* * *
Немая девка Марьяна, стряпуха и прислужница с постоялого двора "Козьма Скоробогатый", с покупками вышла из деревни. Когда она проходила мимо ореховых кустов, росших как раз на полпути между деревней и двором, кто-то сильный и ловкий заломил ей руку за спину, приставил к горлу что-то острое и затащил в зеленые насаждения. Она обреченно вздохнула и приготовилась к самому лучшему.
- Не оборачивайся, - дохнули ей в ухо перегаром. - Ты родом не из этой деревни? Если "да" - кивни, "нет" - мотни головой.
Марьяна осталась неподвижной.
- Ну, гово… В смысле, кивай! Из этой или… А, понял. Попробуем по другому. Ты родом из другой деревни?
Кивок.
- Родственники там остались?
Качание.
- Ладно, все равно. Слушай меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас ты, никуда не заходя, отправишься в свою родную деревню, где бы она не находилась, или в любую другую, или к черту на кулички, и вернешься сюда, если захочешь, не раньше, чем через неделю. О нашей встрече никому не… А, ну, это и так ясно. Ты меня поняла?
Кивок.
- Ты это сделаешь?
Качание.
В голосе зазвучала сталь.
- Или через минуту ты уходишь из этих мест на все четыре стороны, или через две минуты я отрежу тебе голову. У меня сегодня очень плохое настроение, ей Богу.
Из-под лезвия выступили капельки крови.
- Ты мне веришь?
Энергичный кивок.
- Ты сделаешь, как я тебе сказал?
Два энергичных кивка.
- Гут.
* * *
Пан Козьма оторвался от пересчитывания денег и уставился на робко топтавшуюся в дверях девочку лет четырнадцати-пятнадцати в застиранном сарафане и рубашке, размеров на пять больше, чем их хозяйка. Темно-русые волосы были заплетены в нелепую косичку с мышиный хвостик, перетянутую кожаным ремешком.
- Ну, чего тебе?
В ответ на него глянули широко распахнутые доверчивые серые глаза.
- Вы - пан Козьма?
- Да, я. Что ты хотела?
- Я - четвероюродная сестра вашей прислужницы Марьяны. Я только этим утром пришла в Леопольдовку, чтобы разыскать ее и сообщить одну очень важную новость из дома - ее единственная прабабушка при смерти, и хотела бы повидать свою правнучку перед тем, как навеки закроются ее слепые очи. Я встретила Марьяну, когда она выходила из лавки, и она сразу же, не теряя ни минуты, помчалась в родную деревню.
- Да?
- Да, и очень быстро, она не хотела бы опоздать, чтобы потом навеки корить себя, что была недостаточно тороплива.
- Ну, и?…
- Перед тем, как умчаться прочь, она попросила меня передать вам вот это, - и девочка протянула корзину с товаром толстому трактирщику.
- Попросила?
- Ну, не то, чтобы попросила, а сунула корзину мне в руки и толкнула в направлении вашего хозяйства, - пояснила девочка.
- Я и не знал, что у нее есть родня, - проговорил пан Козьма, перебирая и пристально рассматривая покупки.
- Вот, есть…
- А сдача где?
- Какая сдача? - огромные глаза излучали искренность и непонимание.
Трактирщик внезапно выбросил вперед руку и схватил девочку за запястье.
- Такая сдача. Тридцать копеек. Она ее тебе не передала разве?
- Н-нет…
- Или передала? - изогнувшись всей тушей, пан Козьма впился взглядом в испуганное лицо девчушки.
- Нет, она мне ничего не передавала, честное слово!
- А откуда я знаю, может, ты врешь. Г-гы! Честное слово! - почему-то толстяка это рассмешило.
- Нет, дяденька, я правду говорю. Она отдала мне корзину, сказала… ну, объяснила, что вернется не раньше, чем через две недели, и убежала…
- Вернется, значит, говоришь… А, может, не вернется. А тридцать копеек моих пропадут. И готовить-стирать-убирать кто мне тут будет? Где я еще возьму такую д… такого делового работника, а?
- Не знаю, дяденька…
- Не знаю… - ворчливо передразнил ее трактирщик. - А я вот знаю. Раз ты ей родственница, раз по твоей милости я ее лишился на две недели, и тридцати копеек тоже, вот и будешь ты за нее это время отрабатывать. И тридцать копеек.
- Так ведь, дяденька… - девчонка испуганно рванулась.
- И, к тому же, ты же не хочешь, чтобы я уволил Марьяну, и на ее место взял другую, а, девушка?
- Нет, но я…
- Ты же любишь свою тр… шес… пя… четвероюродную сестру?
- Да…
- Вот и прекрасно. А сейчас ступай, приготовь нам завтрак, а потом накорми скотину, почисти стойла, наноси воды. Приедет мясник с помощником за скотом - проводи их сюда, ко мне. Сразу подай чаю с сахаром. И сама на кухне можешь попить. Я ведь добрый и заботливый хозяин, если все делается по-моему, и не задаются лишние вопросы, - с этими словами пан Козьма с силой стиснул руку девчушки так, что на глазах ее выступили слезы. - Понятно?
- Да…
- И называй меня "хозяин".
