- Завтра увидим море!
- Да, да, - подхватил кавалер, - завтра ваша благородная парочка увидит море! - Он так разгорячился, что даже запрыгнул на капот, а потом и на крышу.
- Какой молодчина Арнольдик, - нахваливал его штурвальный, - как здорово он это придумал - поплясать!
- Очень милый старик, - соглашалась Аделаида Ивановна, - я ужасно его люблю.
Поощряемый их похвалами, кавалер старался изо всех сил: он не только плясал, но и кланялся с крыши и, вытащив откуда-то скрипочку, подыгрывал своим канатоходцам; ее веселое жужжание не прекратилось даже тогда, когда в руках кавалера вместо скрипочки появился лобзик; размахивая им, он съехал по лобовому стеклу на капот ("Как по ледяной горке!" - тут же воскликнул штурвальный) и, стараясь перекричать свой оркестрик, который уже гремел литаврами и бил колотушками в барабаны, завопил:
- Давайте спилим ангела!
- Или хотя бы отпилим ему крылья! - предложила Аделаида Ивановна; ей тоже пришлось кричать, чтоб обезумевший оркестрик не заглушил ее голоса.
Штурвальный, закрыв глаза, улыбался: где-то там, в восторженном сердце светлейшего Демиурга, трепетало сравнение пойманной бабочкой.
- Нет, нет, Аделаида Ивановна, надо спилить его целиком! - настаивал кавалер. - Зачем нам это насекомое?! Нас остановит какой-нибудь регулировщик и не пропустит к морю! А я очень, очень хочу на море! Я рыцарь Золотого Руна! Я обязан доехать до моря... с вами! Это мой долг, мой подвиг... во имя вашей любви... Вы и наш герцог, вы такая прелестная парочка!! - Медные стружки уже летели на капот, и пятнышко света, лежавшее рядом с ангелом, превращало их в багровые искры...
Утром холодная роса окропила вишневый автомобиль. Он стоял на влажной мостовой возле бордюра, высвечиваясь ярким пятном в молочном воздухе. Кавалер, одетый во фрак и ярко-зеленые брюки с нашитым на них золотым позументом, ходил по газону, выискивая под деревьями сухие ветки, чтоб растопить свой каминчик. Озираясь по сторонам, он быстро и ловко переворачивал похожие на кубки чугунные урны, покрашенные серебрянкой и, виртуозно орудуя тростью, поддевал коробки, пробки, окурки, которые взлетали вверх и падали прямо в лукошко, висевшее у него на руке. Аделаида Ивановна еще дремала на переднем сиденье, с головою закутавшись в плед. Штурвальный тем временем взбивал в железном стакане пену и, тихонько насвистывая, поглядывая в зеркальце, аккуратно, чтоб не запачкать усы, наносил ее разбухшей кисточкой на потемневшие за ночь щеки. Его глаза, отраженные зеркалом, удивленно застыли в глубине сверкающего прямоугольника, когда Уриил, просунув голову между передними сиденьями, попросил его включить "дворники".
- Ничего не видно, - пояснил он безмолвному зеркальцу, откуда смотрел на него Демиург.
Штурвальный нажал на клавишу. И "дворники" с той обычной значительностью, с какой они появлялись на сцене (но только без особого воодушевления: им было приказано пройтись по ней всего один раз и отодвинуть матовый занавес), показали себя в полный рост и с достоинством удалились. В открывшемся пространстве Уриил увидел вишневый капот с широкой хромированной полоской, которая казалась разорванной, из-за того что в ней отражались листья, кавалера с полным лукошком мусора, убегавшего от здоровенной бабы с метлою: изящно приседая на тонких ножках и балансируя тросточкой, он аккуратно наступал на самые выпуклые булыжники мостовой и, мягко отталкиваясь от них, устремлялся вперед с таким отчаянным проворством, словно он перебегал речку по хрупкому осеннему льду; слева от автомобиля виднелись скамейки с высокими закрученными спинками, фонари из цветной пластмассы и газетный киоск с прилипшими к стеклу улыбками актрис, а там, где кончалась хромированная полоска, стоял в сиянии дымных лучей, сложив за спиною крылья, - ангел.
- Не спилили! - радостно воскликнул Уриил.
- Что "не спилили"? - отозвался штурвальный.
- Ангела!
- Ангела?! Нашего ангела?! Боже мой!.. Адочка! Ты только послушай, что он придумал!
- Я все слышала. Демиург Александрович. - Аделаида Ивановна рассерженно сбросила плед, открыла дверцу и вышла из автомобиля. Уверенно постукивая каблучками, она побежала по мостовой вдоль бордюрчика, и по мере того как она удалялась, ее юбка, посаженная на каркас, раскачивалась все сильнее и сильнее. ("Мы когда-нибудь слетим в кювет, Адочка, из-за твоей идиотской юбки!" - говорил штурвальный, пытаясь нащупать рычаг скоростей, который всегда, как будто нарочно, чтоб его лишний раз не тревожили, прятал свою кругленькую головку с щербинкою на макушке под куполом юбки. "А вы не думаете, Демиург Александрович, что мы попадаем в аварию из-за вашей роскошной бабочки, - возражала Аделаида Ивановна. - Она просто ослепляет встречных водителей... И водительниц тоже", - добавляла она, обиженно поджимая губки.)
