У Гуляя и в Дерюгино было полно друзей. Каждый вечер он навещал кого-нибудь из них, за ним увязывался Соус, а иногда и Ерофеич. Приглашали и Серегу, но он ссылался то на усталость, то на головную боль и оставался в доме. У хозяина была толстая подшивка журнала "Огонек" за 1964 год. Серега брал ее в руки и думал о том, как хорошо было бы выбраться хоть на вечерок в Синохино. Сделать это было нетрудно. Вечером на местную ферму приезжал трактор с прицепом, чтобы забрать молоко, а утром кто-нибудь непременно подбросил бы обратно. Но мысль, что Антонина уже обнаружила пропажу денег и ему предстоит объясниться с ней, удерживала его на месте.
Приятели возвращались поздно и всегда навеселе. Серега слышал, как Соус отпускал шуточки в его адрес, но притворялся спящим.
Работы оставалось дня на два, когда вдруг оказалось, что в комплекте не хватает еще и муфты, без которой никак нельзя было закончить монтаж. Гуляй поехал в Синюхино и вернулся ночью довольный, с муфтой и четырьмя бутылками "Юбилейной". Соус и Ерофеич проснулись и стали хлопотать насчет закуски.
Разбуженный хозяин выказывал сначала неудовольствие, но после того, как ему налили стакан, помягчал и даже выставил миску соленых огурцов и буханку черного хлеба.
Серега спал на самом деле и не сразу понял, что к чему, когда Ерофеич стал его трясти, приговаривая:
- Будя дрыхнуть, Гуляй гостинцы привез.
Ерофеич говорил шепотом, хотя никто не спал, кроме Сереги, которого он будил. Но шепот его, казалось, продирался к самому мозгу. Так что ни о каком сне не могло быть и речи. Не успел Серега очухаться, а перед ним уже стоял полный стакан водки, накрытый ломтем черного хлеба.
- Давай, - подмигнул Гуляй. - Чтоб у тебя в семействе все ладилось.
Не скажи он этих слов, Серега, может, и выпил бы спросонья, несмотря на твердое решение не пить больше вообще, которое он после долгих раздумий и душевных метаний принял накануне. Но слова были сказаны, и подействовали они как соль на свежую рану. К тому же и тормоза у него еще спали.
Словом, этот тост был произнесен в самый неподходящий момент, то есть в самый подходящий для ссоры.
- Откуда все это? - спросил Серега.
Он явно не желал пить и спрашивал серьезно. Гуляй сразу почувствовал в его голосе вызов и тут же решил принять его.
- От верблюда, - сказал он насмешливо. - Много будешь знать - скоро устанешь скакать.
- Если у тебя есть деньги, - сказал Серега, стараясь держаться с достоинством, - то отдай мне, пожалуйста, мои семьдесят рублей. - Мне сейчас очень нужно…
- Вот тебе рупь, - сказал Гуляй, подвигая ему свой стакан.
- А вот еще два червонца, - он поставил перед Серегой три непочатых бутылки. - По ресторанной цене, там на этикетках штампы - можешь проверить.
Остальное получишь, как закроем наряд.
- Туда же, - сказал Соус, поднял свой стакан, подумал и поставил его на место. - Подавись. - Ой, беда, беда… - пропел Ерофеич. - Не с того ты начинаешь свою жизнь, Сергей, не с того. Товарищи к тебе с душой, а ты так-то вот… Мордой об стол, - аккуратно, чтобы не расплескать водку, он поднял свой стакан над столом и переставил ближе к Сереге.
- Сука ты, - сказал Соус. - Дать тебе промеж глаз и дело с концом.
- Нет, Соус, - сказал Гуляй с едва заметной усмешкой. - Ты не прав. Разве он виноват? Это уж от природы - либо человек как человек, либо жлоб. А если у него заместо души мошна, то как ни хоти он казаться человеком, все одно рано или поздно расколется. Правду сказать, мне с самого начала показалось, будто он нами не доволен. Но думаю, привыкает парень к новому месту и новым людям. А оказывается, мы ему поперек дороги стали. Извини, брат, мы посторонимся. И винить тебя не будем. Слышь, Соус, ты его не ругай. Его не ругать, а жалеть надо. Может, он и сам себе не рад.
С этими словами Гуляй вышел из-за стола и стал укладываться спать. Соус и Ерофеич хоть и с сожалением, но последовали его примеру, а Серега остался сидеть в окружении стаканов и бутылок.
Он думал, что совершил сейчас ужасную подлость, обидел людей, которые в общем-то хорошо к нему относились. Получилось, как будто ему протягивали руку для дружеского рукопожатия, а он оттолкнул ее, как какой-нибудь дикарь.
"Как исправить свой промах? Как сказать этим людям, что он никого не хотел обижать? Как объяснить им, что он не скупердяй какой-нибудь и не чистоплюй, а такой же простой трудяга, как они?" - эти вопросы не давали покоя Сереге, так как из-за разлада с артелью жизнь его в Дерюгино стала невыносимой.
