– Что "не положено"? Срать не положено? Ссать не положено? Курить запрещено? – Генерал произносил каждый вопрос на тон выше предыдущего.
– …Нарушение формы одежды… – выдавил из себя полковник, лицо которого по цвету напоминало баклажан.
– Нарушение, говорите. – Генерал скользнул по нашей группе взглядом. От этого взгляда мороз пробирал по позвоночнику, отчего плечи сводило судорогой, а грудь выпячивалась в поле зрения четвёртого человека. Только тут я понял, что стою не просто навытяжку, но и держа руку у козырька криво сидящей фуражки, а в левое плечо упирается локоть стоящего рядом Серёги.
Взгляд генерала, совершив эволюцию, вернулся к полковнику, отчего тому стало заметно хуже.
– Нарушение формы одежды, говорите… Товарищ полковник, а где ваш головной убор? И почему вы не приветствуете старшего по званию?!
Колени полковника дрогнули, по горлу у него прошёл комок размером с апельсин, а на висках повисли крупные капли пота. Пауза вполне устроила бы Станиславского, но его с нами не было. Зато был генерал, который на наших глазах сделал выволочку полковнику. Нет, не за то, что тот забыл надеть фуражку, идя в туалет, не за то, что молчал "как рыба об лёд". Но за то, что позволил себе выражать свои чувства неуставным языком. Эвон как!
После чего, сжалившись, отпустил. Полковник ломанулся в дверь с радостью молодого бычка, которому хоть и прижгли клеймо на жо… на филейной части, но яиц не лишили и на колбасу не извели. Генерал же повернулся к нам и изрёк:
– Товарищи офицеры, не дадите ли газетку, э… почитать.
Естественно, державший газету левофланговый мгновенно выбросил вперёд левую руку с зажатой в ней газетой, почти под нос генерала. Это выглядело несколько необычно, поскольку мы продолжали стоять по стойке смирно, как на параде, с правой рукой у виска. Генерал, похоже, был несколько смущён торжественностью, с которой ему была вручена помятая газетка.
– Вольно, – скомандовал он. Позже Серёга утверждал, что при этом он улыбнулся; может быть, я не видел. Генерал развернулся и пошёл в направлении ряда кабинок.
Solist Альпинист и камикадзе
Тополиный пух властвовал на территории училища. Он кучами лежал под столетними деревьями, покрыл газоны и облепил кусты, забивался в забранные сетками форточки и неосторожно открытые рты, подобно декабрьскому снегу летел и летел, гонимый лёгким и даже на ощупь горячим ветерком. Дождливое прохладное лето как-то сразу обернулось этаким вот зноем, с безоблачного неба жарило совершенно немилосердно, а тополя решили взять реванш за нерастраченное ранее. Солдатик во взмокшем хэбэ отгребал метлой целые ворохи тополиного пуха от ворот склада, дабы избежать возгорания – пацаны из городка по своему боролись с летней напастью.
Заниматься ежедневной гимнастикой в тридцатиградусную жару казалось совершенно излишним; воспринимаемая в молодости как способ прогнать утреннюю сонливость, по мере увеличения количества звёзд на погонах она стала суровой необходимостью в борьбе с лишним весом, а воцарившаяся уже с неделю жара вытапливала сало вместе с потом. Вот и сейчас капитан смотрел на улицу сквозь затянутое марлей окно и морщился, словно стоя у доменной печи. Есть совершенно не хотелось, и оставленные супругой макароны с сарделькой он отнёс в холодильник. Там он наткнулся на бидон с остатками вчерашнего кваса. О, сладость первых обжигающе-холодных глотков кисловатой пахучей влаги! Остатки он вылил в стакан, который сразу же покрылся каплями конденсата. Этот стакан он пил медленными глотками, растягивая удовольствие. Идея возникла, когда показалось дно стакана с выпуклым клеймом стекольного завода. А поскольку день был ну совершенно выходной, и причин откладывать не было никаких, то, приняв решение, капитан сразу же приступил к выполнению.
