На перевал вишневый автомобиль, обремененный багажом циркачей, взъезжал тяжело. Чемоданы и сумки, выползая из-под веревок, то и дело падали с крыши. На одном из поворотов с подножки свалилась дворничиха и, громыхая латами, покатилась по дороге; дрессировщик медведей, выскочив из автомобиля, успел ее выдернуть из-под колес грузовика. Он водрузил ее на место (протер рукавом запылившийся панцирь и любовно поправил плюмаж на шлеме). Бильярдный стол - его ставили то на крышу, поверх чемоданов, то на капот, пока штурвальный не догадался приделать к ножкам колесики - пришлось прицепить на буксир. В кабине было невыносимо жарко; дрессировщик медведей вспотел так, что у него размокла и расползлась на голове картонная шляпа; у Аделаиды Ивановны беспрестанно отклеивались на лице бумажные мушки в форме двух картонных мастей (если ты помнишь, ангел, бубны и трефы); усы штурвального покрылись мутным тяжелым бисером и выглядели так, как будто их припорошило снегом; жар от мотора поднимался горячими волнами из-под ног, и два маленьких вентилятора тщетно сражались с раскаленным воздухом, в то время как в багажнике у кавалера было прохладно... Хрустальная люстра, тихонько позвякивая ребристыми сосульками, сияла под сводчатым потолком. Фонтанчик возле трюмо выплескивал подкрашенные лампами синие струйки; два медлительных лебедя плавали вокруг него, поочередно вытягивая черные лоснящиеся шеи и раскрывая красные клювики (их назойливый глянец и опрометчивые заусенцы в ноздрях изобличали пластмассу). Кавалер был одет по-домашнему: в зеленый стеганый халатик и в белый колпачок с фиолетовой кисточкой. Эквилибриста он снабдил точно таким же колпачком и даже угостил его толстой, в цвет обезьяньей кожи, сигарой. Они сидели за круглым лакированным столиком и бросали кости. Саквояжи эквилибриста, набитые пачками такманохарских денег, стояли на камине и, судя по тому, что эквилибрист отрезал от пиджака янтарные пуговицы и выставлял их на кон - одну против одной такманохарской купюры с цифрой "100" (единичку в которой изображал подчеркнуто элегантный, без всяких излишеств, гроб, вертикально поставленный на изголовье), они уже были выиграны кавалером.
- Осталась последняя, Тимоша, - ласково сказал кавалер. - Будешь отрезать?
- Буду, буду! Улыбайтесь, господин кавалер! Я хочу отыграться.
- Я улыбнусь, я с удовольствием улыбнусь, Тимоша, когда ты проиграешь мне и эту пуговицу... Что там у нас? богомол? таракан? или певчий кузнечик? А?
- Маврский клоп в обнимку с цикадой!.. Зачем вам эти деньги, Арнольд Владиславович? Вы никогда не попадете в Святую Такма-Но-Хару.
- Да, не попаду, - согласился кавалер. - Мне нравится жить з д е с ь, Тимоша. Я очень люблю травку, цветочки, насекомых и солнышко. И небеса, - добавил он поразмыслив. - Они бывают несказанно красивыми. А что до твоих удмубов (так, по-видимому, назывались такманохарские деньги), то они ведь фальшивые, а? Признайся. Ты их сам нарисовал, подлец. А твой медведь тебе помогал. Воображаю, как вы сидели где-нибудь на лужочке и, хихикая, чертили эти мрачные гробики и... что тут у вас еще? гармошки? хе-хе. Глупцы! На удмубах изображают погашенные факела, слезы и черные лилии. И там, в Такма-Но-Харе, на них ничего не купишь, кроме ангельских крылышек. А здесь, - кавалер постучал ноготком по портрету королевы, которая, улыбаясь счастливым и толстым лицом, смотрела со стоудмубовой бумажки, - здесь Мнемозина берет только одной монетой - настоящим мгновением... и в сущности, вечностью. Вечностью, Тимоша, за какое-нибудь чудесненькое воспоминаньице! - Кавалер достал из шкатулки сигарету, медленно протянул ее под носом и, не закуривая, положил в пепельницу. - Кстати, Тимоша, ты помнишь, как выглядел герцог Бургундии Филипп Добрый?.. Я вот не помню, забыл. Демиург Александрович интересовался, был ли он толст или худ и какого цвета у него были глаза. А я не помню. Я позабыл даже, как выглядел мой папочка - граф Анжуйский. Говорят, будто он был уродцем: ростом в четыре локтя, с огромными ступнями и с отвисшей губою... боже, какая мерзость, не правда ли?
- Мерзость, - охотно подтвердил эквилибрист.
- Дурак! - осек его кавалер. - Я могу себе выдумать любого папочку! Красавца, такого, как Демиург Александрович, высокого, стройного, с черными кудрями и с усами "бравадо", хе-хе... Это будет Милый Образ Родителя, и я не истрачу на него ни единого мгновения жизни, потому что я его выдумаю сам. Выдумаю, Тимоша! Эта подлая дрянь, - кавалер, наклонившись (чтоб не промахнуться), звучно сплюнул на портрет такманохарской королевы, - делает то же самое! Она выдумывает, выдумывает! И торгует своими подделками... Я это понял, Тимоша, и давно уже не пользуюсь ее услугами. И поэтому я, - кавалер постучал себя кулаком в грудь, - я вечен! Я буду вечно смотреть на солнышко, на травку и на цветочки и никогда не попаду в твою вонючую Такма-Но-Хару! Да-с... И вот еще что, Тимоша, у Мнемозины есть рог во лбу, ты забыл его нарисовать, дуралей. А знаешь, для чего он ей нужен?
