Когда она приземлилась, и сполохи Дара растаяли, Нэд не успел даже рта раскрыть, как боевой нож с берестяной рукоятью пригвоздил правую ладонь поборотого креффа к утоптанной пыльной земле.
- Я взяла первую кровь, - встала над шипящим от боли противником девушка и огляделась, отыскивая взглядом наставника.
Клесх покачал головой:
- Почто руку ему изуродовала?
Выученица виновато опустила глаза, вздохнула. Ну, нешто поцарапать его надо было? Тогда б еще сказали, что по случайности вышло, повезло-де ей. А так - уж точно сомневающихся не найдется.
Тем временем Дарен удивленно вырвал нож из ладони здоровой рукой и поднялся на ноги. Оружие он протянул противнице:
- Лихо.
Видоки безмолвствовали. Знамо ли дело - девка, которую иначе как никчемной не называли, одолела могучего воина, явив такую Силищу, какой в ней и не чаяли. Дарен стиснул изуродованную ладонь и огляделся.
- Что стоишь? Долго он кровью истекать будет? - спросил Клесх у выученицы.
Вроде и негромко спросил, а услышали все.
Лесана шагнула к противнику, не обратив внимания на уже идущих Русту и Ихтора.
С узкой ладони осыпались голубые искры. Послушница провела пальцами по исходящей кровью ране и отступила от изумленного креффа. Дарен остановившимся взглядом глядел на тонкий розовый шрам, потом поднял глаза на Лесану и лишь после этого посмотрел в ту сторону, где стоял Нэд.
Лица других наставников вытянулись в изумлении.
- Я думаю, Нэд, - по-прежнему негромко сказал Клесх. - Ты опояшешь мою выученицу сегодня же. Потому что подобных ей в Цитадели нет.
* * *
Когда над Крепостью разлились сиреневые сумерки и повисли в углах сероватыми тенями, Лесана, наконец, была опоясана и отпущена из покоев удрученного Главы.
Вместо ученического платья, на обережнице теперь была одежа ратоборца, подпоясанная широким тяжелым ремнем, который на удивление ладно схватывал ее стан. В непривычном облачении девушка еще чувствовала себя неловко. Казалось, слишком приметна новизна и черной рубахи из тонкого крепкого полотна, и кожаной верхницы с короткими рукавами, и штанов, да и самого пояса.
Мелькнула в голове мысль о том, что пять ученических лет пролетели как-то слишком быстро. Вроде еще вчера мечтала отучиться и вернуться домой, а теперь вот и отучилась, и домой завтра поедет. Как-то там? Мать с отцом повидать бы, молодших потискать. Хотя… кого там тискать, выросли все уже. Стешке в этом году - семнадцать. И какая она теперь Стешка? Стояна свет Юрдоновна. Ельке, то бишь Елави - тринадцать. Скоро тоже невеститься пойдет. Меньшому братишке - десять. И, видать, его одного из всей семьи еще можно величать не Русаем, а по-прежнему Руськой.
Эх, и соскучилась же она по ним! Да и на деревню бы взглянуть… Как там, интересно, мосток березовый, еще дедом Вроном справленный? Стоит ли над ручьем? А калина у их ворот растет ли? Отец все срубить собирался…
На этом думы о доме да родне закончились, потому что Лесана, наконец, достигла низенькой крепкой двери. Постучала и распахнула тяжелую створку, согнулась, чтобы не осадиться лбом об притолоку, шагнула в темный жарко натопленный покойчик.
- Бабушка! - позвала нарочито громко, вдруг не услышит.
- Чего разоралась? Ходют тут, вопят в три глотки, а потом или кочерги след простыл или холстин не досчитаешься. Иди, иди отседова! - согбенная обитательница коморки шагнула откуда-то из полумрака, потрясая веником.
- Бабушка, это я - Лесана, - девушка даже растерялась. - Не узнала меня?
- Лесанка? - прищурила слезящиеся глаза старуха. - Ты что ль?
- Я.
- Никак Нэд, старый козел, опоясал-таки? - догадалась хрычовка. - Видала, видала, как ты Дарена - колоду беззаконную - по двору валяла. Наловчилась…
- Ой, - расстроилась собеседница. - А я тебя там не приметила…
- Дык, меня чего примечать-то? - замахала руками бабка. - Меня примечать, только падучую кликать.
Лесана рассмеялась и вдруг порывисто обняла Нурлису, вдыхая забытые уже запахи дыма, камня, лежалых холстин и… старости, пропитавшие убогую одежу бабки.
- Я тебе гостинцев привезла.
- Мне? - изумилась старая. - Да Встрешник с ними, с гостинцами. Дай-ко я на тебя погляжу, ну-ка…
И она поворачивала девушку то так, то эдак, чтобы в свете лучины разглядеть и новое ладное облачение, и широкий пояс с медными бляшками, и саму обладательницу справного наряда.
