Помнится, остановились они на седмицу в городке под названием Суйлеш. Ратоборцем там был крепкий мужик, роста невысокого, но силы предивной. Ох, донимали они ее!.. Тогда казалось - малой потачки не давали. Сейчас же вспоминала и понимала - жалели… Но о ту пору она этого не замечала. Оттого однажды отшвырнула меч, выхватила из-за пояса нож и кинулась на наставника. Повалила его наземь, приставила клинок к горлу, а рука ходуном ходит. Закричала в лицо:
- Убью! Убью, гнида!!! Ты сейчас, может, и сильнее, но я заматерею - уже не отмахнешься.
Думала - испугается. Но он смотрел спокойно, хоть по шее текла кровь, заползая под ворот рубахи.
- Если заматереешь и не смогу отмахнуться, значит, крефф я неплохой.
Сказал и смотрит.
Она нож отшвырнула, сползла с него на землю и сжалась в комок. Плакать давно уже не умела, кричать стыдно было, а говорить и даже просто на ноги встать - не могла. Клесх тогда поднял ее на руки и, как дите малое, в избу отнес. Сам раздел, уложил на лавку, укрыл одеялом. Она была, словно деревянная.
Боевик Суйлеша сказал в тот раз (она слышала сквозь полусон):
- Строг ты с ней.
- Жалеть буду - пропадет. Так что, пусть уж лучше сейчас едва дышит, чем потом сгибнет.
Девушке стало стыдно. Но обида на наставника все одно - никуда не делась. И потом не раз еще хотелось убить скотину бессердечную.
А теперь лежит на войлоке своем, нежится, и, как подумаешь, что через месяц - в разные стороны жизнь раскидает, так тошно, будто руку отрезают.
Лесана молчала, думая, как ему растолковать это. Потом поняла, что глупо толковать. Зачем? Все одно - скоро жизнь и ее, и его изменится, говори, не говори. Ничего не выправишь.
Но все равно сжималось сердце.
Три года! Три. Каждый день вместе. Хранители знают, как же не хотелось возвращаться в эту треклятую Цитадель! Смех один - уезжать оттуда тяжко было. А вернуться еще тяжельше. Мало предстоящей неизвестности, так еще и подступят, не отпустят ведь.
…Ели они в молчании, дуя на горячую похлебку. Лесана прятала улыбку, глядя на кислую физиономию креффа. Клесх был непривередлив, но грибы не любил - страсть. Наконец, мужчина не выдержал:
- Что?
Выученица сделала изумленное лицо и посмотрела на него растерянно.
- Ты всегда готовишь эту дрянь, когда хочешь почесать языком, - сотрапезник ткнул в ее сторону ложкой. - Говори, что тебе от меня надо? Отчего я так страдаю, жуя этих слизней?
- Скажи, почему ты против, чтобы я навестила родителей?
- Против? - он отставил миску. - Против?
- Да. Я сказала, что хочу поехать домой, а ты рассмеялся и ответил: "Ну-ну. Дней пять дам", - она старательно передразнила его. - Почему пять? Мне шесть дней пути туда!
Крефф рассмеялся:
- Значит, я за это нынче мучаюсь? Да поезжай хоть на две седмицы. Но я буду ждать раньше.
Она зло бросила ложку в котелок:
- Вот, что ты за человек?!
- Я не человек. Я обережник. Что, сыта? Так я доем? - и он невозмутимо придвинул к себе остатки похлебки, выкинул ее ложку и принялся уплетать.
Лесана плюнула и ушла на свой войлок.
* * *
Если б кто-то попросил выученицу Клесха рассказать о том, как она жила три года, странствуя с креффом по городам и весям, девушка, наверное, не смогла бы рассказать красиво и складно.
Да и что там рассказывать? Про дни, проведенные в седле - под ветром, дождем, снегом ли? Про ночевки под открытым небом, когда либо гнус одолевал, либо холод? Про то, как иной раз по осени просыпалась, а волосы (по счастью короткие) примерзали к скатке, подложенной под голову? Или как опухали лицо и руки в середине зеленника - начале цветеня от укусов комаров и мошек?
О том, как училась владеть мечом? Как убила первого оборотня, который на ее худую "удачу" оказался не волком, не лисом, не лесным котом-рысью, а медведем? Или вспомнить, как Клесх бегал за ней с дрыном наперевес по глухой деревеньке и орал: "Убью малахольную!!!" Ну, это после того, как она Даром его шарахнула, приняв среди ночи за Ходящего.
Крефф с дуру ума в потемках ушел с сеновала, где они ночевали, а когда возвращался, Лесана - им же самим обученная спать чутко - спросонья перепугалась и вдарила Силой. Хорошо хоть наставник, жизнью ученый, увернулся - только с лестницы упал. Однако приземлился как кот, тут же схватил какую-то жердину и во мраке ночи гонял послушницу по веси.
С той поры девушка научилась отличать его шаги от прочих других. Даже дыхание его ни с чьим другим не спутала бы никогда. За годы странствий наставник и послушница словно вросли друг в друга. Научились понимать даже взгляды.
- Вот скажи, - однажды спросила креффа Лесана: - Как быть, ежели обидел кто, а проучить не можешь?