- Что случилось, Ада! - Штурвальный выскочил из автомобиля и пустился за ней вдогонку, расплескивая на ходу пену из металлического стакана, с которым он никак не мог расстаться. Настигнув Аделаиду Ивановну шагах в тридцати от автомобиля, он преградил ей путь и, о чем-то с нею беседуя, продолжал намыливать кисточкой щеки, но уже не так старательно: на кончиках его усов висели густые комочки пены. Ангелу на капоте пришлось повернуть головку и выставить медное ушко, чтоб услышать их разговор, - впрочем, как ни старался он (он даже вставал на носочки), до него долетали только обрывки фраз:
- ...из-за вашего концертика, Демиург Александрович, это же вам захотелось поиграть на скрипочке... ...потерпеть немного!
- ...что он не спал, черт побери! Я был уверен...
- ...сюда Арнольдика! Я давно хотела сказать... ...как какую-то шлюху! А эти ваши метафоры...
- ...такого ужасного.
Через полчаса, наговорившись вдоволь, они подошли к автомобилю. Пена на щеках штурвального высохла и превратилась в белую пыль, отчего лицо его казалось густо напудренным, как у провинциального комедианта. Аделаида Ивановна выглядела чрезвычайно веселой и добродушной. Она погладила ангела по головке (одним только безымянным пальчиком) и, целуя его в медное личико, залепетала:
- Как же ты мог подумать, глупенький, что мы тебя спилим! Ах ты, моя овечка! Тебе показалось. Просто Арнольд Владиславович, наш старенький кавалер, играл всю ночь на скрипочке. А скрипочка у него плохая, она жужжит, как пила, - вжик-вжик, - мой хороший. Не плачь. Никто не тронет твои медные крылышки... смотри, как они дрожат!
Ангел, конечно, не плакал. Он гордо стоял на капоте, запрокинув головку, и остовы сложенных крыльев, точно диковинный ворот в старинном наряде жеманно-невозмутимых китайских дам, высоко поднимались из-за узеньких плеч небесного воина.
Между тем кавалер, отчаянно упираясь ножками, обутыми в пантофли, кричал:
- Вот мой автомобиль! Я порядочный человек! У меня есть красивый орден и много денег! Сколько вам надо, голубушка?!
Здоровенная дворничиха (она все ж таки поймала его), заломив ему руку, подталкивала его животом и, раздувая щеки, беспрестанно свистела в стрекочущую свистульку. Следом за ней шли еще две дворничихи поменьше и обе с острыми носиками; звякая ведрами, в которых лежали железные совки, они подбадривали свою подругу:
- Так его! Так его, стервеца! Ишь ты, смотри, все урны перевернул, мерзавец!
Чуть поодаль от них шагал, уныло посмеиваясь, пожилой регулировщик в заляпанной грязью каске. Процессия двигалась к автомобилю.
- Это ваша финтифлюшка? - спросил регулировщик, приблизившись к штурвальному и взяв под козырек. Кавалер, улучив минуту, рванулся что было сил, - левый рукав его фрака вместе с манжеткой и шпинелевой запонкой остался у дворничихи; освободившись, он подскочил к штурвальному и зашептал возбужденно:
- Скажите, что это не наш, что нам его прикрутили ночью какие-то негодяи!.. Ах, боже мой, боже мой, Демиург Александрович, - добавил он сокрушенно, - напрасно вы мне не позволили спилить его ночью! И лобзик мой отобрали! И обругали Арнольдика...
- Ангел мой, - твердо сказал штурвальный. - То есть... вот он стоит на моем автомобиле... и в чем же дело?
- Нет. Вот эта, - сказал регулировщик и указал полосатым жезлом на кавалера.
- Ах, эта! Ну что вы, - смутился штурвальный, - это же так... ничего... фантазия, фикция... У него даже брови ненастоящие. Вот, посмотрите. - Штурвальный быстрым движением содрал одну бровь со лба кавалера и бросил ее щелчком (как бросают окурок) в стоявшую рядом урну.
- Эге, - сказала толстая дворничиха. - А вы гляньте-ка на этого усатого изверга! Он тоже какой-то напудренный...
- Усы накладные? - строго спросил регулировщик, взглянув на штурвального.
- Ай-я-яй! - вмешался кавалер. - Как вам не стыдно, господин регулировщик! Такой пожилой человек, в красивой каске, в ремнях, а говорите пустые слова, как ветреный юноша. Усы настоящие! Это усы "бравадо"! Вы, конечно, таких отродясь не видали в вашем задрипанном городишке.
- Да нет, почему же, я видел всякие, - обиделся регулировщик и сделал такой вид, будто он старается что-то припомнить. Воспользовавшись его замешательством, кавалер взял его под локоть и отвел в сторонку.
- Господин... эээ... В каком вы звании?
- Да я, собственно...
- Ну хорошо, хорошо, неважно. Господин майор! Этот человек (кавалер указал мизинчиком на штурвального) очень скромный. Но я вам обязан сказать, что он, понимаете ли, как бы это получше выразиться, он в некотором роде герцог.
- А вы кто же?
- А я при нем, - быстро ответил кавалер. - Дядька, нянька, шут. Как хотите.
- Финтифлюшка!
- Вот-вот, финтифлюшка! - подхватил кавалер. И они вдвоем весело рассмеялись этому вертлявому словечку.