационным службам, касалось как раз этого вопроса. Замшелая, древняя информация, ненужная вечно юным людям. Но как много ее было! В память особо запала фраза: "Один умрет - как свечечка погаснет, а над иным смертынька так работает, инда смотреть больно". На старика и старуху было больно смотреть.
- Ты не молчи, - напомнила о себе Анита, - а признавайся, что соврал. Читать ты не умеешь.
- Хорошо, пусть не умею. Но все-таки как ее запускают?
- Зачем ее запускать? Берешь и читаешь. Вот, смотри, это буква "ж", она похожа на жука - ножки во все стороны. Ж-ж!.. Как видишь эту букву, сразу произносишь: "Ж!"
- А читает кто? - продолжал допытываться Верис.
- Ты сам и читаешь, - ответ Вериса не удовлетворил, но он покуда не стал допытываться полнее.
- Вот это - буква "и", - продолжила урок Анита. - Ну-ка, покажи, где тут еще буква "и"?
"Гласная И, - вспомнил Верис, - а ее, оказывается, можно не только возглашать, но и рисовать".
Идея рисованных слов потрясла Вериса. Безо всяких картинок, без чужого голоса, напрямую. Слово в чистом виде! Здесь, среди дикарей найти такое великое умение! А он-то, встречая прежде упоминания о знаковом письме, искренне полагал, что это примитив, не заслуживающий внимания!
- А если я сам нарисую букву? - спросил Верис.
- Не нарисую, а напишу. Вот, смотри, - Анита пальцем начертила на земляном полу несколько знаков. - Ну-ка, скажи, что здесь написано?
- Тут только одна буква знакомая, - сказал Верис. - Вот "и", как раз посредине.
- Правильно. Здесь написано: "Анита". Ты буквы-то запоминай. Как все запомнишь, так и читать научишься.
- Я их и так помню, только не знаю, как они пишутся.
- Чудно́, - заметила Анита, но возражать не стала. - Если знаешь, то называй буквы, а я буду их тебе писать.
- Буквы делятся на гласные и согласные, - начал Верис. - Согласные бывают губные, переднеязычные, среднеязычные и заднеязычные. Есть еще увулярные, фарингальные и гортанные, но это не самостоятельные фонемы, а признак эмоционально окрашенной речи
- Ты чего-то очень умное говоришь, - перебила Анита, - а я просила буквы.
- Так я и говорю: губные: бэ, вэ, эм, пэ, эф; переднеязычные: дэ, зэ, эл, эн, эр, эс, тэ, це
- Хватит пока. Вот, смотри, это буква "тэ". Она - как две палки. Вот слово "ты", вот слово "тетя" - везде в начале буква "тэ".
- Как это? В слове "ты" буква твердая, переднеязычная, а в "тете" - мягкая и среднеязычная. Совершенно разные фонемы.
- Не знаю, какие уж там фонемы, а буква одна и та же.
Верис задумался. Буква одна, а фонемы и, значит, оттенки смысла, разные. Теперь становилась понятна одна из загадок языка. Словосочетание "буква закона" подразумевает абсолютно точное исполнение чего-либо, но совершенно не согласуется с поговоркой: "Закон что дышло, как повернешь, так и вышло". А на самом деле никакого противоречия нет. Буква закона неизменна, но прочесть ее можно по-разному: мягко или твердо, со свистом или придыханием. И нет ли в нежном, проникновенном придыхании связи с непонятным термином "дышло"? А что, "проникновенное дышло" - звучит неплохо.
- Опять уплыл? - спросила Анита. - Давай, на землю возвращайся.
- Задумался немного, - извиняющимся тоном проговорил Верис. Он окинул взглядом Анитины письмена и добавил: - Но ведь кто-нибудь пройдет и, не заметив, затопчет все, что ты написала.
- И что с того? Этих каракулей не жалко. Навозила, как кура лапой. Да и смысла в этих словах немного. Вот книги - иное дело, - Анита осторожно переложила плотные, покрытые рядами букв листы, - видишь, это и есть книги. Их в прежние времена делали, а сейчас так никто не умеет. Зато им и сноса нет. Настоящую старую книгу ни порвать нельзя, ни сжечь - ничто ее не берет. Их только потерять можно. Вот и растеряли почти все за тысячу лет. Теперь их берегут, а толку? Их так мало осталось.
Верис вспомнил бесконечное количество белых пластиковых листов, густо испещренных знаками, вглядеться в которые у него не было времени. Листы россыпью и собранные в тяжелые тома. Все это громоздилось кучами, толстым слоем устилало полы. Рисунки, диаграммы, графики и бесконечное количество слов, записанных буквами, о чем в ту пору Верис и не подозревал. Надо было остановиться, задуматься, спросить: "Что это?" - а его интересовало иное: "Что происходит?"
Транспортный центр, местами оживленный, местами пустынный, но всегда опрятный, теперь поражал невероятным беспорядком и разгромом. Обычно в библиотеке (именно так называлось книгохранилище) не бывало никого, и сам Верис впервые сунулся туда, вовсе не собираясь копаться в архаичной информации. Это оказалось место, куда десятилетиями не заходил никто, и два дня назад Верис спрятал там свой жетон.