- Не знаю, - сердито ответил эквилибрист.
- Для красоты, Тимоша! Для красоты... о! Эта потаскуха любит красоту...
- Бросим кости, господин кавалер.
- Да-да, Тимоша, бросим, ты первый.
Эквилибрист накрыл ладонью кожаный стаканчик, энергично потряс его над столом и резким движением перевернул: он еще успел произнести скороговоркой какой-то похабный стишок, пока кости, ударяясь о гладкую поверхность стола, подскакивали и кувыркались в воздухе.
- Ай-я-яй, какое несчастье, Тимоша. Три единички! - Изображая сочувствие, кавалер покачал головой - фиолетовая кисточка, висевшая на кончике его колпачка, несколько раз перепорхнула с одного уха на другое.
- Вы можете не бросать, - мрачно сказал эквилибрист. - Я проиграл, довольно...
- Отчего же, Тимоша, попробуем. Всякое может случиться. Помнится, как-то играли мы с герцогом Филиппом. Он поставил носовой платочек своей супруги Изабеллы. Я был влюблен в нее, Тимоша, о, как влюблен! Я готов был отдать за этот несчастный лоскуток все свое состояние: замки, золото, лошадей и китайских карлиц. Но герцог, он был шутник, он предложил мне поставить брови, мои брови, Тимоша! И я поставил. Я выбросил три единички - но не проиграл: герцогу тоже выпало три единички. Он хохотал и весело трепал меня за ухо: "Ах, ты счастливчик! Ты никогда не проигрываешь, мой милый Арнольдик! Я тебя за это люблю, и если когда-нибудь надумаю казнить тебя, то казню с шиком! Эшафот поставим в павлиньем саду, обтянем его парчою и бархатом, устроим фейерверк, будет играть красивая музыка, позовем самого юного палача Бургундии и отрубим тебе голову, мой милый, хрустальным топором!"... Дело мы решили полюбовно, Тимоша. Я сбрил свои брови, а герцог подарил мне фаццалетто Изабеллы, вот оно. - Кавалер выдернул из широкого рукава халата кружевной платок, сложенный вчетверо, быстро развернул его на столе и так же быстро скрутил его в тонкую трубочку, из которой он тут же вытряхнул кости, каким-то чудом оказавшиеся в платке.
- Три шестерки, Тимоша! Я выиграл. - Кавалер взял со стола янтарную пуговицу и, даже не взглянув на нее, небрежно бросил ее на камин.
Несколько минут игроки сидели молча. Кавалер натирал суконной тряпочкой ногти и время от времени рассматривал в них свое отражение. Эквилибрист, раскуривая сигару, подбрасывал на ладони кости.
- Хочешь я верну тебе все твои деньги? - сказал кавалер.
- А пуговицы?
- И пуговицы тоже. Пришьешь их на место, у меня есть иголочка и подходящие нитки.
- Да, но вы же...
- Конечно, конечно, Тимоша, не бескорыстно. Поможешь мне сделать одно важное дельце. - Кавалер поднялся с кресла; заложив руки за спину, прошелся вокруг фонтанчика, погладил по шее механического лебедя и вдруг, перегнувшись через бордюр, нырнул в воду... В багажнике стало как-то чересчур уж тихо, не только люстра перестала позвякивать, но и синие струйки сверлили мерцающий водный круг почти что беззвучно, точно они проливались в глубокий сугроб; их неподвижные дуги, висевшие в воздухе, некоторое время еще сияли (и даже довольно ярко), когда люстра и синие лампы, освещавшие весь фонтанчик, уже погасли. Эквилибрист зажег спичку и приподнялся со стула; прикрыв огонек ладонью, он двинулся было к фонтану, но тут же споткнулся о плоский железный ящик, громыхающий у него под ногою, и налетел на кучу безликого хлама, затаившего в своих твердых углах и округлостях внезапную боль разнообразных ушибов. Переворачиваясь с боку на бок и слизывая кровь с разбитой губы, он попытался разыскать в темноте спичечный коробок - нащупал ворох замасленных тряпок, холодные гаечные ключи с заостренными рожками, канистру, помятые ведра, зачехленное колесо.
- Ты!! - заорал циркач истерично. - Подлый шевалье!.. Куда ты исчез?! Включи немедлено свет, ублюдок! Свет!! Или я разнесу твой гнусный фонтанчик! - Не дождавшись ответа, эквилибрист схватил лежавший у него под рукою насос, вскочил на ноги, и прежде чем мозг его, сотрясенный сильным ударом, вспыхнул и растворился в сером пульсирующем тумане, он еще успел изумиться неожиданной тесноте багажника...
Очнувшись, эквилибрист увидел ярко сиявшую люстру, высокое трюмо, украшенное деревянными статуэтками белочек, и кавалера, сидевшего верхом на лебеде и беззаботно катавшегося вокруг фонтанчика.
- Зачем вы нырнули в воду? - спросил эквилибрист.
- Я? - удивился кавалер. - Я никуда не нырял, Тимоша. Тебе приснилось.
- Мне ничего не может присниться, - раздраженно сказал эквилибрист. - Вы же сами меня убеждали, что я всего лишь видение... видение Мнемозины, которую вы тут поносили...
- Глупости! - воскликнул кавалер и, натянув уздечку, остановил лебедя. - Я видел, ты задремал на стульчике и бормотал во сне, значит, тебе что-то снилось... Ты ругал меня и грозился избить...
- Простите, я и не думал... может быть, я...