А теперь наконец социальный климат дома изменился, общество приняло нашу точку зрения. Добровольная работа, активизм, реформы - сейчас это в моде. В деньгах недостатка не было: их забирали у основательно пощипанных военных, что, в свою очередь, стало возможно благодаря внутренним переменам в расколовшемся СССР. Но на горизонте всегда маячил горький вопрос: сколько на сей раз это продлится? Сколького нам удастся достичь прежде, чем маятник качнется назад?
Я смотрел на Касс. Прочтя что-то в моем взгляде, она расслабилась.
- Думаю, ты меня знаешь, Мама, - сказал я.
- На это я и надеялась. - Она посмотрела на часы. - Вот черт, мне нужно забрать Трейси из школы и отвезти на занятия танцами. Быть матерью-одиночкой не сахар.
Пожимая плечами, я чувствовал толику остаточной злости на Касс за то, как ловко она нажала нужные кнопки, заставила меня выбрать.
- Это же твое решение, - сказал я (отцом Трейси был шприц), а потом дружелюбнее добавил: - Как ей новый школьный год? По летним каникулам не скучает? Я бы на ее месте скучал.
Касс встала - она была выше меня.
- Нет, с чего бы? Она же ничего другого не знает. Их поколение - не такое, как наше, Майк. Может, лучше. Может, они построят лучший мир, чем мы.
- Возможно, - согласился я. - Но еще несколько лет мы тут командуем.
- Вот и докажи это, - сказала Касс.
Она никогда не могла упустить шанс оставить за собой последнее слово.
3
"Тебя там не было", - сказал я Маме Касс, надеясь, что она ответит: "Ладно, тогда расскажи мне, покажи, помоги понять". Но желаемой реакции не последовало. Вот в чем проблема с другими людьми: они никогда не делают того, что от них ожидаешь.
Но, может, и к лучшему, что не попросила. Как мне разделить с ней пережитое, если я сам в этом не до конца разобрался?
Стоя на крыльце здания, я объяснил чернокожему здоровяку, что мы тут делаем, сказал, что он тут нелегально, что мешает правительственному проекту. Он слушал терпеливо, внимательно, не задавал вопросов. А после с непоколебимой уверенностью произнес:
- Знаешь, друг, что ты говоришь, это свежая инфа, но к нам никак не относится. Послушай, зайди внутрь. Хочу, чтобы ты с ребятами познакомился. Может, тогда поймешь.
Кувалда повел меня внутрь темного многоквартирника. Потребовалось несколько минут, чтобы мои глаза привыкли к сумраку, а когда привыкли, я увидел десятка два, наверное, людей, сидящих на голом паркете. Разношерстный, однако, сброд.
- Ребята, к нам тут пришел мужик, который хочет что-то сказать. Валяй, мистер Майк.
Я повторил мою агитацию. Они слушали молча. Некоторое время спустя эти пустые лица меня измотали, и я затормозил, как бульдозер с сахаром в бензобаке.
- О'кей. Теперь я хочу, чтобы послушал ты. Расскажите ему, откуда мы.
Молоденькая гаитяночка, тоненькая как тростинка:
- Я приехала автостопом из самой Флориды. Сбежала из лагеря для интернированных. У меня не было документов, я не могла получить ни работы, ни пособия. Я жила на Центральном вокзале, когда эти люди меня нашли. Теперь я повар. Я всех тут кормлю. Как-нибудь, может, попробуешь моей стряпни.
Рыжий парнишка с прыщами:
- Предки вышвырнули меня за то, что я все время был под кайфом. Ничего не хотел и не хочу делать, разве только возиться с радиоприемниками и прочей электронной ерундой. Но с наркотиками я завязал. Слишком занят починкой всякой рухляди, которую мне приносят, а мы потом продаем.
Мужик лет пятидесяти, лицо - карта лопнувших капилляров:
- Я сильно пил. Жена и дети погибли в автокатастрофе. До того дошло - я даже подумать о том, чтобы работать с машинами, не мог, а ведь это была моя профессия. Но теперь с алкоголем покончено. И я еще в силах уговорить замурлыкать мотор.
Пухленькая женщина с копной кудрявых светлых волос:
- Раньше я работала в магазине одежды, штучный товар. Магазинчик был подпольным, и копы его прикрыли. Я лишилась квартиры. А потом нашла этих людей. Они все одеты в то, что сшила я.
Одна за другой звучали истории. Каждый тут побывал на самом дне, пока не присоединился к банде Кувалды. И каким-то образом нашел в себе силы вылезти из канавы и изменить свою жизнь к лучшему.
Когда закончил последний, Кувалда повернулся ко мне. Он заговорил с искренним пылом, и я не мог себя убедить, что это напускное.
- Ты ведь понял теперь, что мы делаем, мужик, верно? Мы люди, которые помогают другим - и без поддержки правительства. Мы беззаконная команда спасения, бригада по сбору мусора и утиля. Мы восстанавливаем жизни, которые разрушило общество. А еще мы семья, мы заботимся друг о друге. У нас есть правила и устав. И никакой благотворительности мы не просим. Мы берем отвергнутый хлам этого безумного расточительного общества - выброшенных людей и выброшенные вещи - и их восстанавливаем. Мы как горстка робинзонов на диком острове, который вы зовете Манхэттеном.
