- Да ты, чѣмъ догадываться-то, понатужься да спроси какъ-нибудь по-нѣмецки вонъ у этой дамы, что противъ тебя сидитъ и чулокъ вяжетъ, - кивнулъ Николай Ивановичъ на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы съ сѣрой шерстью. - Неужто ты не знаешь, какъ и желтый листъ по-нѣмецки называется?
- Я-же вѣдь сказала тебѣ, что насъ только комнатнымъ словамъ учили.
- Ну, пансіонъ! А вѣдь, поди, за науку по пяти рублей въ мѣсяцъ драли!
- Даже по десяти.
Не мало удивлялись они и нѣмкѣ-пассажиркѣ, вязавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, вынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его вязать въ теченіе двухъ часовъ.
- Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? - сказала жена.
- И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка, - отвѣчалъ мужъ. - Нѣмки ужъ такой народъ… Нѣмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.
А поѣздъ такъ и мчался. Супруги наѣлись булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ послѣ соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ, они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбѣгать въ буфетъ, опасаясь, что поѣздъ уйдетъ безъ нихъ.
- Чортъ-бы побралъ эту нѣмецкую ѣзду съ минутными остановками! Помилуйте, даже въ буфетъ сбѣгать нельзя! - горячился Николай Ивановичъ. - Поѣздъ останавливается, пятьдесятъ человѣкъ выпускаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ - и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ - ничего. Одинъ звонокъ - и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи… Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человѣку во время остановки поѣзда даже кружки пива выпить нельзя?
- Да, должно быть, здѣсь такіе порядки, что, нѣмцы съ собой берутъ питье, - говорила Глафира Семеновна. - Они народъ экономный.
- Да вѣдь не видать, чтобы пили въ вагонахъ-то. Только сигарки курятъ, да газеты читаютъ. Вотъ ужъ сколько проѣхали, а хоть-бы гдѣ-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ѣли, а чтобы пить - никто не пилъ. Нѣтъ, у насъ на этотъ счетъ куда лучше. У насъ пріѣдешь на станцію-то, такъ стоишь, стоишь, и конца остановки нѣтъ. Тутъ ты и попить, и поѣсть всласть можешь, даже напиться до пьяна можешь. Первый звонокъ - ты и не торопишься; а идешь либо пряники вяземскіе себѣ покупать, а то такъ къ торжковскимъ туфлямъ приторговываешься; потомъ второй звонокъ, третій, а поѣздъ все стоитъ. Когда-то еще кондукторъ вздумаетъ свистнуть въ свистульку машинисту, чтобы тотъ давалъ передній ходъ. Нѣтъ, у насъ куда лучше.
Новая остановка. Станція такая-то, кричитъ кондукторъ и прибавляетъ: "Swei minuten".
- Опять цвей минутенъ, чортъ ихъ возьми! Когда же душу-то отпустятъ на покаяніе и дадутъ такую остановку, чтобы попить можно! - восклицалъ Николай Ивановичъ.
- Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ, - посовѣтовала ему жена. - За стекло-то заплатимъ.
- Попроси… Легко сказать - попроси… А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадѣялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть по-нѣмецки…
- Комнатныя слова я знаю, а тутъ хмельныя слова. Это по твоей части. Самъ-же ты хвасталъ, что хмельныя слова выучилъ въ лучшую, вотъ и попроси у кондуктора, чтобы онъ принесъ пива.
- А и то попросить.
Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана серебряную марку и, показывая ее пробѣгавшему кондуктору, крикнулъ:
- Эй, херъ!.. Херъ кондукторъ! Коммензи… Вотъ вамъ нѣмецкая полтина… Дейчъ полтина… Биръ тринкенъ можно? Брингензи биръ… Боюсь выйти изъ вагона, чтобъ онъ не уѣхалъ… Два биръ… Цвей биръ… Для меня и для мадамъ… Цвей биръ, а остальное - немензи на чай…
Все это сопровождалось жестами. Кондукторъ понялъ - и явилось пиво. Кельнеръ принесъ его изъ буфета. Мужъ и жена жадно выпили по кружкѣ.
Поѣздъ опять помчался.
IV
Выпитая кружка пива раздражила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.
- Господи! Хоть-бы чайку гдѣ нибудь напиться въ охотку, - говорила Глафира Семеновна мужу. - Неужто поѣздъ такъ все и будетъ мчаться до Берлина безъ остановки? Гдѣ пообѣдаемъ? Гдѣ-же мы поужинаемъ? Хоть бифштексъ какой-нибудь съѣсть и супцу похлебать. Вѣдь нельзя-же всю дорогу сыромъ и икрой питаться. Да и хлѣба у меня мало. Всего только три маленькія булочки остались. Что это за житье, не пивши, не ѣвши, помилуйте!
- Ага! жалуешься! - поддразнилъ ее мужъ - А зачѣмъ просилась заграницу? Сидѣла-бы у себя дома на Лиговкѣ.
- Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась къ французамъ на выставку.
- Да вѣдь и тамъ не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башнѣ, можетъ быть, взвоешь.
- Николай Иванычъ, да попроси-же ты у кондуктора еще пива.
