– О, прошу извинить. – Смутился Петр. – Понахватался от солдат. Так они называют пулемет кольтовской фабрики из североамерикнских штатов. У него знаете, под ствольной коробкой как раз расположен такой рычаг… При стрельбе весьма напоминает, гм… В общем, мы вдвоем с фельдфебелем подхватили пулемет за треногу и потащили. Взрыв… Я сначала даже не понял, что ранен. Просто рука вмиг онемела, и я уронил пулемет со станком, прямо себе на ногу, да. Это-то я сразу почувствовал… Короче, солдаты меня подхватили. А меня через минуту рука уже так проняла, что я ни на что не годился, – ни пулемет ворочать, ни боем командовать. Вроде рана не очень страшная, а выбила начисто. Толком в себя пришел уже здесь, когда осколки из руки врач достал. Так что вот, ничего достойного быть увековеченным в памятных книгах. Проза войны.
– А страшно? Стрелять в человека?
– Ну, мы же пулеметчики. С закрытых позиций ты врага и не видишь совсем. Да и с открытой… Бегут себе по полю крохотные человечки, ты спуск зажал, они упали, вот и все. Нет, не страшно. Вот только если близко подойдут…
– Что тогда?
– Тогда страшно. За себя. На них-то уже сочувствия не хватает. Думаешь, – только бы на дистанцию гранатного броска не добежали, стервецы. Но мы вроде, перед тем как присесть о чем-то другом говорили?..
– А? Да. – Вспомнил Медлявский. – Вы, если не ошибаюсь, выражали сомнения в успехе нашей компании, но не озвучили причины на которых они зиждятся.
– Точно. – Согласился Петр. – А причины моих сомнений, любезный мой подпоручик, в том, что мы умудрились влезть в беспримерное по масштабам мировое дело, совершенно к нему не подготовившись.
– Позвольте, что вы имеете в виду?
– А вот что. – Поерзал на стволе Петр. – Я пулеметчик. Вы знаете сколько у нас в полку по штату пулеметов? – Восемь. То есть в разбросе по два на каждый батальон. А у австрияков и германцев в одном батальоне пулеметов столько как у нас в полку. Концентрацию огня они дают по нашей пехоте убийственную. Артиллерия у нас сопоставимая, по крайней мере в части легких полевых орудий. Но у нас уже сейчас, после нескольких месяцев войны ощущается отчаянный недостаток в боеприпасах. Вас, как обер-офицера артиллерийского парка не удивило, что вы выведены от передовой? Так ведь вам просто нечего возить, поэтому часть парков и оттянули в тыл. На фронте уже сейчас пушки действуют в режиме экономии снарядов. Говорят, начинаются проблемы с винтовками и патронами к ним. То, что вы собираете винтовки у раненных, для пунктов пополнения это тоже показатель. Пополнение зачастую присылают вообще без винтовок. О более специфических родах войск не берусь судить, но учитывая например, как часто я вижу над нашими позициями австрийские и немецкие аэропланы, и как редко наши, – и в воздухе ситуация также не обнадеживает.
– Ну, возможно вы и правы… – Неуверенно качнул головой Медлявский – Однако, русская армия всегда умела мужественно переносить трудности, и побеждать, в любых даже самых сложных условиях. В конце-концов само имя русского солдата, – это залог победы!
Петр фыркнул.
– Послушайте, подпоручик, я не меньше вас уважаю русского солдата. И, осмелюсь сказать, не меньше вас знаю его сильные и слабые стороны. Так вот послушайте боевого офицера, – русский солдат может проявлять чудеса терпения, героизма, и самопожертвования ради победы общего дела. Он превозможет любые трудности и сотрет в пыль любого врага. Но все это только в одном случае, – если он будет понимать за что он воюет.
– А что же по вашему? Наш солдат сейчас не понимает, за что он воюет?
– А по вашему понимает? – Вопросом на опрос ответил Петр.
– Но послушайте, – раскраснелся Медлявский – я же сам видел перед отправкой на фронт. Такой патриотический подьем! У всех на устах было обращение государя-императора. Иллюстрированные журналы о ходе боевых действий расхватывали буквально друг у друга из рук.
– Знаете, что, давайте мы с вами сейчас, чтобы попусту не спорить, проведем простейший эксперимент. – Предложил Петр. – Вон сидят двое ваших орлов. – Он указал, на тихонько говоривших о своем солдат. – Не затруднитесь подозвать сюда одного. Ну вот хотя бы, этого, рябого, чернявого. Уж больно у него лицо типажное. Экий кержачок.