Он пожал плечами:
- Ждать.
- Сколько?
- Пока случай не представится.
- А как понять - представился или нет?
- Почуешь. Человек, как зверь, слабость нутром ощущает. Не объяснить.
- Но как?
Клесх помолчал, а потом сказал:
- Бояться перестанешь. Ненавидеть перестанешь. Вот тогда и дождешься.
- Как это - ненавидеть перестанешь? Это что же, простишь? - удивилась девушка.
- Нет. Ненавидеть перестанешь, но помнить будешь.
Выученица задумалась.
- Дак ведь после этого и наказывать незачем…
- Ты наказать или отомстить собралась? - прямо спросил он.
Лесана смешалась:
- Не знаю… А то не одно и тож?
- Не одно, - он покачал головой. - Месть убивает. Наказание - учит.
Его собеседница озадачилась и замолчала. Впервые поняла, что не знает - чего именно хочет? Проучить? Изничтожить?
- А и то, и другое? - спросила она после долгого молчания.
Наставник посмотрел на послушницу удивленно:
- И то и другое, девка, это - свадьба, - и он рассмеялся беззлобно.
Лесана нахохлилась. Вечно вот так. Обхохочет ее и дела нет.
- Ты кому мстить-то собралась, цветочек нежный? - спросил крефф. - Уж не мне ли?
Она надулась и уставилась вперед - на раскисшую весеннюю дорогу, на слякоть, чавкающую под лошадиными копытами.
- Ну и то спасибо, - от души поблагодарил мужчина и задумчиво произнес: - Отомстить и наказать, значит…
Он помолчал, а потом сказал:
- Знать, сильно тебя кто-то обидел. Ну, гляди. Чтобы отомстить - надо человека самого главного в жизни лишить. Силу явить. Такую, с какой справиться нельзя. А чтобы научить, нужно дождаться, когда он от потери своей на стену полезет. И вернуть, как было. Но так, чтобы помнил - в любой миг обратно все отнять можешь. Страх и сомнение - лучшие наставники.
Она кивнула. Клесх не допытывался более, кто ее обидел. Лесана - вой. И обидчиков своих наказывать должна только сама. Девка она была беззлобная, но ежели что в голову втемяшит - супротив поворотить силу недюжинную надо. И терпение. Того и другого у Клесха было хоть и не с запасом, но как-то управлялся. Правду сказать, иной раз и он не знал, как поступить и что сказать. Потому что, как ни гонял наставник выученицу, как ни трудил, девку в ней истребить было нельзя. Хотя, по чести говоря, он и не пытался, тут либо само отстанет, либо огнем не выжжешь. Оттого крефф лишь наблюдал и не вмешивался. Однако же молчаливое попустительство не мешало ему посмеиваться над послушницей, которая даже в портах и с мечом умудрялась оставаться обычной девкой.
Вот, взять случай, который, года два назад приключился, по весне.
Устали они тогда смертельно. Снег только-только сошел, дорога раскисла, а им - обоз провожать. Умаялись, пока купцов до Кухыновки довели. Будто Встрешник дорогу перешел. То подпруга у лошади лопнет, то ось у телеги треснет или увязнет она. За весь невеликий путь больше стояли по стремена в грязи, чем ехали.
Да еще головной обоза - мужик суетливый да скользкий попался. Все блажил, что еще одной ночи в лесу его товар не переживет, дескать соль отсыреет, напирал на убытки, материл сопутников, ругался, требовал оборачиваться быстрее, а потом и вовсе принялся стенать, что всюду простой да урон. Намекать взялся, чтобы ратоборцы плату скостили - мол, не по его вине задержки. Нудел и жаловался. Всю душу вымотал.
Лесане он надоел смертельно. В душе она завидовала Клесху, который ехал в хвосте всего обоза и был избавлен от излияний прижимистого барышника. Наконец, и выученице прискучило слушать однообразные стенания. Все это время она ехала, не глядя на докучливого купца. А тут, вдруг, повернулась.
Мужик в этот момент запальчиво говоривший:
- Тык вот ты мне, девка, скажи, за что я вам такие деньги плачу, коли не по моей вине дорога затянулась, а из-за распутицы, ты мне скажи, почто…
Окончание речи застряло у купца в горле. Потому что выученица Цитадели посмотрелана него. И вроде не было в тяжелом взгляде синих глазищ ни гнева, ни злобы, ни недовольства, да только слова повисли у говорливого торговца на кончике языка и он едва ими не подавился. Осекся, словно под дых получил, и более за весь путь не проронил ни слова.
В общем, сто раз ратники Хранителей поблагодарили, когда время пришло с обозниками этими расставаться. Три дня и ехали всего, а казалось, будто полжизни. Еще и, как назло, что ни ночь, то упырь какой-нибудь вдоль всего торгового поезда скитается. Словом, допекли. И холодно, и сыро, и медленно, и Ходящие под стать - нудные, тошные да смердящие.
По чести говоря, когда плату приняли - от счастья души не чаяли. Тронулись дальше - налегке. И - чудо право слово! - погода наладилась, дорога подсохла и что ни ночь - тишина и благодать, хоть бы волколак какой к кругу выполз - нет, тихо.