- Да… хозяин…
- Хорошая девочка. Кухня вон там, направо.
Она повернулась, чтобы пойти, но он окликнул ее.
- А как звать-то тебя, девица?
Прекрасные серые глаза, полные слез, доверчиво взглянули на него.
- Аленушка…
Коровы были на пастбище. Лошади ели сено. Овцы ели сено. Свиньи сено почему-то не ели. Оставались козы - и все.
Серый бросил в загородку с козами пару охапок сена, потом, подумав, еще одну. Вертлявое настырное стадо бросилось к завтраку, отталкивая друг друга, и он с облегчением вздохнул. Оказывается, что отсутствием аппетита страдали только свиньи. Хоть животные и принадлежали этому гнусному Козьме, Волк, в глубине души был добрым человеком, и не хотел морить голодом ни в чем не повинную скотину.
Он уже хотел уйти, как вдруг его внимание привлек снежно-белый козленок, привязанный в глубине загородки. Он не мог приблизиться к кормушке - веревка была слишком короткой - и не стремился к этому. Он лежал по собачьи, на животе, вытянув передние ножки и положив на них голову, и из выразительных серых глаз медленно катились крупные слезы.
Острая жалость как шилом кольнула сердце Серого, и он одним махом перескочил через заборчик и оказался в загоне.
Первым делом он отвязал с шеи козленка веревку. Животное приподнялось, коротко глянуло на него мутными от слез глазами, и снова безжизненно опустило голову.
- Ну, иди, поешь, бедолага, не расстраивайся, все будет хорошо, - неуклюже-ласково погладил по рогатому лбу животину Волк. И явно не ожидал такой реакции на свои неловкие утешения.
Козленок мгновенно вскочил на ноги, дико оглянулся, затем уставился прямо ему в лицо, мотая башкой, как будто для того, чтобы согнать слезы, а потом внезапно ухватил зубами торчащие концы Сергиева Аленушкиного Серапеиного платка и изо всех сил дернул, да так, что сорвал его с головы своего утешителя.
Из горла козленка вырвалось торжествующе-счастливое "М-ме!!!", и от переполнявшей его маленькую козлинную душу радости перекувыркнулся он через голову три раза, и растянулся среди сена, перепуганных коз и неубранного навоза перед остолбеневшим Серым Иван-царевич собственной человеческой персоной.
- Иван! Иванушка! Чтоб я сдох - Иванушка!!!
Сильные руки подхватили царевича, поставили на ноги и облапили так, что ребра захрустели.
- Иван! Иванко! Ну и напугал же ты меня, черт полосатый! Я же думал, с ума сойду! Был человек - и нет человека!
- Сергий! Как я рад тебя видеть! Я думал, что бросил ты меня, или убили тебя, или заколдовали тоже…
- Что ты такое городишь, царский сын! Как я тебя могу бросить?! Разве не друзья мы? Разве я не обещал, что буду с тобой, пока мы твою птичку не добудем? Разве не говорил, что пойду за тебя в огонь и в воду?
- Вообще-то, нет…
- Но подразумевал.
- А-а…
- А что вообще случилось-то, Иванушка? Одну минуту тут козленок на привязи, другую - ты носом навоз роешь. И куда ты подевался тогда, ночью? Чую я, что змеюка эта трактирщик тут лапу свою нечистую волосатую приложил, а понять, в чем дело - не могу. Я ведь волшебников за версту чую, с закрытыми глазами в толпе узнаю, а тут - ничего. Нет у него дара. И у работников его нет. Не мог он тебя вот просто так заколдовать!
- Не мог бы - не заколдовал, - хмуро возразил Иван. - А как - я и сам толком не понял. Помню, как по комнатам мы с тобой разошлись. Помню, как ночью с Марьяниной стряпни пить захотел - страсть. Зажег свечку, прихлебнул из кувшина, и… - царевича передернуло.
- Что случилось?
- Я даже не понял, как все и произошло. Вот как ты сказал - одну минуту человек, другую - маленький такой, на четвереньках, и слово сказать не могу - как ни силюсь, а все какое-то меканье получается. Хочешь, смейся надо мной, Сергий, а только мне так страшно никогда еще в жизни не было. Сообразил я, что задвижку открыть надо, тебя разбудить, а не могу никак - рук-то нет, копыта… Заметался я тогда…
Волк схватил Иванушку за плечи, заглянул в лицо, и облапил пуще прежнего.
- Это ты, царевич, надо мной, дураком полупьяным, смейся… Ты ведь своими прыжками тогда, может, мне жизнь спас. Может, если бы не ты - неизвестно, что со мной бы было. Я ведь также от жажды проснулся, только попить захотел - да твои скачки услышал…
Серый осекся, Иван вырвался из его объятий, и глаза их встретились.
- Вода! - выдохнули они в один голос.
- Но откуда? Как? - недоуменно взмахнул руками Волк. - Наговорить на воду, конечно, можно, но ведь такое мощное заклинание не каждый волшебник сможет осилить, а тут - трактирщик сиволапый! Ну не мог он этого сделать, не мог, чем хочешь поклянусь!
- Постой, - ухватил его за запястье Иванушка. - Конечно, это ерунда, сказки детские…
- Говори.