Завалов, несмотря на слабое сопротивление, задрал многослойную юбку и перетянул ремнем разорванное бедро. Женщина пыталась визжать и кусаться, потом затихла.
– Хватит, пойдем!
– В задницу пойди, обезьяна, – пропыхтел Вадим, пытаясь взгромоздить на руки обмякшее тело.
Вспомнил о походной аптечке, которая болталась на ремне. Там должен быть шприц-тюбик с обезболивающим. Проклятая аптечка куда-то исчезла. Но мысль эта не задержалась, провалившись в вязкое равнодушие, медленно заволакивающее голову.
– Ну, куда идти?
Хала смотрела на него с удивлением, будто он взвалил на себя мешок мусора и вознамерился его спасать. Разработанная на бумаге теория затрещала по швам при первом же столкновении с предполагаемой подопытной.
– Объясни мне, какого черта? Ты ведь говорила, что такие, как ты, ищут людей. Получается, вы что-то вроде спасателей, так? Тогда почему тебе вообще по фигу, что происходит сейчас?
– Лагеря нет. Люди – ваша забота. Вы нам платите, мы находим и тащим заботу к вам. Куда их теперь девать?
Шли по улице медленно, прижимаясь к стенам домов и прислушиваясь. В городе стреляли. Кое-где на тротуарах валялись тела. Однажды раздался хлопок и грохот отдаленного взрыва. Женщина на руках Завалова вновь пришла в себя и начала скулить.
Хала свернула в двери неприметной лавки под выгоревшей вывеской. Завалов шагнул следом и остановился, увидев ряды разломанных стеллажей.
– Проходи. Здесь не будут шарить. Я жила тут, напротив.
От дома напротив ничего не осталось.
Хала нырнула за кассовую стойку, уселась на пол, вытянув ноги. Завалов уложил рядом женщину. Сел, прислушиваясь к свинцовой тяжести в ногах и ноющим плечам. На вороте и плече футболки запеклось багровое пятно, лицо горело огнем. Трогать чуть подсохшую рану было страшно. Рваный след тянулся от верхней губы, через щеку, почти до виска. Если б чуть выше… Он сглотнул. Горло пересохло. Он достал из рюкзака бутылку минералки, отпил, предложил остатки Хале. Та улыбнулась, показав припрятанную под курткой флягу.
Раненая глотала воду с большим трудом и, кажется, не вполне понимала, что происходит. Завалов еще раз осмотрел рану. Здесь мог помочь только хирург. Кажется, проще было не мучить женщину и оставить в подъезде…
– Теперь чего?
– Ждать.
Над головой кружились назойливые мухи, привлеченные запахом подсыхающей крови. Горячий, как из духовки, воздух сочился в выбитые окна и распахнутую дверь. Что-то громко щелкнуло, и Завалов дернулся, прижался к стойке. Хала не пошевелилась.
– Солнце, – пояснила она. – Пластик распадается, дерево сохнет.
В разгромленном торговом зале снова глухо треснуло. Завалов опять вздрогнул. И сколько нужно ждать? А главное – чего? Если их сумеют найти гипотетические "свои", то что мешает "чужим" наткнуться на этот проклятый магазинчик? Так и умом двинуться недолго, в ожидании. Нужно было занять себя хоть чем-нибудь.
Завалов попытался отереть платком вымазанные кровью руки.
– Давай свою шайтан-коробку.
– Что?!
– У нас ведь товарно-денежные отношения? Браслет ты забрала. Или верни, или…
– Стой! Очень осторожно.
Хала подвинулась и наклонила голову. Завалов достал из рюкзака лэптоп в противоударном корпусе. Запустилась система, окно настроек. Выбор параметров объекта. Завалов отцепил коробку-переводчик, повертел, разыскивая нужный разъем для переходника. В очередной раз поразился тому, что говорит Хала быстро и почти без запинок. И откуда взялась такая качественная аппаратура в этом захолустье?
– Осторожно! – взвизгнула Хала, хватая его за руки.
От коробочки тянулись провода. Два, самых толстых, уходили в ушное отверстие, остальные скрывались под волосами. Боясь дернуть, Завалов заставил Халу наклонить голову ниже. Поднял волосы и тут же отпустил. Едва не выронил переводчик.
– Что это? – глухо спросил он.
– Она не снимается, да? Доктор Кузнецов пришил ее насовсем, после того, как мне выстрелили в голову.
Завалов трясущимися руками ощупал провода визора. Крошечный диод мигал, обозначая запись изображения с фронтальной камеры. Индивидуальная сборка по старой технологии. Конечно, ведь есть еще объекты, для которых не годятся беспроводные девайсы. Визор был подключен к тому же разъему, что и переводчик. Напрямую.
– Глаз слепой?
– Да. Ударили сильно, и он перестал видеть.
Покопавшись в рюкзаке, Завалов нашел в смотке проводов нужный переходник.
– Знаешь, куда воткнуть?
Хала кивнула и полезла рукой под волосы.
Завалов защелкал клавишами, и аппаратура на голове ожила. Визор засветился, коробка-переводчик заискрилась диодами. Глядя на ползущую по экрану полосу загрузки, Завалов подумал, каким дураком был еще с утра. Да что там! Весь массив работы казался ему теперь безотчетным движением в тупик.
