– Расскажи хоть, как там? Что с тобой было?
– Да ничего со мной не было. Там, куда монахи не заходили, все в порядке, больные есть, но немного, я их вылечил. А там, где они уже помолились, дела обстоят гораздо хуже – люди болеют, через одного болеют. Три ночи не спал, ходил по домам. Одному тяжело – и погоды проси, и лечи, и ухаживай, и объясняй, что дальше делать. Да и повеселей вдвоем. Иди, мойся, я подремлю немного. Но как только соберешься, сразу меня буди, ладно?
Лешек кивнул: если надо успеть на торг, то больше часа колдуну спать не придется – время катилось к полудню. Он быстро помылся, собрал вещи и разбудил колдуна только тогда, когда оседлал коня.
– Что? Что такое? – не понял колдун.
– Пора. Я готов, – сказал Лешек.
– Правда? Мне показалось, что я только что закрыл глаза… – колдун, кряхтя, поднялся, – поехали.
Лешек с жалостью смотрел, как его шатает по дороге к коновязи – может быть, стоило отдохнуть немного, и только потом ехать по деревням? Но колдун сказал, что специально вернулся к субботе, чтобы застать на торге как можно больше людей.
Там-то и пригодилось умение Лешека собирать народ своим пеним. И когда вокруг выросла толпа, колдун, который не любил публичных выступлений, обратился к ней с долгой речью.
– Вы слышали, что с юга на нас идет поветрие? Вчера я говорил с богами, и просил их мор остановить.
Лица людей помрачнели и насупились: о поветрии, которое еще не дошло до села, им думать не хотелось, но страх уже глодал их сердца.
– Что сказали боги, Охто? – выкрикнул кто-то, – они не оставят нас?
– Какие жертвы им нужны?
– Боги просят жертв, но не таких, как всегда. Боги запрещают ходить в лес, убивать животных, как диких, так и домашних. Боги велят сидеть по своим дворам и до первого снега не появляться на торге.
– А праздники? А урожай?
– Праздновать будем, когда уйдет мор. Боги не хотят веселья, когда вокруг царит смерть. Им нужно другое: они велят каждый день топить печи в домах и париться в бане. Каждый день, вы слышали? Дымы должны виться над каждой деревней, над каждым двором. Дым – та жертва, которая нужна богам.
– Летом? Топить дома?
– Да! Так хотят боги. Дым и пар – каждый день, и мор обойдет нас стороной. Если же сюда явятся монахи из Пустыни – гоните их топорами и вилами. Того, кто пойдет к причастию, боги спасать не станут.
– Охто, а с кем из богов ты говорил? – подозрительно спросил человек из первого ряда.
– Я говорил с Велесом и матерью Макошью, – невозмутимо соврал колдун, – и если ты мне не веришь, то вспомни, или спроси своего отца: сорок лет назад, когда меня тут еще не было, волхвы несли от богов те же вести, разве нет?
– Правда, – негромко сказал старик, стоящий в стороне, – во время мора боги всегда требуют дыма, я помню. Мор обходит стороной тех, кто каждый день топит печь.
Потом на колдуна посыпались вопросы, и он с готовностью отвечал – можно ли косить сено, можно ли стирать белье, как обмолачивать хлеб, как доить коров. Прошло не меньше часа, прежде чем люди отпустили его, и они с Лешеком направились в ближайшую деревню.
– Как легко со своими! – улыбнулся колдун, – попробуй, скажи что-нибудь подобное на юге! Там нужны зрелища, которые переплюнут церковные действа.
До вечера успели заехать в две деревни, рассказать старикам о "требовании богов", и послать гонцов в разные стороны, куда не успели добраться сами. А потом колдун гнал коней на юг, в сторону монастыря, надеясь хотя бы к утру поспеть в Лусской торг.
– Пропадает ночь, луна пропадает! – ругался он по дороге, – не успеть сегодня, точно не успеть!
– Охто, ты все делаешь правильно! – ворчал Лешек, – Не надо себя напрасно корить!
– Знаешь, когда я думаю, что там, на юге, может быть умирают люди, я не могу думать о том, что все делаю правильно. Я мог бы послать на север Невзора, ему бы поверили быстрей, чем мне. Или… Я мог бы оставить ему кристалл… Но я испугался чего-то, не знаю, чего.
На закате они добрались до Пустыни, молчаливой и обезлюдевшей, но до Лусского торга не доехали – на берегу Выги, не доезжая Никольской слободы, им повстречался конный монах, из числа дружников Дамиана. Оказалось, что колдуну он знаком, поэтому они остановились и раскланялись.
– Ты откуда так спешно? – спросил колдун.
– Из Дальнего Замошья. Мор, в каждом дворе – больные! Отец Нифонт умирает, послушник Лука в горячке. Мы три дня назад там служили, и все было в порядке, двое больных! А сегодня – все, в каждом дворе! Шестеро умерло, отец Нифонт исповедал, причастил, и сам свалился.
Колдун скривился, но ничего не сказал, и монах продолжил:
– Еду в Пустынь, надо собирать иеромонахов по нашим деревням – некому исповедовать, некому причащать…
– Лучше бы ты туда не ездил… – пробормотал колдун.