- Но вам не нужно больше так жить…
- А мы хотим! Мы все пытались жить, как вы, и обнаружили, что нам это не подходит. Подчиняться распоряжениям, пробивать табели, все время бежать, чтобы остаться на месте… Забудь! Но вот сейчас нам кажется, мы делаем что-то полезное. Кое-кто все равно возвращается в ваш мир. Это только справедливо, мы их не удерживаем. Всегда находятся другие, кто хочет к нам присоединиться. Мы просим только, чтобы нас оставили в покое. Просто дай нам существовать на обочине, мужик. Большего нам не нужно.
- В этом новом районе никаких обочин не планируется.
Кувалда положил лапищу мне на плечо и сжал его.
- Да ладно, мужик, разве нельзя оставить нам один этот дом? А свой блистающий горд построите вокруг?
Я слишком растерялся от услышанного и только неопределенно покачал головой.
- Мне надо будет поговорить с начальством…
Кувалда хлопнул меня по спине.
- Прекрасно, дружище! Ты идешь за нас драться. Заставь их понять, что поставлено на карту.
Он вывел меня на улицу. Когда мы прощались, мне пришло в голову спросить, а какова его собственная история. Брови у него сдвинулись, губы сложились в мрачную складку.
- Моя, мужик? Я много сделал в жизни дурного, пока не поумнел. Можно сказать, теперь искупаю. Искупаю то, чего не могу изменить. Если я какой и получил урок в моей пропащей жизни, то только этот. Прошлое изменить нельзя, поэтому лучше употребить во благо любую возможность, какая на тебя сваливается.
День спустя слова Кувалды еще звучали у меня в голове, когда я возвращался на проект после встречи с Мамой Касс.
Я то и дело спрашивал себя, а все ли, что мог, выжал в разговоре с ней. Достаточно ли сильно давил? И не придется ли мне когда-нибудь искупать?
4
Когда правительственная машина подвезла меня на стройку, на крыше моего трейлера с растерянным видом стояли двое ребят из Изумрудной бригады. Ребята держали конец кабеля, который тянулся вдоль несущего троса к недавно установленному столбу, а оттуда - к следующему и следующему, и так до края проекта, где исчезал в люке на мостовой Сто тридцать пятой. Чтобы перекрыть движение, там было поставлено временное заграждение.
- Наконец-то! - возбужденно воскликнул я, а потом: - Эй, а где ребята из "Всесвязи"?
Леотис состроил глуповато застенчивую мину.
- Мы их убедили, что сами справимся с установкой. У них работы невпроворот, поэтому они только обрадовались.
- А теперь вы застряли.
- Вроде как, - усмехнулась Шейла.
- Ладно. Подождите, втащу к вам свои старые кости. - Я двинулся было к прислоненной к трейлеру лестнице, но остановился. - А рассекатель у вас есть?
- Что-что?
Я покачал головой:
- Несчастные, вот уж точно несчастные. Подождите минутку.
В трейлере я порылся среди инструментов, пока не нашел свой старый рассекатель и с ним вернулся к лестнице.
Металлическая крыша моей штаб-квартиры настолько раскалилась под августовским солнцем, что дотронуться невозможно.
- У вас тут больше сотни жил оптоволокна, артерии метаинформа. - Я забрал у Леотиса кабель толщиной с мое запястье. - Заметили колпачок на конце кабеля? Его поставили на заводе, чтобы не попадала грязь. Колпачок фактически его запечатывает. Нам теперь требуется подрезать кабель до нужной длины. Но его нельзя просто кромсать пилой, как это, без сомнения, собирались делать вы, дикари невежественные. Не то раз и навсегда разрушите структуру волокна, и сигнал распадется в статику. Нам нужен чистый разрез.
Я поднял повыше рассекатель.
Толстая пистолетная рукоять с потертой резиновой накладкой, чтобы удобнее было взяться, переходила в выступ, заканчивающийся двумя "рожками", похожими на обрубленный камертон. Вдоль всей внутренней стороны "рожек", от кончиков до места соединения, тянулись бороздки.
Положив кабель на крышу, я придержал его левой рукой и, прижав его рассекателем, объяснил:
- В рукояти есть газовый картридж. Когда я нажму на крючок, он пошлет по бороздам резаки. Резаком служит кусок углеродной проволоки.
Я нажал на крючок. Раздался хлопок. Я убрал рассекатель.
- Ничего не вышло, - сказал Леотис.
- Подними кабель.
Леотис наклонился и поднял.
Первые шесть дюймов кабеля с колпачком остались на крыше.
- Ух ты!
Повесив рассекатель на рабочий пояс, я отобрал у Леотиса кабель и пошел с ним к соединительной муфте. Прижал свежесрезанный конец к стеклянной пластине интерфейса, затянул на кабеле водонепроницаемую манжету.
- Теперь мы снова часть цивилизации, - сказала Шейла.
Я хотел было ответить легкомысленной шуткой, но остановился.
А ведь она права.