- Изучал повадки землетрясений, сейсмические зоны, все швы, трещины и дефекты земной поверхности в каждом регионе, краю, уголке мира! Там-то мы и строили города! Почти все.
- Вранье! Черта с два у вас бы это получилось. Тоже мне, проектировщики! От людей такого не утаишь!
- Тем не менее никто не догадывался. Мы собирались тайно, заметали следы. Небольшой клан, горстка заговорщиков в каждой стране, в каждую эпоху. Прямо как масоны, да? Или секта католиков-инквизиторов. Или подпольная мусульманская группировка. Для такой организации многого не требуется. А средней руки политик, недальновидный или попросту глупый, верил нам на слово. Смотрите, вот оно, это место, вот оптимальное пятно застройки, заложите столицу здесь, а промышленный город - там. Опасности никакой. До ближайшего землетрясения, соображаешь, Хэнк?
- Что за фигня?
- Попрошу без грубостей!
- Ни за что не поверю…
Зал вздрогнул. Кресла задрожали. Хэнк Гибсон, собравшийся было встать, рухнул на сиденье. Кровь отхлынула от его лица.
- Осталось две минуты, - сообщил Чарли Кроу. - Поневоле будешь тарахтеть как пулемет. Итак, ты по-прежнему считаешь, что судьбы мира вершит твой сельский политикан-скотовод? Ты когда-нибудь присутствовал на обеде в Ротарианском клубе22, общался с гладкими жеребцами из Торговой палаты? Сонные прожектеры! Ты бы согласился, чтобы мир плясал под дудку Захарова и его ракетчиков? Да ни за что. Они способны организовать только литье стали и упаковку взрывчатки. Вот поэтому наши люди - те, кто спроектировал города в сейсмоопасных зонах, чтобы обеспечить новые рабочие места на строительстве новых городов - они-то и планировали войны. Естественно, втайне. Мы подстрекали, направляли, использовали политиков, оказывали давление, не гнушались никакими средствами, чтобы добиться свободы действий, и получили Париж, потом тиранию, потом пришел Наполеон, а следом - Парижская коммуна, и тогда Оссманн под шумок разрушил и заново отстроил город - к ярости одних и радости других. Вспомни Дрезден, Лондон, Токио, Хиросиму. Это мы, зодчие, оплатили звонкой монетой освобождение Гитлера из тюрьмы в двадцать втором году! Это мы, зодчие, наседали, словно москиты, на японцев, чтобы вторгнуться в Маньчжурию, наладить импорт железной руды, довести Рузвельта до белого каления и сбросить бомбы на Пирл-Харбор. Естественно, император не возражал; естественно, генералы торжествовали, естественно, камикадзе с радостным воодушевлением отправлялись на тот свет. А за кулисами мы, зодчие, аплодировали и отсчитывали жалованье, чтобы поощрить статистов! Не политики, не военные, не торговцы оружием, а сыны Оссманна и будущие сыны Фрэнка Ллойда Райта23 выталкивали их на сцену. Аллилуйя!
Хэнк Гибсон, придавленный крупицей информации и гнетом недоумения, сделал резкий выдох и остался сидеть во главе стола. Потом измерил на глаз длину столешницы.
- Здесь проходили заседания…
- В тысяча девятьсот тридцать втором, тридцать шестом и тридцать девятом, чтобы Токио уже не мог без войны оправиться от гнойных ран, а Вашингтон - от расстройства желудка. Вместе с тем нужно было проследить, чтобы Сан-Франциско наилучшим образом отстраивался для следующего разрушения и чтобы калифорнийские города, построенные вдоль трещин и швов, подкормились за счет основного разлома в Сан-Андреасе - чтобы после "Большой тряски" сорок дней шел золотой дождь.
- Сукин ты сын, - сказал Хэнк Гибсон.
- Что правда, то правда! Да и все мы таковы, верно?
- Сукин сын, - повторил Хэнк Гибсон шепотом. - Войны, значит, от человека, а землетрясения - от Бога.
- Неплохое сотрудничество, а? Всем заправляет тайное правительство, правительство архиархитекторов, чья власть распространяется на весь мир и нацелена в грядущее столетие.
Пол содрогнулся. А вместе с ним - стол, кресла и потолок.
- Время? - спросил Хэнк Гибсон.
Чарли Кроу, поглядев на часы, рассмеялся.
- Время. Бежим.
Они бросились к выходу, припустили по коридору, мимо дверей с надписями "Токио", "Лондон", "Дрезден", мимо дверей с надписями "Армения", "Мехико-Сити", "Сан-Франциско", и запрыгнули в лифт; тогда Хэнк Гибсон спросил:
- И все-таки: зачем ты посвятил меня в эти дела?
- Я собираюсь уйти на покой. Кого-то уже с нами нет. Мы больше не станем использовать эту базу. Она исчезнет. Возможно, прямо сейчас. Ты накропаешь книжку об этих поразительных явлениях, я отредактирую, срубим деньжат - и поминай как звали.
- Да кто этому поверит?
- Никто. Но книга произведет сенсацию и разойдется в мгновение ока. Миллионными тиражами. А докапываться до сути ни одна живая душа не станет, потому как все одним миром мазаны: городские власти, торговые палаты, риэлтеры, генералы - все, кто мнит, будто сами планируют и ведут войны или планируют и строят города! Самонадеянные болваны! Ну, наконец-то. Выбрались.
Они вышли из лифта и уже были в дверях, когда произошел очередной толчок. Оба рухнули на землю и поднялись с нервным смехом.
- Вот что значит Калифорния, да? Как там мой "роллс", на месте? Ага. Угонщики сюда не добрались. Залезай!
Положив ладонь на дверцу автомобиля, Гибсон посмотрел в лицо другу:
- Разлом Сан-Андреас проходит под этой местностью?
- Считай, что так. Хочешь подъехать к своему дому?
Гибсон закрыл глаза.
- Черт, страшно.
- Пусть тебя согревает страховой полис, который ты сунул в карман. Едем?
- Одну минуту. - Гибсон проглотил застрявший в горле ком. - Как будет называться наша книга?
- Который час? Какое сегодня число?
Гибсон посмотрел на занимающийся восход.
- Рано. Полседьмого. А число, если верить моим часам, пятое февраля.
- Тысяча девятьсот девяносто четвертого?
- Шесть тридцать утра пятого февраля тысяча девятьсот девяносто четвертого года.
- Вот тебе и готовое заглавие для нашей книги. Или так: "Захаров", и Рихтера надо прицепить, в честь шкалы Рихтера. "Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера". Пойдет?
- Пойдет.
Хлопнули автомобильные двери. Взревел двигатель.
- К дому?
- Гони. Умоляю. На предельной скорости.
Они помчались.
На предельной скорости.
Помнишь Сашу?
Remember Sascha? 1996 год Переводчик: Е. Петрова
Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
Саша!
Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
Вкратце: они - это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно…
Пока не появился он.
Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
- Мне нездоровится.
- Что такое? - встревожился Дуглас Сполдинг.
- Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
- Господи, что же это? - Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
- Так-так, - произнес он, - не иначе как возвращается Саша.
- Саша? Это кто такой?
- Он сам расскажет, когда появится.
- Откуда такое имя?
- Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
- Саша. - Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. - Саша!
- Завтра к доктору, - распорядился он.
- Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, - сообщила она по телефону на следующий день.