Выйдя из подъезда, он сразу же ощутил всю силу небесного светила. Стали ощутимо нагреваться даже погоны на летней форменной рубашке. Стараясь не выходить из короткой тени от забора, капитан кружным путём прошёл к КПП. Самая сложная часть маршрута была впереди – вдоль ряда чахлых от жары клёнов и ёлок, вдоль улицы до ресторана "Чайка", перейти на другую сторону и, укрывшись в тени проходных дворов, мимо общежитий выйти к "железке". Там на склоне притулилось ветхое строение, крашеное облезлой синей краской, с корявой фанерной вывеской: "Пиво-Воды". Там бил неиссякающим ключом вожделенный источник волшебной влаги, которая, если её охладить, поможет скоротать день до вечера, когда вернётся жена. Супруга капитана отсутствовала по уважительной причине – уехала за дочкой в пионерлагерь. Смена пролетела нечувствительно быстро, только-только успели переклеить обои в квартирке, да полы подновить.
Уф-ф… Платок вымок насквозь после повторного вытирания лба и фуражки. Ботинки стали явно тесны, будто ссохлись от жары… Капитан, вытираясь, присел на оградку детского садика и стал похож на иллюстрацию с импортной банки пива "Туборг", которое пивал он в период службы в ЗГВ. Уф-ф… Ну да вон уже меж домов видны провода над путями.
Очередь у окошка, конечно, была, как же без неё, но куцая и тоже будто ссохшаяся. Дородная тётка в мокром от пота некогда белом халате колдовала с двумя кранами, наливая желающим кому пива, кому квас. Халат был маловат продавщице, и её "прелести" проступали сквозь него чересчур отчётливо, но это отнюдь не возбуждало – и не жара тому виной. Капитан встал в очередь за неряшливо одетым парнем в стройотрядовской кепке. Продавщица работала споро, очередь продвигалась быстро, и вот уже капитан отошёл в тень дерева, держа на весу наполненный бидон. Наполненный пивом. Ибо здраво рассудил, что от кваса проку и удовольствия будет гораздо меньше.
Пиво было свежее и не слишком даже тёплое. Капитан размеренно и не торопясь отпил прямо из бидона. На душе полегчало. Как давным-давно заметил товарищ Платон, человек, в сущности своей, алчет простых удовольствий для тела и сложных – для души. Или это был Конфуций? Но, несомненно, оба не отказались бы выпить в знойный день почти прохладного свежего пива с эдакой лёгкой горчинкой и вознесли бы хвалу Анастасу Микояну за рецептуру и всеобщую доступность сего напитка.
Находясь в несколько даже блаженном состоянии, капитан поверх пенной шапки наблюдал за метаниями у ларька довольно прилично одетого мужичка, поочерёдно подходившего к людям из очереди, к сидевшим с пакетами и банками на траве в тени под деревьями, редким прохожим, даже к девушкам. У всех он спрашивал что-то, показывал содержимое сумки-авоськи и просительно заглядывал в глаза. Поймав взгляд офицера, он прямиком направился к нему.
Капитан испытывал к людям, стрелявшим на пиво-водку-сигареты, сложный букет чувств и мысленно приготовился грубо отшить в случае такой попытки, но приблизившийся к нему мужчина обезоружил его своей почти детской улыбкой и, протягивая обеими руками раскрытую сумку, произнёс:
– Посмотрите, разве они не чудо?
В авоське помещалась трёхлитровая банка, на дне которой копошились мохнатые пёстрые комочки.
– Хомячки, – пояснил мужчина. И рассказал, что разводит их для продажи на рынке, а сегодня ввиду жары спрос был плохой, всех распродать не успел. Выкидывать оставшихся жалко, а нести в банке… в общем, тару требуется освободить. И он готов уступить их любому желающему даром.
Не подумайте чего, отнюдь не жадность двигала офицером! И даже не чувство вины перед женой и дочкой, что не смог нынче поехать. Просто наложились друг на друга остатки того чувства умиротворённости и единения с природой, что он испытал, сидя под деревом среди вдумчиво употребляющих янтарный напиток, чувство неловкости перед человеком, которому он собирался, может статься, нахамить. Да много чего наложилось и совпало! Выходной, жара, окончание ремонта. Да и дочка будет, несомненно, рада. И этот человек с глазами ребёнка, уверяет, что хомячки просто чудесно уживаются в любой квартире и совершенно не приносят хлопот.