- Демиурга Александровича поставь на островок, - тут же распорядился кавалер, направив на дрессировщика рупор, - а художницу вот сюда, на бережок... Они ведь не купаться собирались, я знаю, а заниматься Живописью!
Вскоре обе фигуры были установлены на сцене так, как того хотелось кавалеру: штурвальный стоял на камне в набедренной повязке, с бабочкой на шее ("Не трогать бабочку!" - прикрикнул кавалер на дрессировщика, который хотел было сорвать и это, последнее, украшение. Он никогда ее не снимал!); в одной руке Демиург держал копье, в другой - круглый бронзовый щит. Аделаида Ивановна в парчовой жилетке стояла на берегу, слегка склонив голову набок; настоящую кисть дрессировщик медведей, по-видимому, не успел отыскать в машине, и поэтому Аделаиде Ивановне вставили в руку, занесенную над холстом, незаточенный карандаш с привязанным к нему пучочком перьев.
- А теперь, - объявил кавалер, - настала очередь эквилибриста! Пора, Тимоша! Совершай свой подвиг!
Эквилибрист нерешительно вышел из-за кулис. Его белобрысая голова зачем-то была покрыта зеленой чалмой, на плече висел колчан, туго набитый стрелами.
- Смелее, Тимоша! - подбадривал его кавалер.
Эквилибрист выпустил металлический дротик - он, глухо ударившись, воткнулся в тело штурвального, чуть пониже ключицы, и завибрировал, как в плотной, окаменевшей древесине; эквилибрист быстро перезарядил арбалет и, особенно не прицеливаясь, - расстояние было небольшое, - выстрелил в Аделаиду Ивановну... Из-под купола под ноги стрелку спустились на тоненьких тросиках два саквояжа с такманохарскими деньгами.
Немного погодя (на тросе же) из-под купола спустилась дворничиха. Кавалер подбежал к ней, снял шляпу и, низко склонившись, проговорил:
- Все сделано так, как вы хотели, госпожа.
- Хорошо, хорошо, - сказала она. - Оперетка закончена. Всех благодарю за участие... Снимите с меня латы.
...И латы с нее сняли, мой ангел. На арене в луче прожектора стояла в наряде из перьев и фарфоровых шариков тучная дама с позолоченным рогом во лбу. Она самодовольно улыбалась. Она попросила принести ее гробы - праздничные, нарядные, обитые пестрыми шнурками. В них уложили штурвального и Аделаиду Ивановну, а потом и все декорации цирка сложили в эти гробы... И о чем я еще могу рассказать тебе, ангел?.. о чем? О том, как Уриил бежал по отрогу вниз, спотыкаясь о камни, пробираясь через кусты, на которых остался почти весь его камзольчик: только на самой нижней ступени отрога он нашел тропинку, и она его вывела на мыс. Но здесь не было ни костра, ни раскладного стола, ни вишневого автомобиля. Не было штурвального и Аделаиды Ивановны. Он увидел на мысе голубой пикап и его тучную водительницу.
- Что ты здесь ищешь, дружочек? - спросила она.
- Вишневый автомобиль, - ответил Уриил.
- Чем тебе не нравится мой? Поехали?..
И они поехали, мой ангел, - прямо к морю. Вперед... Вот так бы мне и закончить, и еще добавить, что был рассвет и розовый луч подкрашивал волны... Но я не могу утаить от тебя наш последний разговор с Мнемозиной. Она уже собралась уходить; я решил ей польстить напоследок, похвалил ее шутовской наряд, и тут она вспомнила:
- Кстати, ты должен мне за наряды сто тысяч удмубов.
- За какие наряды, богиня?
- Да вот за все эти шляпки, плюмажики, мушки, за медного ангела на капоте, за милого кавалера. Есть у тебя удмубы?
- Нет, конечно... какие, к черту, удмубы!
- Что ж, очень жаль. Значит, ты мне заплатишь настоящим мгновением... даже за эти мои нелепые выдумки... А впрочем, уже заплатил. Держи свою пуговицу.
Она бросила ее на стол и в ней же исчезла, помахав мне пухленькой ручкой в кружевной перчатке...