Он разрабатывал системы структурирования, писал обучающие программы. Одна учила детей рисовать, другая накрепко вбивала основы первой медицинской помощи. Третья, ставшая международным проектом и принесшая ему первые серьезные заработки, в 74 процентах случаев ухитрялась заложить в голову взрослого человека вторую языковую матрицу. А если взять для примера подростка, то вероятность успеха увеличивалась до 92 процентов.
В те поры Завалов был счастлив и уже воображал свою фамилию среди лауреатов престижных премий. Если родной язык – определенная структура, навсегда привязывающая нас к образу мышления и картине мира, то он ухитрился найти читерский код, позволяющий перестроить разум и расширить внутреннее зрение. А значит, стоило лишь чуть модернизировать программу…
Хала вскрикнула и попыталась вскочить, но Завалов поймал ее за плечо. Она дернулась, чуть не упала.
– Тихо-тихо. Что такое?
– Что это? – пробормотала Хала, цепляясь за его руку, будто слепая. – Почему оно так… давит? Тяжело.
Далее последовали несколько слов на странном, тягучем языке, и Завалов поспешил усадить Халу обратно, на пол. На экране лэптопа сменился этап цикла, и Хала ойкнула. Села прямо, обняв колени и уставившись в одну точку.
Завалов печально подумал, что это был бы отличный повод для гордости. Только представить: одна большая кнопка, которая бескровно исправит все. Нажмешь, и давние враги забудут, зачем взяли оружие. Люди резко захотят жить по-человечески. Кинутся налаживать быт и отстраивать заново разрушенные города. Простой советский студент, переписавший мир. И державе хорошо, и ему приятно…
– Зачем ты это делаешь? – спросила Хала.
Завалову показалось, что в полумраке торгового зала ее глаза как-то странно блестят. Тяжело вздохнул, растер лицо ладонями. Не глядя, захлопнул лэптоп. Диоды мерцали – запись продолжалась.
– Хотел бы я сказать, что из любви к человечеству, но ты – персона еще менее романтичная, чем доктор Кузнецов. Поэтому ответ прост: я чесал свое ЧСв. Знаешь, что это такое?
– Гордость? – сдвинув брови, переспросила Хала и шмыгнула носом. – Конечно, знаю. Но ты не понял. Зачем ты это делаешь? Что тебе за это дадут?
– Какой у тебя автоподбор слов красивый. Жаль только, не на все слова перевод найдется. А я про это и не подумал. Мне за это не дадут ровным счетом ничего материального. Тут дело в другом. Чтобы, к примеру, твои дети жили в мире, который стал чуточку лучше.
– У меня уже нет детей. Доктор Кузнецов сказал, что больше не будет.
– Да нет же, это такая фигура речи… – Завалову показалось, что он ослышался: – У тебя были дети?
– Да. Двое.
На некоторое время за стойкой воцарилась тишина.
– Тебе сколько лет? – уточнил Завалов.
– Шестнадцать.
Лучше не стало.
В шестнадцать Алиса заняла первое место на всесоюзной олимпиаде и получила путевку в "Артек". Грамота до сих пор висит дома у родителей. А Вадим готовился к поступлению, ему было не до радостей жизни. Все кажется, вот этот рубеж перетерпеть, и – вот заживу, вот действительно классно станет! Но за горизонтом всегда оказывалось непаханое поле новой большой работы. И из радостей – покушать да поспать.
– А какие такие слова, которых нет у меня в переводчике? – не выдержала Хала. – Ты скажи вслух, а я скажу, как переводится. Такого быть не может! Доктор Кузнецов сказал, что это хорошая модель. Она стоит много денег!
Завалов подумал, что не сможет объяснить ей то, до чего только что дошел собственным умом. Просто потому, что нельзя взять и вложить в чужую голову свои красивые и правильные мысли. Все равно что кидать семечки на асфальт и ждать, когда же вырастет подсолнуховое поле. Он и сам только сейчас понял, как эти ожидания далеки от реальной жизни.
– Ну давай попробуем. К примеру, сострадание – это что?
Хала нахмурилась.
Время тянулось медленно. В горячем воздухе кружились мухи, привлеченные подсыхающей кровавой лужицей. Раненая женщина сидела, привалившись к стойке и закрыв глаза. Беззвучно шевелила губами. Завалов отломал ножку кассирского стула и дважды выходил на улицу, пытаясь понять, что творится в городе. Против АК нет приема, но хоть от очередного вооруженного мусором ребенка можно отбиться. Хотя, конечно, смотря какой ребенок.
Вдалеке еще щелкали выстрелы, но на этой улице царили удушливая жара и тишина. Вернувшись в магазин, Завалов обнаружил, что Хала выворачивает карманы раненой. Хотел сделать замечание, да передумал. Решил, что просто слишком устал. Когда на улице послышались шорохи и приглушенные голоса, Завалов подумал, что от жары и жажды начались галлюцинации. Он медленно поднялся, поудобнее перехватил ножку стула.
– Не ходи, Вадим! – отчаянным шепотом позвала Хала.
Пружинисто вскочив, повисла у него на руке.
– А если это наши?