– Зачем это, позвольте?
– Увидите. Хочу у него кое-что спросить. Заодно и вам показать.
– М-м, извольте. – Подпоручик повернулся к своим солдатам. – Эй, как тебя… Аверьянов, братец! Поди-ка сюда!
Солдат резво вскочил, прихватив за приклад висящую на спине на ремне винтовку, оправил шинель, и резво небольшими шажками подбежал к подпорутчику. Резко остановился, так что взметнулись полы серой шинели. Остановился по стойке смирно, глядя живыми с хитринкой глазами, гаркнул:
– Слушаю, вашбродие!
– Вот тут, братец, господин штабс-капитан в у тебя кое-что спросить хочет, – пояснил подпорутчик солдату.
– Слушаю! – Солдат переориентировался на Петра.
– Как зовут солдат? – Спросил Петр.
– Аверьянов Федот!
– Молодец. – Кивнул Петр. – А скажи-ка мне, Федот. За что мы здесь воюем?
Солдат внутренне запнулся, на этот случай ответа по уставу у него заготовлено не было.
– Как понять вас… Ваше благородие?
– Так и понимай. Я же русским языком тебе вопрос задаю – за что мы здесь воюем?
Солдат на секунду озадаченно пожевал губу.
– За Веру! Царя! И Отечество! – Наконец гаркнул он.
– Ага, отлично… Исчерпывающе… – Одобрительно кивнул Петр. – Извини Аверьянов, я неправильно задал вопрос. За что воюем, понятно. А из-за чего?
– Из-за чего?
– Ну да. Из-за чего мы здесь воюем. По какой причине, Аверьянов?
– Так это… Вашбродь… – Солдат замялся, оглянулся на подпоручика, ищя поддержки; не нашел, и наконец закусив губу сказал. – Воюем мы здесь, стало быть… из-за принципа.
– Ого! – Удивился Петр. Этого он и правда не ожидал – И какого же принципа?
Солдат чуть наклонил голову, что придало ему какое-то особо сосредоточенное выражение.
– Это… Значит… Вашебродие, такого принципа… Который экс-герцога с женой экс-герцогиней… значит, из револьвера пострелял. А потом, значит, австрияки стали обижать сербов. А мы стало быть, пошли войной на того принципа. Я и слышал, как господа офицеры говорили – пойти на принцип. Видимо крепко этот самый принцип нашему царю-то насолил… – Выдав эту мысль, Аверьянов выжидательно замер.
Петр искоса глянул на Медлявского. Тот был пунцовый как помидор.
– Так погоди, солдат. – Доброжелательно уточнил Пер, бросив без меры злорадный взгляд на подпоручика. – Не понял я. Ты говоришь, что мы пошли войной на Принципа. А воюем с австрияками. Выходит, австрияки-то, того Принципа защищают?
Аверьянов снова обернулся, и не найдя поддержки, чуть пожал плечами.
– Так… выходит что так, вашебродие.
– Ага… Ага… Ну а сербы? Про которых ты говорил, – они кто?
– Того.. не очень знаю, вашебродие. Видимо, это, извините…. Как у нас говорят, – когда паны дерутся, у холопов чубы-то трещат. Видимо сербы те, извините, под раздачу попали.
– Хорошо, солдат. А сербы, эти. Они как по твоему, на каком языке говорят?
– Так, извините, вашбродь. Я их ни одного в глаза не видел. Не могу знать!
– А если предположить?
– Предположить?..
– Ну, в смысле попробовать угадать?
– Угадать. Сербы-то они. По сербецки говорят наверное… Или по сербовски…
– Почти так, солдат…. Вот еще, мне скажи. А про славян ты слышал когда-нибудь?
– Славян. Нет, не слыхал такого вашбродие. А что, мы с ними тоже воюем?
– С этими слава богу, пока нет. – Поднял руку перед собой Петр. – По крайней мере не со всеми… Спасибо солдат, я узнал все что хотел.
– Иди, братец, свободен. – Рассеянно махнул подпоручик. Аверьянов козырнул, и с явным облегчением отошел к товарищу.
– Ну вот, видели? – Петр развел руками, насколько ему это позволяла повязка.
– Но это же… – Медлявский огорченно посмотрел на Петра. – Но это же ужасно! Я и помыслить не мог, что они настолько далеки от государственных задач… От понимания текущего момента…