– Не могу. Полкан шкуру спустит, – монах невесело усмехнулся, – я бы отсиделся где-нибудь, так ведь велено всем – по деревням. Да и жалко Нифонта – без причастия ведь умрет. Луку он причастил, а его кто причастит?
Колдун снова скривился, а Лешек обмер: Лука – это же Лытка! Лытка!
– Охто! Поедем скорей! – дернул он колдуна за рукав, – поедем! Может, мы еще успеем!
– Поедем, – мрачно выдавил колдун, – напрямик поедем, через лес. Три часа езды, не больше. Луна через час взойдет.
Выга в том месте делала изгиб к Лусскому торгу, по ней до Дальнего Замошья можно было ехать от рассвета до заката, напрямую же пробираться получалось быстрей, но опасней – между берегов Выги лежал Малый Ржавый Мох, болото, на котором добывали руду. Они распрощались с монахом, и Лешек пришпорил коня, обгоняя колдуна.
– Ты куда рванулся? Убьешься в темноте, – прикрикнул колдун.
– Это же Лытка! – крикнул ему Лешек, – послушник Лука – это Лытка!
– Да знаю я… – буркнул колдун.
Через реку перебирались вплавь, рискуя лошадьми, хотя колдун и выбрал узкое место. А в лесу за рекой было темно, хоть глаз коли – месяц прошел с летнего солнцестояния, и прозрачные сумеречные ночи сменились непроглядной чернотой.
Колдун ехал впереди, осторожно выбирая дорогу, а Лешек нетерпеливо подгонял его, и изнывал от невозможности двигаться быстрей – дорога через незнакомый лес казалась ему настоящим кошмаром. Он с трудом различал силуэт колдуна, хотя ехал, уткнувшись в хвост его лошади вплотную. Кони поминутно спотыкались и нервничали, вздрагивая от каждого шороха. Меж густых крон сосен и островерхих макушек елей звезды почти не проглядывали, и колдун ориентировался скорей на внутреннее чутье, чем на Полярную звезду. Во всяком случае, Лешек без него бы точно заблудился. Но колдун безошибочно вывел его к реке, ни разу не провалившись в болото, и, как выяснилось после переправы, совсем близко от Дальнего Замошья. Луна к тому времени поднялась высоко над рекой, и темный силуэт церкви-однодневки, возвышающейся над домами, они увидели издалека.
Колдун пустил коня во весь опор по обмелевшему песчаному берегу, и теперь Лешек едва за ним поспевал.
Несмотря на поздний час и погашенные огни, деревня не спала: то там, то здесь слышны были причитания и стоны, изредка хлопали двери, а из узких окон церкви отчетливо неслось "Богородице дево, радуйся".
– Вот радость-то богородице – такой богатый урожай, – прошипел колдун и направил коня к церкви.
Дверь в храм была открыта нараспашку, а перед образом Николая Чудотворца, напротив входа, горела одинокая свеча, пламя которой вот-вот грозил погасить ветер. Свет луны, проникая в узкие окна, едва освещал мрачные образа по стенам церкви – согбенные черные фигуры, непременно держащие в руках кресты: двенадцать апостолов. Лешеку показалось, что черные фигуры наступают на него и хотят взять в кольцо, и на секунду панический страх охватил его, и два пальца потянулись ко лбу – если он осенит себя крестным знамением, они его не тронут, отпустят восвояси. Лунные лучи, осязаемые в густой темноте, устремлялись к распятию – довольно грубому, простому, и благостное лицо Иисуса никак не соответствовало его плачевному положению. Рядом с ним богородица с закатившимися глазами тетешкала на коленях тощенького младенца, и их умиротворение не вязалось с мертвенным лунным светом, и одинокой трепыхающейся свечой на ветру, и запахом – странным сладким запахом, смешанным с ароматом ладана и горящего воска.
В углу, недалеко от входа, на полу, скукожившись, сидел послушник в скуфье, натягивая подрясник на колени, и пел высоким, чуть надтреснутым голосом. "Богородице дево" закончилась, и он затянул "Господи, воззвах". Лешек не узнал его – он был совсем юным. Глаза послушника, неестественно расширенные, неподвижно смотрели в одну точку на пустой стене, и взгляд его ничего не выражал.
– О чем молишься? – бесцеремонно спросил колдун, подойдя к послушнику вплотную.
Послушник не сразу его услышал, продолжая петь, но вдруг закашлялся, глаза его расширились еще сильней, и из них побежали крупные слезы.
– Все помрем тут… во славу Господа… – прошептал он.
– Где отец Нифонт? Где Лытка? – спросил колдун немного ласковей.
– Отец Нифонт – вон лежит, – послушник ткнул пальцем в аналой, – а Лытка в угол уполз, к распятию поближе.
Лешек посмотрел на аналой – перед ним, на полу, лежало мертвое тело, с запрокинутой головой, и острая борода смотрела в потолок. Руки старца кто-то сложил на груди, поставив в них свечу, но свеча согнулась и погасла. Колдун мельком глянул на мертвеца и подошел к распятию. В тени кануна, обхватив руками основание креста, ничком лежал Лытка – Лешек узнал его сразу, не смотря на прошедшие годы, несмотря на то, что не увидел его лица.
Колдун расцепил его безвольные руки и повернул лицом вверх, внимательно прислушиваясь к его дыханию.