После злополучного ночного столкновения Соус вообще перестал с ним разговаривать. Работал он, как говорится, на подхвате: подтаскивал, поддерживал, подлаживал, то есть фактически обслуживал Серегу, который собирал узлы. И если прежде он делал это довольно сносно и со всякими шуточками-прибауточками, то теперь, потеряв всякую сноровку, то и дело норовил уронить Сереге на ноги трубу или защемить ему руку каким-нибудь кожухом.
Ерофеич избегал обращаться к Сереге прямо, но общался с ним с помощью отвлеченных, казалось бы, фраз: "Нет ли там отвертки?", "Интересно, сколько уже натикало?" или "Молоточком бы здесь вдарить". Серега подавал ему отвертку, протягивал болт, ударял молотком по тому гвоздю, на который Ерофеич показывал, и все это делал молча, потому что слов от него не требовалось.
И только Гуляй относился к Сереге почти как раньше, то есть советовался с ним во время работы, угощал папиросами и при этом, как обычно, называл по имени. Лишь иногда, когда он в сторонке беседовал с Соусом или Ерофеичем, Серега ловил его взгляд и кривую усмешку, но ни ненависти, ни даже осуждения в том взгляде не было, не было в нем и презрения, а только жалость. И этот взгляд мучил Серегу более, нежели открытая вражда Соуса или показная надменность Ерофеича. Потому что для гордого человека нет ничего унизительнее жалости. А Серега, несмотря на свою покладистость, был человеком гордым. И именно гордость, а не ее отсутствие, вывела Серегу из глупого, положения, в котором он оказался.
А случилось это так. Накануне сдачи объекта Гуляй опять куда-то исчез.
Вернулся он только утром, приехал на чьем-то самосвале трезвый, или почти трезвый, вынул из кармана деньги и протянул их Сереге.
- Считай. Здесь сто. Это должок. С процентами, как положено. А по наряду само собой…
- Сто? - не понял Серега.
- С процентами, - пояснил Гуляй с ухмылкой. - Бери, бери, жена спасибо скажет.
- Сто? - переспросил Серега.
- Пересчитай, - сказал Гуляй.
Аккуратно загибая углы пятерок и червонцев, Серега пересчитал деньги, достал из пачки десятку, проверил ее на свет, вложил обратно. Потом вдруг разорвал всю пачку пополам, бросил обрывки к ногам Гуляя и пошел работать.
- Дурак, - сказал Соус, который при всем при этом присутствовал, и стал собирать обрывки. - Подделка и порча государственных казначейских билетов карается законом…
- Заткнись, - оборвал его Гуляй. - Я бы то же самое сделал.
Теперь уже выяснять отношения пришел черед Гуляя. Однако для него это, как оказалось, не составляло труда. Не долго думая, он послал Соуса в Синюхино, чтобы на склеенные деньги купить всего, для того чтобы закатить пир, если не на весь мир, то такой, какой бы запомнился дерюгинцам на долгие годы: И Соус выполнил его поручение, хотя и на свой лад.
Он привез три ящика портвейна, пакет мятных пряников, торт "Сюрприз" и банок десять скумбрии в масле. Все остальное, а именно: соленые огурцы и грибы, квашеную капусту, вареную картошку в мундирах - принесли с собой местные жители.
Все они были в возрасте Ерофеича, а кое-кто и постарше. Дерюгино считалось деревней неперспективной, и потому молодежь отсюда давно перебралась на центральную усадьбу, в район, а то и в столицу. А может, потому она и считалась неперспективной.
Так или иначе было непонятно, зачем директору совхоза понадобилось возводить кормоцех в деревушке, где жили одни старики и старухи, которых еле-еле хватало на то, чтобы обслуживать ферму на двадцать коров и следить за своими огородами.
Тем не менее цех был построен, и дерюгинцы были рады обмыть это дело, благо Гуляй угощал. Впрочем, он себе этой чести не присваивал и сразу заявил всей компании, что не он, а его лучший друг Серега настоящий виновник торжества. Старики по очереди желали ему хорошей жены и здоровых деток, и Серега пил с ними напропалую, не пускаясь в долгие объяснения относительно своего семейного положения. Ему было просто с ними, с Гуляем, Соусом, Ерофеичем, и чем больше он пил, тем яснее казалась ему его дальнейшая жизнь; от каждой выпитой рюмки сомнения разбегались по углам, словно тени от зажженной лампы. Скажи ему кто-нибудь сейчас, что завтра его ждут испытания, каких он в жизни своей, может, и не встречал еще, он не поверил бы и отмахнулся.
А испытания и в самом деле не заставили себя долго ждать. Стоило только взглянуть на Антонину, чтобы сразу понять, что она знает о пропавших деньгах и на сей раз не намерена прощать.
Конечно, глупо было рассчитывать на то, что Антонина за неделю не обнаружит пропажи денег, но какая-то надежда у Сереги все-таки оставалась, и более того, она с каждым днем крепла. Так что, когда он вернулся в Синюхино, для него были почти неожиданностью упреки Антонины. Он даже пробовал возражать ей, оправдываться. И только когда Серега понял, наконец, всю серьезность своего положения, он замолчал, сник и обхватил голову руками, то ли для того, чтобы защитить ее от ударов судьбы, то ли чтобы укрепить ее на случай, если тяжелым мыслям станет слишком тесно.