- Ишь, вымахала! Через прясло-то перешагнешь и не заметишь. А патлы-то обросли… Садись, садись, состригу лишние, ножни где-то тут были, если не упер никто. Ходят тут день и ночь, все тащут, что плохо лежит…
Старуха кудахтала, суетясь вокруг гостьи, вглядываясь ей в лицо, суматошно поглаживая по плечам, не зная, как оказать честь, как скрыть дрожь в голосе. Молодая статная женщина стояла перед ней. И, хотя не было больше у Лесаны задорно сияющих глаз, да и взгляд стал тяжелым (молодые девки эдак не смотрят), а промеж бровей появилась сердитая морщинка, для Нурлисы она была все та же девочка, что когда-то бессильно плакала, уткнувшись носом ей в коленки.
- Ну, давай, показывай гостинцы, - наконец, вспомнила старуха. - Показывай.
Лесана достала из заплечной сумы долбленку медовухи и клюкву, вываренную в меду.
- Это чего, орехи что ль? - сунула нос в глиняный горшок Нурлиса. - Вот дурища! Чем же я их грызть-то буду?
- Ягоды там, - улыбнулась девушка. - И вот еще что…
Шагнув к бабке, выученица Клесха накинула ей на плечи широкую мягкую шаль.
- Чего это? - растерялась карга. - Плат? Мне?
- Тебе. Чтоб не зябла, - и гостья снова порывисто обняла хозяйку коморки.
- Ну, будя меня тут задаривать, - вывернулась старая, скрывая влажно заблестевшие глаза, и зашаркала к сундуку.
Припрятала гостинцы под лавку, затем подняла тяжелую крышку ларя, пошуршала чем-то, что-то переложила с места на место, побубнила и, наконец, сызнова вернулась к гостье.
- На вот, поддень куфайку, - и она сунула в руки девушке новую войлочную, но уже пахнущую прелью, душегрейку.
- Зачем мне? - растерялась Лесана. - Лето ж на дворе.
- А оно что вечное, лето-то твое? - зашипела Нурлиса. - Поддевай, говорю, без всяких разговоров! Ну?
Обережница усмехнулась и послушно натянула "куфайку".
- А теперь расскажи-ка мне, коза-егоза, - приобняла старуха собеседницу. - Почто это вас с Клесхом Нэд сегодня полдня пытал у себя в покоях? И отчего у него опосля этого рожа сделалась перекошенная?
- Дак, гневался, что наставник скрыл ото всех, что у меня Дар к любому делу - к колдовству, к целительству, к рати, - объяснила девушка.
- Это как? - бабка вцепилась в руку гостьи. - Бывает разве такое?
Лесана пожала плечами.
- Говорят, прежде будто и было, но то лишь в былинах. Ныне Дар в Осененных к одному чему-то горит.
- И как же наставник твой непутевый тайну сию проведал, а?
Девушка улыбнулась, глядя на то, как оживилась ее собеседница, почуяв свежую сплетню.
- Я на втором годе ученичества упыря подчинила, чтобы меня от дерева отвязал. А потом, ну… когда… Донатос… Я себя лечила. Сама.
Старуха поправила на плечах новый платок и подалась вперед:
- Это что же, ты, девка, и мертвых упокаивать можешь?
Послушница покачала головой:
- Нет. У меня к колдовству Дар слабый. Хватает, чтобы круг обережный начертить да науз заговорить - на иное что силенок мало…
Нурлиса походила по коморке, остановилась у печи и заговорила:
- Ай да Клесх. Учудил, так учудил. А что же ты не сболтнула-то никому? Почему до Главы не дошло?
- Так не знала я! - развела руками девушка. - Упыря подчинила потому, что слово колдовское знала - слышала, когда Тамир наговоры свои долбил. Целительство далось, когда вспоминала, как Айлиша лекарствовала. И в уме не держала, что не может ратоборец кровь затворять или Ходящих подчинять.
Она вспомнила, как Клесх сказал ей о сути ее Дара. То случилось по зиме, когда она чертила в снегу обережный круг, обходя место ночлега. Наставник разжигал костер и вдруг спросил:
- Цветочек, а тебя не смущает, что ты сейчас колдовской заговор творишь?
Лесана вскинулась и спросила:
- А что такого?
Наставник пожал плечами:
- Ничего. Будь ты наузница. Но ты - ратоборец. Мы запираем круг кровью.
Она так и села тогда в сугроб. А заодно поняла, отчего в самый первый день их странствия он так внимательно следил за тем, как она творит обережную черту, и отчего положил тогда меч под руку - сомневался, что будет толк от такой защиты… Но проверить решил. И уж точно всю ночь не спал.
Потом не раз еще казалось послушнице, будто наставник учит ее жить, как зверя - одним чутьем. И еще она видела: его-то чутье никогда не подводит. Поэтому отчаянно хотела постичь непростую науку - оставаясь человеком, будить в себе опасного хищника по требе.
Нурлиса качала головой:
- Ай да девка… Дык, куда тебя теперь? Два года на послушании, а потом?
- Потом креффом. Я Дар вижу, - сказала она в ответ.
Бабка снова покачала головой и вдруг расцвела:
- Креффом! Эдак мы с тобой как прежде видеться-то станем!
А Лесана смотрела на нее, и ком стоял в горле. Потому что… видела она, как за прошедшие три года сдала бабка: рот и щеки совсем ввалились, морщины залегли глубже, кожа на лице покоричневела и обвисла.
Два года послушания.