- Погоди, дай до станціи-то доѣхать.
Но на станціяхъ, какъ на грѣхъ, останавливались на одну минуту.
- Биръ… Биръ… Цвей биръ! Кондукторъ… Херъ кондукторъ!.. Вотъ дейчъ полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкенъ… Тринкензи!.. - кричалъ Николай Ивановичъ, протягивая кондуктору марку, но кондукторъ пожималъ плечами, разводилъ руками и говорилъ:
- Nur eine Minute, mein Herr…
Оберъ-кондукторъ свистѣлъ, локомотивъ отвѣчалъ на свистокъ и мчался.
- Помчалась цивилизація! - воскликнулъ Иванъ Ивановичъ. - Ахъ, чтобъ вамъ пусто было! Нѣтъ, наши порядки куда лучше.
- Нельзя? - спрашивала жена.
- Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину чай - даже денегъ не беретъ.
Поѣздъ мчался съ неимовѣрной быстротой. Мимо оконъ вагоновъ безпрерывно мелькали домики, поля засѣянныя озимью, выравненные, скошенные луга, фабричныя трубы или сады и огороды. Вездѣ воздѣланная земля и строенія.
- Да гдѣ-же у нихъ пустырь-то? Гдѣ-же болота? - дивился Николай Ивановичъ.
Поѣздъ сгонялъ стаи птицъ съ полей. Птицы взвивались и летѣли… хвостами назадъ. Глафира Семеновна первая это замѣтила и указала мужу.
- И птицы-то здѣсь какія-то особенныя. Смотри-ка, задомъ летятъ. Не впередъ летятъ, а назадъ.
Николай Ивановичъ взглянулъ и самъ удивился, но тотчасъ-же сообразилъ.
- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ихъ поѣздъ обгоняетъ, оттого такъ и кажется.
- Полно тебѣ морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну, смотри, видишь, хвостами назадъ… Задомъ летятъ, задомъ… Это ужъ такія нѣмецкія птицы. Я помню, что насъ въ пансіонѣ про такихъ птицъ даже учили, - стояла на своемъ жена.
Въ вагонъ пришелъ кондукторъ ревизовать билеты.
- Биръ тринкенъ… Гдѣ можно биръ тринкенъ и поѣсть что-нибудь? - приставалъ къ нему Николай Ивановичъ.
- Эссенъ, эссенъ… - пояснила Глафира Семеновна и покраснѣла, что заговорила по-нѣмецки. - Биръ тринкенъ, тэ тринкенъ, кафе тринкенъ и эссенъ? - продолжала она.
Кондукторъ понялъ, что у него спрашиваютъ, и отвѣчалъ:
- Königsberg… Königsberg werden Sie gwölf Minuten stehen…
- Поняли, поняли. Зеръ гутъ. Въ Кенигсбергѣ двѣнадцать минутъ. Ну, вотъ это я понимаю! Это какъ слѣдуетъ. Это по-человѣчески! - обрадовался Николай Ивановичъ.
- А когда? Въ которомъ часу? Ви филь уръ? - спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснѣла.
- Um fieben, - далъ отвѣтъ кондукторъ.
- Мерси… Данке… Ну, слава Богу… Въ семь часовъ. Это, стало быть, черезъ два часа. Два часа какъ-нибудь промаячимъ.
Мужъ взглянулъ на жену и одобрительно сказалъ/
- Ну, вотъ видишь… Говоришь-же по-нѣмецки, умѣешь, а разговаривать не хочешь.
- Да комнатныя и обыкновенныя слова я очень чудесно умѣю, только мнѣ стыдно.
- Стыдъ не дымъ, глаза не ѣстъ. Сади, да и дѣлу конецъ.
Смеркалось. Супруги съ нетерпѣніемъ ждали Кенигсберга. При каждой остановкѣ они высовывались изъ окна и кричали кондуктору:
- Кенигсбергъ? Кенигсбергъ!
- Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.
- Фу, ты пропасть! Все еще не Кенигсбергъ! A пить и есть хочу, какъ собака! - злился Николай Ивановичъ.
Но вотъ поѣздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освѣщенный.
- Königsberg! - возгласилъ кондукторъ.
- Слава тебѣ Господи! Наконецъ-то!
Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три поѣзда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.
- Вотъ адъ-то! - невольно вырвалось у Николая Ивановича. - Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замѣтить, изъ котораго поѣзда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поѣздъ. Видишь, нашъ поѣздъ по серединѣ стоитъ, а на боковыхъ рельсахъ - это чужіе поѣзда. Ну, пойдемъ скорѣй въ буфетъ.
- Нѣтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную… Мнѣ поправиться надо. Вѣдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидѣли, а въ здѣшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нѣтъ, - отвѣчала жена. - Безъ уборной мнѣ и ѣда не въ ѣду.
- Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и ѣсть скорѣй. Вѣдь только двѣнадцать минутъ поѣздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нѣмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скорѣе.
- Нѣтъ, не могу, не могу. Увѣряю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.
- Эхъ, бабье племя! - крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмѣстѣ съ женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бѣломъ чепцѣ и что-то бормочетъ по-нѣмецки.